— Её лицо и грудь обожжены, а на простыни, помимо прочего, — маслянистые пятна без цвета и запаха. Зато в воздухе — запах серы. Не твои ли это les remédes des bonnes femmes — «рецепты старушек»?
Сюзанн Виларсо де Торан в задумчивости нахмурилась. Она не была обижена подозрениями брата, скорее — просто недоумевала. Она точно знала, что не убивала Габриэль. Но вопрос, кто это сделал, был тревожным. Ей нравилось владение ядами. Она упивалась пониманием, что может шутя распоряжаться чьей-то жизнью и смертью. Но мысль, что кто-то другой, неведомый, здесь, совсем рядом, в замкнутом пространстве замка, владеет подобным искусством и нужными для этого средствами — совсем не радовала. У Сюзанн, кроме возбуждающих средств, испробованных на Рэнэ да Файоле, ничего с собой не было. Ей не показалось, что они могут понадобиться.
— Я не трогала её, Тьенну, поверь. Зачем? Что мне в этой девчонке?
Этьенн исподлобья посмотрел на сестру. Сюзанн ничего не стоило солгать, но ему она никогда не лгала. Сказанное ею совпадало с его мыслями. Ей действительно не было никакого дела до Габриэль. Неожиданно он услышал слова Сюзанн:
— Когда об этом стало известно, я подумала, что это твои забавы, хотя и не понимала, что тебе до неё за дело? Но теперь кое-что, похоже, проясняется. Почему ты назвал её шлюхой? Ты втихомолку позабавился с ней, а потом обнаружил, что она развлекается с кем-то ещё? Не так ли? Ведь она спрашивала меня кое о чём…
Трудно объяснить почему, но эти слова сестры окончательно убедили Этьенна в том, что сестрёнка не причём. Он растянул губы в улыбке.
— Твои способности к анализу превосходны, дорогая. Но, поверь, что до сегодняшнего дня я, хоть и не обращал внимания на девицу, всё же полагал, что она девица. Однако обследование её спальни разубедило меня в этом, а осмотр тела, носящего следы самых пылких ночных увеселений, позволил заключить, что девица ночи проводила в мужских, весьма поднаторевших в блудных делах объятиях. И я даже знаю, в чьих. Поэтому, называя её шлюхой, я, вопреки твоим предположениям, просто назвал вещи своими именами.
Сюзанн подняла на него глаза.
— Да, она и мне показалась… шустрой. Значит, это не ты… И её любовником был, ты полагаешь….
— Полагаю, что Дювернуа, дорогая. Обидеть тебя предположением, что у Файоля хватило бы сил на кого-то, кроме тебя, я не могу. — По губам Сюзанн пробежала самодовольная и дерзкая усмешка. — Его светлость едва ли способен на такие подвиги. Возраст не тот. Я не трогал девицу. Из Клермона такой же развратник, как из меня девственник. Кто же остаётся?
— Полагаю, так и есть. Но зачем Огюстен убил её?
— В том-то и фокус, что он не убивал.
Сюзанн, подняв брови, озирала брата.
— Не убивал?
— Нет. Или я ничего не понимаю. Я вошёл в спальню через мгновение после него. Огюстен, рассмотрев тело на постели, побледнел как простыня. Такого и Тальма не сыграет, а Дювернуа далеко до Франсуа Жозефа. Твой Файоль — артистичен, но Дювернуа — плебей и серость. Он мог бы попытаться что-то изобразить — истерику или обморок, но бледность не сыграешь. Огюстен смертельно перепугался и был просто потрясён. Он её не убивал.
— Чёрт возьми, Файоль был со мной всю ночь, и утром не отходил, разве что на считанные минуты, остаётся предположить, что Габриэль укокошила одна из её сестричек или Клермон.
— Суждение экстравагантное, но допустимое. И даже логичное. Но я почему-то в это верю слабо.
Сюзанн усмехнулась.
— Честно говоря, я тоже. Но, вообще-то Лоретт… То ли от несчастной любви, то ли от природы, но, я заметила, особа она весьма нервозная…
— И где Лора взяла кислоту?
Сюзанн пожала плечами.
— Да и полно, Фанфан, она ли это? Зачем ей убивать сестру? Ты же не проявлял к младшей внимания — чего же ей злиться?
— Да, но тогда получается, что она сама себя убила. Но и это чепуха. Её что-то напугало перед смертью: оскал у черепа — жуткий, ты же видела…
Разговор с сестрой успокоил Этьенна, и утвердил в невиновности Сюзанн, но ничего не прояснил.
Гибель Габриэль напугала Клермона, но, главное, она поколебала его намерение объясниться с Элоди. Сейчас всё отступило на второй план. Он не может оставить её теперь, когда она потеряла сестру. Понял Арман и ещё одно. Хотя он всё ещё не мог до конца поверить, что его любят, точнее — страшился упиться этим сладчайшим помыслом, боясь, что от этого окончательно потеряет и голову, и волю, но неожиданно осмыслил, что выхода у него уже не было.
Он уже был связан — и честью, и любовью. Она верит ему.
Днём Клермон почти не отходил от сестёр. Лоретт, и до того подавленная словами Этьенна, теперь, как и Рэнэ де Файоль, слегла. То ли потрясение от ужасного вида трупа сестры, то ли предшествующее равнодушие Этьенна, то ли естественная слабость способствовали тому — сказать трудно. Элоди ухаживала за ней, Арман старался поддержать свою любимую, однако, череда мелких дел и забот не могла вытеснить из души потрясение от пережитого. Но, хоть ему и казалось, что душа перенапряжена до предела и не выдержит даже малейшего бремени, новая тягота, подобная мраморной плите, обрушилась на него почти тотчас.
На третий день после гибели Габриэль, он принёс Элоди поднос с успокоительной настойкой для сестры, бесцельно прогулялся по этажам, потом пошёл было переодеться, но неожиданно столкнулся с Этьенном. Тот волок из библиотеки к себе в спальню какую-то инкунабулу, пыльную и местами покрытую паутиной. Граф отказался от помощи Армана, но проронил, что хотел бы поговорить с ним. Клермон пошёл за ним. Книгу Виларсо де Торан опустил на скамейку названием вниз, что не преминул заметить Арман, но слова его сиятельства заставили его вскоре позабыть о принесённом фолианте.
— Простите меня, Клермон, но мне хотелось бы понять некоторые вещи. Спальня убитой, — Арман вздрогнул от этого жесткого слова, — на втором этаже. Библиотека тоже на втором этаже. Вы, как я замечал, часто засиживаетесь там вечерами. — Этьенн говорил неторопливо и задумчиво.
— Если вы хотите спросить меня, не я ли убил мадемуазель Габриэль…
— Вздор, — высокомерно прервал его Виларсо де Торан. — Разумеется, вы не убивали. Равно и не вы, я уверен, совратили малютку и столь осязаемо расширили её анальное отверстие. Я знаю, с кем говорю. Единственное, что мне хотелось узнать… — Этьенн замолчал, потому что заметил, как Клермон побелел и нервным жестом распустил шейный платок. Этьенн вскочил, не закончив фразы: Клермон медленно опускался на колени. — Арман! Чёрт возьми, что с вами? — Граф ринулся к трюмо, и торопливо наполнил бокал вином.
Клермон и слышал, и не слышал его. Несколькими глотками осушил поданный ему бокал, но это не помогло. Его колотило. Этьенн, искренне изумлённый странным эффектом своих слов, подняв его и усадив на диван, сел с ним рядом. Он уже понял, что Арман, хоть и видел тело Габриэль, не заметил тех следов, что наложил на него разврат, тех, что безошибочно прочитал он сам благодаря многолетнему опыту порочности. Он-то полагал, сравнив их интеллекты, что их понимание равно, а оказалось… Чёрт возьми, неловко получилось.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
