Часть четвертая
Храм Великой Матери
Глава первая
Битва
I
Армянин, рыхлый, расплывающийся, как опара, с мясистым, изрытым оспой носом, с короткими пальцами, унизанными бесценными перстнями, и понтиец, сухой, поджарый, легкий и гибкий, бодрствовали третьи сутки. Маленькие чашечки с крепким ароматным напитком из аравийских зерен дымились возле них. Воспаленными от бессонных ночей глазами собеседники испытующе смотрели друг на друга.
Митридат настаивал. Царь царей и Великий царь Армении Тигран колебался. Он согласен: Рим — бич народов, от исхода будущей войны зависит свобода или рабство всей Азии от Геллеспонта до Инда, лишь дружный натиск всех царей Востока опрокинет железные легионы Республики квиритов. Все это Тигран осознает не меньше своего державного тестя, но пусть и его высокий гость вспомнит: в последних битвах под мечами римлян легло лучшее воинство Армении.
— Страна обескровлена. Вступим в войну — перебьют последних, как куропаток осенью. — Тигран покачал головой. — Надо выждать…
— Чего же ты будешь выжидать? — Митридат презрительно скривил губы. — За это время римляне завоюют всю Армению! Они уже разорили твои города, отняли у тебя Кордуену, Адиабену, Каппадокию, и неизвестно, что еще отнимут…
— Кто знает… — Тигран тяжело вздохнул. Он был измучен колкими вопросами собеседника. Старый понтиец не принимал дипломатических отговорок, не хотел понимать общепринятой меж владыками вежливости, он могуществен, неутомим, преследует одну цель. Как выпроводить этого дикого вепря, не нарушив законов царского гостеприимства? Ведь в случае благоприятного исхода войны Митридат станет владыкой Вселенной. Тигран осторожно спросил:
— Позволь, отец… кто же входит в возглавляемый тобой союз? — Он решил, что отныне сам будет задавать вопросы.
— Фраат Парфянский, ты, — ткнул в него Митридат, — Олимпий Киликийский, князья Аспургии, Колхиды и Лазики, Антиох Сириец, князь Албании, шейхи обеих Аравий, Счастливой и Бесплодной, — вот наш союз. При успехе к нам примкнут Египет и Иудея. Скифы, савроматы, даки и мизийцы помогут прикончить Рим.
Тигран устало облокотился на вышитые подушки.
— Уточним истину, отец: Фраат Третий, царь Парфии, не дал согласия идти на Рим первым. Он станет обороняться, если римляне вторгнутся в его страну. Скифы, савроматы, даки и мизийцы отказываются присоединиться к тебе. Что касается меня, то я ведь ни в чем не клялся.
— Клялся! Двадцать лет тому назад я отдал тебе в жены мою старшую дочь и взял с тебя клятву…
— Быть верным другом, — лениво возразил Тигран. — Я был верен, был и буду! И снова ринусь в бой и сокрушу Рим, прикажи лишь, равный доблестью Митре: солнцу летом снега не плавить, траве по осени не желтеть, барсу джейрана не трогать, прикажи это, и тогда мои воины с твоей помощью победят римские легионы, а пока…
Тигран обвел взглядом шатер, как бы приглашая златотканые своды и диковинные пушистые ковры в свидетели. Чего еще надо от него тестю? Он принял его с царскими почестями. Уже пятый день Митридат-Солнце гостит в Армении, и каждое его желание предупреждается. Их затянувшаяся беседа обставлена глубокой тайной. Этот сказочный чертог разбит в уединенной долине. Всего двое армянских воинов, чья верность испытана многолетней службой, и двое понтийцев — начальник дворцовой стражи и этер Митридата — охраняют их. Тигран прикинулся простаком и начал допытываться: неужели Митридат-Солнце так спешит в свою ставку, что не навестит любящую дочь и не порадуется на своих внуков, детей Тиграна и Кассандры? Их нежная голубка Шушико уже помолвлена с парфянским царевичем. Она бы подружилась с прекрасной подругой царя Понта. Они почти одних лет.
— Какое значение имеют годы? — с усмешкой прервал его Митридат. — Ты в сорок лет кряхтишь, а мне шестьдесят три, и я еще в полном вооружении, со щитом и копьем в руках вскакиваю на моего бербера — не хватаюсь за седло! Жалею, что мы ни о чем не договорились. Ты все толковал о своих прежних неудачах. Запомни, зять: я — молот, римские владения в Азии — наковальня, а ты между нами ложишься…
Гипсикратия и Филипп переглянулись. Митридат или выжмет из армянина согласие, или заставит отказаться открыто. Тогда Армения будет объявлена вражьей страной и народы гор ринутся на разграбление богатых земель Тиграна. «Щадить не будут!» — Гипсикратия жестко усмехнулась.
Митридат встал.
— Ты согласен?.. Я буду ждать твои войска.
Тигран устало прикрыл глаза и склонил голову.
Суровая, неплодородная армянская земля, будто прячась от холодов и бурь, лежала в котловине. В зимнем ясном небе сверкали горы. Двуглавый Арарат и женственно нежный контур Алагеза парили над снежной цепью. Давно-давно это было. Арарат и Алагез любили друг друга, но боги не дали согласия на их счастье. Окаменев, дева-великан и царь Армянских гор, закованные в ледяные кольчуги, укутанные в снеговые мантии, долгие века глядят друг на друга тоскующими взорами.
От заснеженных гор тянет холодом. Филипп, ежась, закутался в плащ. Устав от длительных переговоров, Митридат захотел совершить перед сном прогулку и позвал с собой Филиппа.
— Я не виню тебя, хоть горьки твои вести, — негромко произнес Митридат, — ты сказал правду о моем Махаре. — И, чуть помолчав, добавил: — Возможно, он одумается.
Филипп, спрятав лицо от холодного ветра, беззвучно шагал рядом. Воспоминания, как далекие миражи, проплывали перед его глазами.
Вот он, после неудачных дальних странствий, возвратился в столицу Понтийского царства. Митридат благосклонно велит сыну Тамор занять прежний пост начальника дворцовой стражи.
Гипсикратия, в боевых доспехах, юная, стремительная, пришла передать ему своих воинов.
— Мы в походе. Больше я никому не могу доверить. Не возражай! Я моложе тебя летами и военным опытом. Не годится тебе быть под моим началом.
Как взволнованно звучали ее слова, как светились ее очи!
Филипп не замечает, что ветер давно распахнул полы его плаща, что ледяная тропка уже свернула к шатру. И встряхнулся лишь тогда, когда Митридат положил руку на его плечо. Царь остановился у входа в шатер.
— Будь поласковей с моей девочкой. — Какие-то новые, незнакомые нотки звучали в голосе старого Понтийца. — Я не умею. Перед ее чистотой я теряюсь. Дурочка, ревнует меня, старика. Ревнует молча и мучается молча. А как ее утешить — не знаю.
Митридат говорил скороговоркой, не глядя Филиппу в лицо.
II
К вечеру Гипсикратия сама позвала своего верною друга. Сидя перед открытым ларцом, она с грустной усмешкой сообщил а:
— Я собираюсь на пир. Все цари, их жены, дочери и наложницы будут возлежать на этом пиру. Что мне надеть?
Филипп недоумевающе посмотрел на нее.
— Царь велел мне явиться перед ними в женском одеянии. Мне, которая семь лет носит одежду воина… Я отвыкла от этих тряпок. Посоветуй…
— Надень простой белый пеплос, укрась его живыми цветами. Скромная и прекрасная, как душа Эллады, ты предстанешь среди азиатской роскоши… Волосы собери в высокий греческий узел.
— Из чего? — Гипсикратия тряхнула подстриженными кудрями и опустила руку на волосы Филиппа. — Какие мягкие и густые! — Она провела маленькой жесткой ладонью по его лицу.
Полог шатра распахнулся.
— Ты еще не готова? — Митридат нетерпеливо вскинул голову.
— Госпожа выбирает наряд для пира, — смущенно пояснил Филипп.
— Государь, — Гипсикратия упрямо потупилась, — позволь мне сопровождать тебя как твой этер или уволь меня от этого пира.
— Не хватает мне славы Никомеда! Оденься как подобает. Я хочу, чтоб ты блистала среди подруг подвластных мне царей.
— Они станут смеяться над моим неумением носить женские уборы. Молю, уволь.
— Одевайся, я жду…
Губы Гипсикратия задрожали:
— Я не пойду. Недостойно воину Понта явиться перед всеми твоей наложницей.
— Оставайся! — Митридат недовольно повел плечами. — Филипп посидит с тобой. Вот золотой характер! Как это сказал мой дикий осел? Я не брезгую есть с тобой из одной чаши? И она не побрезгует…
Гипсикратия, не глядя на царя, опустилась на пол.
— Ушел, — как бы беседуя сама с собой, проговорила она, укладывая доспехи. — Будет пить вино, смеяться… — Она встала и заложила за голову руки. — Я очень некрасива?
— Ты прекрасна.
— Прекрасна… — У Гипсикратии задрожали губы. — Но не любима… Почему жадные, низкие духом и бессердечные женщины так сильно овладевают сердцами достойных и доблестных воинов, а я каждый миг борюсь с женскими слабостями, всеми силами стараюсь быть достойной любви героя, а он равнодушен ко мне? — Она закусила руку до крови. — Они станут ласкаться к нему, но искать не любви, а царских милостей. А он будет улыбаться…
