Илья замер. Он слушает так, как никогда не слушал сказку.
– Почему-то я так и думал… Мне всегда казалось – ТАМ ничего нет.
Да, в этом и вся проблема. Человечество развело себе витиеватые басни о загробной жизни, с котлами, ангелами и чертями… А в реале в такие байки не верят даже дети.
– Все просто боялись остаться один на один со своей жизнью. Проще думать: наверху есть высший разум, ты превращаешься в тень, твою душу забирает Смерть… Значит, есть что-то дальше? Увы. Хотя изобретение гениальное. Фишка «после Смерти будет что-то ещё» сделала миллионерами целые поколения служителей самых разнообразных культов. Ты праведно живёшь семьдесят-восемьдесят лет с соблюдением постов и молитв и за это получаешь талон на пребывание в райских кущах на сто тысяч веков – это лучший коммерческий слоган, что я слышал. Короче, Илья, – лопай гамбургер, но не поступай так слишком часто. Всё же это жутко вредная штука.
Однако пища богов игнорируется. Новость полностью захватила Илью.
– А кто сказал, что рая и ада нет?
– Тот, кто знает. Мне было подробное видение с излишне готичными деталями.
Гамбургер брошен и позабыт, Илья открывает мороженое. Любовь к этому лакомству явно привита здесь на генном уровне. Наркомания всего населения. Я не встречал тех, кто проклинает сомнительный продукт. Отчего?! У них же и так в Питере зима холодная, ну почему им всегда больше всех надо? Когда я вижу, как русская девушка в сорокаградусный холод с упоением уплетает пломбир, мне хочется притащить на экскурсию Наполеона и Гитлера, а потом спросить: «Ну и какого хрена вы сюда шли?».
– Я всё равно буду тебя ждать, – упорствует Илья сквозь мороженое. – Я не рад, что выздоравливаю. Лучше бы я дальше умирал. Тогда ты приходил бы снова и снова.
Парень доведёт кого хочешь, включая и свою Смерть.
– Ты ведь не девушка институтского возраста, откуда такой передоз тонкого трагизма? Я не хочу, чтобы ты умирал, понимаешь? Поэтому и не забрал тебя. Мне не нужно, чтобы ты потом стал строгим профессором или праведным дьяконом. Но я надеюсь, наши беседы на тебя подействуют и ты вырастешь хорошим мужиком. Да, я верю, что так и будет.
– А что значит лично для тебя… быть хорошим?
О, вот тут он меня, что называется, поймал. Я серьёзно задумываюсь.
– Ну… – неуверенно начинаю я. – У меня довольно узкие рамки. Я не требую в качестве благодарности пожизненного перевязывания лапок раненым голубям или работы в приюте для прокажённых. В принципе, если в будущем ты не станешь тираном и не утопишь планету на хрен в крови, уже спасибо тебе большое. Помни мои сказки и не увеличивай мою нагрузку по работе. И не надо сейчас: ах-ах, я ребёночек, сюси-пуси, кушаю мороженое.
Пол Пот, Иван Грозный и Иди Амин тоже не появились на свет из инкубаторов в возрасте сорока лет. Даже Гиммлер сидел на полу в колготочках, и няня подбирала ему сопли.
Если он поймёт, что я сказал, – наверняка обидится.
– Я же никогда не таскал кошек за хвосты! – оправдывается Илья.
– О, это не показатель, – отмахиваюсь я рукавом чёрного кафтана. – Сие лишь означает, что ты не станешь серийным маньяком-убийцей: как правило, это они в детстве мучили животных. Да и кто такие «серийники»? Мелочь. Ну, зарежешь ты ножичком от силы человек пятьдесят, ну ужаснёшь энное количество впечатлительных девиц. Запомни: тираны как раз обожали всяких собачек и кошечек… Зато людей они ненавидели.
Ладно, мы сейчас завязнем в этой теме, а она долгая и нудная. Надеюсь, ты меня понял.
Илья откладывает пустую банку из-под мороженого.
– Слушай, стань человеком, а? – просит он. – То есть смени облик… на минутку.
Я делаю, как он просит. Илья приподнимается на кровати и обнимает меня – обеими руками. Если у меня было бы сердце – оно сейчас бы замерло. Но я ничего не ощущаю.
У меня нет сердца. Я вас не слишком удивил этим фактом?
– Я буду скучать по тебе… – В его голосе слышатся слёзы. – Постарайся вернуться.
Ох, Илья. Ты понятия не имеешь, о чём просишь. По Смерти никто не скучает, такое чувство противоестественно. И лучше для самого тебя, чтобы мы больше не виделись. Да, безобиднее будет соврать. Наша следующая встреча зависит от итогов разговора с Мастером. Либо она произойдёт в глубокой старости, либо… уже завтра. Мальчик не осознаёт, его ужин – последняя вечеря приговорённых к казни.
Хотя… Зная, что вскоре случится, этот ужин должен съесть я.
Я тоже обнимаю Илью. Объятия Смерти – грандиозно зловещая штука, но я сейчас не задумываюсь об этом факте. У меня плохое предчувствие… Словно мы видимся в последний раз. Илья не может жить вечно, и это значит лишь одно: моя беседа с Мастером окончится для Смерти не так, как я хотел бы. Надо поскорее всё закончить, но… Видимо, поговорка «перед Смертью не надышишься» – самая верная. Пусть он немножко успокоится. Мне тоже непривычно думать: неужели завтра я не приду? Будь я человеком, меня бы сейчас разрывала тоска. Но я не семнадцатилетняя девица, полная романтических страданий, ежедневно изливающая на страницы онлайн-дневника ведро розовых соплей. Я закончу с нашим последним свиданием быстро, без конвульсий.
– Постараюсь, – улыбаюсь я ему. – Как только разберусь с Австралией. А сейчас – сядь повыше, подложи подушку и принимайся за торт… ешь прямо руками. Я расскажу сказку.
…У меня не сорвётся с языка, что сказка – последняя. Я не признаюсь вслух.
Сказка последняя
Гроб на колёсиках
«…Тёмной, тёмной ночью… в страшную грозу, когда небо расчертили прожилки молний, из чёрного-чёрного города выехал чёрный-чёрный гроб на колёсиках… Он ехал по чёрной-чёрной улице и докатился до чёрного-чёрного подъезда. Поднялся на чёрном-чёрном лифте, открыл дверь в чёрную-чёрную квартиру. Въехал в чёрную-чёрную комнату… ПРЯМО СЮДА! Крышка откинулась, из гроба высунулась чёрная-чёрная рука – И СХВАТИЛА ТЕБЯ ЗА ГОРЛО! Агаааааа, боишься?
Да блин же ж.
Я вот так и знал, что нет. Однажды летом, явившись за душой пионервожатой, утонувшей во время купания на пляже детского лагеря, я краем уха подслушал ночные байки, которые рассказывают в палатах пионеры. В полной тьме, шёпотом, накрывшись для вящего эффекта одеялами. Слушай, Илья, да меня самого чуть кондратий не обнял. Десятилетние дети в России, оказывается, такие истории сочиняют, что Стивен Кинг с Хичкоком поседеют. Первая байка, услышанная в ту ночь: едет-едет по шоссе автобус с детьми, въезжает в длиииииииииный тёмный туннель, а когда выбрался наружу, то у всех детей нет головы. А знаешь почему? Потому что водитель автобуса был сама Смерть.
На редкость тупое обоснование моей работы.
Я не таджикский гастарбайтер, чтобы зарабатывать вождением транспортных средств, и не имею намерений крошить ребят целыми автобусами. Но мой образ у детей ещё хуже взрослых представлений – нечто размытое, тёмное и с костлявыми пальцами. Что ты смеёшься? Я рассказываю жуткую историю, ты должен забраться под одеяло и дрожать, а не сидеть с довольной рожицей, перемазавшись тортом. Хотя, тут я тебя понимаю – чего бояться? Логики в таких рассказах ни на грош. Гроб на колёсиках катился через весь город, и никому не было до него дела? Хм, постой-ка… Я же видел ваши автомобили… может, это «Жигули» или «Лада-Калина»? Тогда классификация верна. И правда гроб на колёсиках, самый жадный гаишник отвернётся – что возьмёшь с нищего водителя, разъезжающего на ведре с гайками? Машины в страшилках упоминаются редко, но метко. Давным-давно, когда тебя ещё не было, была популярна байка о злом дяденьке на чёрной «Волге» с номером ССД. Он подъезжает вечером во дворы и приглашает сесть в машину, обещая «конфет и настоящего щенка». Если кто сядет, то умирает, потому что ССД расшифровывается как «Смерть советским детям», а шофёр… Конечно же, это опять я. Нет, просто вот от души радуюсь столь прелестному представлению. Правда, тут хоть повышение – в те славные времена чёрная «Волга» считалась, как сейчас «мерседес». Куда лучше гастарбайтера, обезглавившего детей в автобусе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
