— Артур, скажи ему! — возмутился рыжий Рис.
Прямые черные брови Артура были сосредоточенно нахмурены.
— Давай, вяжите ему руки и ноги. Рис, воткни кляп.
Они положили спеленанного графа под крышку двойного дна фургона среди войлочных ковриков и набитых соломой подушек, плотно закрыли, накинули сверху тюфяк, на который Артур приказал улечься терьеру.
— Охраняй, Гро!
Пес послушно занял указанное место; он шумно дышал, высунув язык, будто забавлялся ситуацией.
Но троим похитителям было не до смеха. Они совершали такое, за что с них живьем могли сорвать кожу.
— А теперь гони! — приказал Рис уже усевшемуся за вожжи Метью.
Но Артур перехватил его руку.
— Нет, Метью, едем быстрой рысью, и все. Если какой-то возок будет во всю прыть нестись от замка Малпас, это может вызвать подозрения.
Граф Ранульф приходил в себя медленно. Поначалу ничего не мог понять, просто ощутил, что чертовски жарко и неудобно. Голова гудела, хотелось пить, но во рту торчала какая-то шерстяная тряпка, и он только тихо замычал. Открыв глаза, он сначала с оторопью решил, что умер и погребен — так было темно, так тяжело дышалось и невозможно было двинуться. Если бы его не трясло и не покачивало, он бы решил, что его замуровали в фамильном склепе де Жернонов.
Но потом он стал понемногу соображать, припоминать. И его охватил страх. Граф понял, что попался. Но кто посмел! Как могли покуситься на него, владыку севера Англии, графа милостью Божьей, с которым вынужден считаться даже король Стефан?
Несколько минут он извивался и рвался в путах, пытался вытолкнуть кляп, пока совсем не подавился, стал кашлять и задыхаться. А тут еще эта собачонка лает. Граф притих и прислушался. Чей-то молодой веселый голос говорил:
— Нет, дружище, наш Рис больше не станет исполнять для тебя танец живота в костюме сарацинки.
Рис! Валлийское имя. Значит, его осмелились похитить соседи из Уэльса. Ведь у валлийцев каждого второго называют Рисом.
Тот же голос продолжал:
— Мы и так тебя потешили на славу, когда ехали в замок Малпас, так что с нас и платы никакой не причитается.
— Но ведь вам же заплатили в замке. Я слышал, там сейчас граф и графиня, а миледи страсть как охоча до всяких фиглярских штучек.
— Да говорят же тебе, ржавая ты каска, что на богомолье в собор Святого Чеда они прибыли, не до развлечений им. А тамошний аббат строг и не велел нас впускать.
— Тогда пусть Рис попляшет.
Честер понял, что похитители проезжают через одну из застав его графства, и завозился в своем тесном убежище, стараясь привлечь внимание. Но сверху только сильнее залилась лаем собачонка, и ее лай заглушил голоса.
И все же он различил, что похитители заплатили пенни, положенное за проезд, при этом ругаясь: если тут такие поборы, то в следующий раз они поедут через мост на реке Ди, а не через Уивер.
Это озадачило Ранульфа настолько, что он затих. Слушая грохот колес по доскам моста, граф пытался сообразить, что происходит. Река Уивер находится на восток от замка Малпас, путь отсюда ведет в Англию, а вот Ди — на западе. Значит, пленника везут не в Уэльс? Куда же тогда?
Собачонка наконец успокоилась, и Честер разобрал, как тот же молодой голос произнес:
— Ну все, выбрались. Метью, гони что есть сил.
Ранульфа трясло и раскачивало, он глох от грохота. Думать в таком положении было сложно, особенно учитывая обуревавшую его ярость. Всю свою жизнь Ранульф де Жернон, сиятельный граф Честерский, считал себя неуязвимым. Он воевал с кем хотел и за кого хотел, его слово зачастую было решающим даже для венценосных особ, в битве под Линкольном он пленил самого короля Стефана. И ничего — когда пришло время, Стефан простил его, ибо понимал — с таким, как Честер, выгоднее жить в мире. Родственница Честера, сама императрица, не решалась укорять его за предательство, а иные вельможи приняли его переход с одной стороны на другую не как измену, а как ловкий политический ход. И вот какие-то фигляры посмели покуситься на его особу. Подослали блудницу, на которую он повелся, как учуявший течку кобель. И что теперь? Неужели у них хватит наглости просить за него выкуп? Да его сыновья и графиня сварят их за это живьем! Или нет, лучше распнут их, вырвут у еще живых кишки и изжарят у них же на глазах. А еще…
Ранульф мог только тешить себя, представляя кары, какие обрушатся на злодеев. Пока не начал опасаться, что задохнется в своем передвижном узилище от жары и пыли.
А возок все ехал и ехал. Постепенно галоп перешел в шаг. Ранульф пытался прислушаться, о чем говорят похитители, но мог различить только обрывки фраз: грубый мужской голос порой твердил, что надо щадить мулов, тонкий девичий предлагал кому-то попить. У Ранульфа едва слезы не выступили — так и ему хотелось пить. А молодой… молодой запел под звуки лютни:
— Сердца стук позвал в дорогу.
Конь подкован, плащ подшит.
Помолюсь в преддверье Богу —
Пусть в пути меня хранит.
Будут путь и испытанья,
Будет день и будет ночь.
Не сробею — Бог поможет.
Смелым Он не прочь помочь.
Словно сокол рвусь с насеста.
Манит даль и ждет судьба.
Пожалею тех, кто с места
Не срывался никогда.
И тут еще два веселых голоса подхватили напев:
Будет путь и испытанья,
Будет день и будет ночь.
Не сробею — Бог поможет.
Смелым Он не прочь помочь.
Честер решил, что попал к каким-то безумцам. Они совершили неслыханную дерзость, и вот же, едут, распевают как ни в чем не бывало. Но тут он услышал, как девичий голос произнес:
— Артур, тебе не кажется, что нашего гостя можно уже выпустить? Как бы он там не того… Плакали тогда наши денежки.
Итак, они все же рассчитывают получить за него выкуп. Ласку палача вы получите, проклятые, а не деньги!
Но тут люк над ним поднялся и графа вытащили наружу. Прохладный воздух обдул вспотевшее лицо, рядом хлопал тент навеса фургона.
Глухо мыча, граф уставился на своих похитителей. Их было трое, и Честер переводил полный злобы взгляд с одного лица на другое.
— Слушай, Артур, давай его обратно засунем, — предложил огромный кудрявый детина в линялой сутане, но меньше всего походивший на монаха. — Клянусь самой Пречистой, если бы его взгляд мог убивать, от нас не осталось бы и тени.
— Еще успеем, — отозвался тот, кого назвали Артуром. Глядя на графа, он улыбался чарующей белозубой улыбкой. — Храни вас Бог, милорд. Мы обошлись с вами несколько сурово, за что приносим извинения, но вовсе не желаем причинять вам неудобства. Более того, мы поклялись, что будем обращаться с вами, как с нашей любимой бабушкой.
