Артур расслабился, только когда звон колокола стих вдали.
— Хорошо, что святые братья не благоволят к бродячим фиглярам и не стали нас задерживать. А теперь погоняй, Метью. Твои нежные мулы и так плелись весь день, едва переставляя копыта.
Графа Честера трясло и подкидывало на ухабах дороги, покрытой засохшей грязью и рытвинами. Значит, место людное, да и торопятся похитители недаром. Он воспрянул духом, обретя надежду. Хотя… Честер и самому себе не мог признаться, как ему любопытно, к кому же везут. Если какой-то разбойный лорд посмел решиться на подобное похищение, может, следует знать своего врага.
Они неслись, пока мулы не начали уставать. Метью заботился о них, даже оттолкнул Артура, когда тот стал его поторапливать.
— Не позволю загнать!
Они опять о чем-то переговорили по-валлийски, и опять Честер разобрал уже слышанную фразу — «меньше хлопот».
После копченого мяса его стала одолевать жажда. Гордый граф не стал просить пить, но, когда Метью извлек из корзины со снедью кувшин пива и протянул ему, Честер приник к нему с преогромным удовольствием. Правда, отметил, что нагревшийся за день напиток имеет какой-то странный привкус. И граф вдруг догадался, что ему подливают сонного зелья.
Это так возмутило Ранульфа, что, несмотря на жажду, он плеснул остатки пива в лицо монаху. Тот вытерся и решительно, закатав рукава рясы, сжал кулаки, так что Рис едва успел подскочить и удержать Метью.
— Эй, полегче. Мы оберегать его обязаны, а не учить смирению.
Что его клонит в сон, Ранульф почувствовал уже вскоре. Опять плыл закат, поскрипывал фургон. Нет, он поборет эту проклятую сонливость! Вдруг ему пришло на ум, что стоит притвориться спящим и, когда эти проходимцы ослабят внимание, он сможет вырваться и бежать. Ведь, как он понял, они уже миновали безлюдье северных пустошей Стаффордшира.
Однако едва Ранульф прикорнул на овчине под тенью парусинового навеса, как его тут же сморил неподдельный глубокий сон.
В следующий раз граф очнулся в ночной тиши. Приподнял голову, огляделся и понял, что фургон стоит, распряженные мулы пасутся неподалеку на лесной поляне и, кроме лохматого Гро, рядом никого нет. Но едва граф приподнялся, как пес глухо заворчал и тут же возле фургона появился Артур.
— Успокойся, Гро, — погладил он сторожа и поклонился графу с изяществом, которому мог бы позавидовать любой придворный: — Выспались? Тогда не сочтите за дерзость мое приглашение отведать поджаренной утки. Рис ловко сбил ее сегодня из пращи, и скоро она будет совсем готова.
Все еще озадаченный граф молча вышел из фургона. Они находились в густом лесу. С обеих сторон высились огромные деревья, стоявшие каждый в своем островке кустов, мхов и плющей. Чаща была неухоженной, упавшие стволы никто не убирал, и они постепенно превращались в естественную изгородь из веток, плюща и папоротника. Глухой лес. Поэтому, похоже, этот парень чувствует себя столь уверенно.
Артур беспечно вернулся к костру, где на вертеле жарилась тушка дикой утки, повернул ее, подставив снизу какую-то плоскую посудину, и стал поливать жаркое вытопленным из него же жиром.
— Вам не имеет смысла пробовать скрыться от нас через чащу, сэр, — сказал юноша, видя, как озирается пленник. — Ибо вы скорее встретите тут рогатого Кернуноса на кривых ногах с копытами[60], чем тех, кто окажет вам помощь. О местных разбойниках я даже не говорю: сам их опасаюсь и вам такой встречи не пожелаю, клянусь кожей святого Варфоломея.
Возле него лежала какая-то длинная, окованная металлом палка, какой можно было отбиваться. Сейчас Артур находился на страже, пока Метью и Рис спали на земле, накрывшись теплыми плащами.
Ранульф приблизился и уселся на бревно подле огня. Когда Артур невозмутимо сел рядом, граф отодвинулся. Артур это заметил и улыбнулся.
— Я вызываю у вас оторопь?
— Не смей так разговаривать со мной, мальчишка! — рассердился Честер. И, словно выплескивая скопившийся за время долгого молчания гнев, стал осыпать его руганью: разбойник без чести, презренный вор, наглец, преступник!..
— О, — демонстративно вскинул глаза Артур: — Averte factem tuam a peccatis meis[61], — почти нараспев произнес он на латыни. — Милорд, будь ваша воля, вы бы и развязанную в Англию войну на меня списали.
Честер неожиданно умолк. Этот парень поражал его: у него были прекрасные манеры, правильная речь, и пусть, как местный суеверный народ, он почитал старое божество Кернуноса (Честер сам не был столь уж уверен, что древний бог с оленьими рогами не таится в глухих чащах), но Артур знал и латынь. А латынью владели только люди образованные.
— Кто ты, Артур?
— Кто, кто! Византийский император, — парень приосанился. Но через время миролюбиво пояснил: — Я из тех, кого называют «вагус», то есть бродяга, человек без определенного места и обязанностей.
Граф скривил губы и отвернулся: все-таки это обыкновенный вор.
Артур заметил его разочарование.
— Каждый ищет свое место в жизни, милорд, — произнес он, будто поясняя что-то. — Не всем удалось родиться под сводами замка и обрести почести с рождения. Я не стремлюсь к власти, но и находиться в услужении у кого-либо не желаю. Меня манит необъятный мир, я многому хочу научиться, но при этом ни от кого не завися, чтобы как можно меньше людей могло мне приказывать. Поэтому-то свободная жизнь вагуса как раз по мне. Я странствовал с бродячими фиглярами и переписывал книги в монастырях, работал на постройке храма, перегонял стада, сопровождал караваны с шерстью, но, бывало, и подаяние просил, а одно время состоял сенешалем у некоего лорда. Жизнь такая длинная, если только успеваешь удержаться на ее шлейфе. Но мой путь не окончен, я пока не нашел своего места, поэтому все там, — он неопределенно махнул рукой, — все еще впереди. Главное — надо уметь радоваться каждому дню, забывать боль и искать… Наверное, свое счастье надо искать.
Артур говорил задушевно и со светлой улыбкой. Гордый Честер подумал, что еще не встречал таких людей. Да нет, конечное же, встречал он всяких бродяг, да вот только никто из них не умел так наслаждаться жизнью. Может, этот Артур блаженный? Но отчего тогда Честер слушает его с какой-то потаенной грустью, будто только сейчас начал понимать, что пропустил в жизни что-то важное?
Они помолчали. Потом Артур протянул руку к лежавшей неподалеку лютне и стал настраивать струны. Он вел себя с вельможным пленником столь непринужденно, что граф подумал: этот парень и впрямь самому королю мог бы сказать «Удачи!». И неожиданно отметил, что ему симпатичен этот пройдоха, с его дерзким обаянием и приветливой улыбкой.
