— Ах, его нужно было очень хорошо знать, чтобы понимать, — воскликнула Ольга Фёдоровна.
— Он нарочно рисовался своей жестокостью и стыдился добрых дел.
— Он был истинный герой!
— Таких людей мало, — вымолвил Воейков.
Ольга Фёдоровна благодарно взглянула на гусара, и опять мысли её побежали своим черёдом.
— И его тела не нашли?
— Нет, не нашли.
— Значит, он нигде не похоронен?
— Нет, нигде.
— А крестьян опрашивали?
— Да.
— И никто ничего не знает?
— Никто не слыхал.
— Я поеду туда.
— Поздно. Помилуйте, это было в феврале. Теперь июль. Размен пленных был — он не вернулся.
— Его могли забыть.
— Человек не иголка, его не забудешь. Он сам о себе напомнит.
— Правда.
Снова молчание. Воейков неловко встаёт и гремит саблей по полу.
— Непременно приходите и рассказывайте мне про него всё, что вспомните, много, много.
— Слушаю-с...
Только к вечеру заплакала Ольга Фёдоровна и проплакала и прорыдала всю ночь.
А утром так же, как и всегда, поливала она из длинной лейки цветы, ходила с Аннушкой на рынок, читала книги, смотрела за обедом. Только весёлая песенка не раздавалась по комнатам и улыбка навсегда куда-то исчезла.
XXX
...Молода жена плачет — как роса падёт:
Красно солнышко взойдёт, росу высушит!
Народная песня
Прошло полгода. Сердечная рана заживала медленно. Лето, проведённое в деревне, по соседству от Воейкова, только что женившегося на хорошенькой Наташе Песковатской, ухаживание и утешение молодых, необыкновенное внимание со стороны старика отца, незаметно делали своё дело. Слабый румянец опять покрыл щёки, только улыбка всё ещё не появлялась. Воейковы делали всё, что можно, чтобы развлечь молодую девушку. Предпринимались катания на тройках, верховая езда, далёкие прогулки пешком; молодой гусар с увлечением рассказывал про походы, про «Пидру Микулича», про казаков и их подвиги, и в сердце Ольги вырастало что-то светлое, идеальное. Настоящий Коньков теперь, пожалуй, её и не удовлетворил бы, — такой чистый и высокий образ создало её воображение.
В январе 1815 года и Воейковы и Клингель вернулись в Петербург. В первое же воскресенье, когда Ольга Фёдоровна только что пришла из церкви, раздался в квартире звонок, и девушка, войдя, доложила: «Оскар Рейхман». Густой румянец покрыл лицо Ольги Фёдоровны, и она тихо сказала: «Проси».
Пять лет тому назад ей, восемнадцатилетней девушке, сделал предложение Оскар Рейхман, известный доктор. Она не ответила тогда ни «да», ни «нет». «Нет» она сказала бы потому, что была совершенно равнодушна к нему. Он был на десять лет старше её, был серьёзен, умён; Ольга Фёдоровна его уважала и боялась, но сердце её молчало. Она могла бы быть примерной женой, она ни разу не изменила бы, но и сердце её не билось бы никогда от сознания близости к Оскару. «Да» она ответила бы потому, что вообще он ей не был противен, нравился даже, был богат и всеми уважаем, наконец, это был такой идеально честный человек, с высокими гуманными воззрениями, что за одну его честность и благородство к нему можно было привязаться.
Тогда, при самом начале знакомства, Ольга Фёдоровна просила подождать. Рейхман уехал за границу, провёл целый год в Англии. Вернувшись, он первым делом отправился к Клингель. У Ольги Фёдоровны сидел молодой, статный казак. Их представили друг другу. Рейхман внимательно посмотрел на казака, потом на Ольгу Фёдоровну, опять на казака и опять на Ольгу Фёдоровну, потемнел как-то и начал весело рассказывать про своё путешествие. Он остался обедать, просидел весь вечер и ни слова не сказал про то, что его мучило и волновало целый год. Только прощаясь, он сильнее обыкновенного пожал ручку Ольги Фёдоровны и тихо сказал: «Благодарю вас. Я получил ваш ответ. Что делать! Не по плечу себе выбрал». Ольга Фёдоровна покраснела. Слёзы показались у ней на глазах, — ей было жаль этого высокого, сильного человека, с широкой курчавой бородой, с добрыми, умными серыми глазами.
— Я вас очень люблю! — потупившись, сказала она.
— Охотно верю, — спокойно ответил он.
— Мне вас так жаль! — она своей маленькой ручкой сжала его большую руку, и они расстались.
На другой день Оскар Рейхман на корабле уехал в Америку, а оттуда в Индию.
Вернулся он в самый разгар войны 1813 года, когда Ольга Фёдоровна была в Саксонии. Он поселился уединённо на Васильевском острове, и весь отдался научным изысканиям, он почти никуда не выходил и кроме науки ничем не интересовался. Впрочем, Ольга Фёдоровна находилась ещё в его сердце. По крайней мере, портрет её висел в его кабинете, и чрез старика Клингель он знал всё, что происходит в их доме. Он первый узнал и про смерть своего соперника. Он не пошёл сейчас же, он выждал почти год, и в ясное январское воскресенье, когда сама природа ободряла людей на решительные шаги, он пешком прошёл с Васильевского острова в Шестилавочную.
Ольга приняла его в чёрном платье. Когда Оскар вошёл, спокойный, твёрдый, умный и она увидела этого крепкого, на диво сложённого мужчину, с густой, окладистой бородой, севшего против неё, она почувствовала тишину и спокойствие кругом, словно к ней, терзаемой врагами, пришли непобедимые, несокрушимые войска.
Она пожал её руку и сел в кресло против неё. Несколько секунд было тихо. Сильнее лили свой запах гиацинты и парниковые ландыши, и солнце ярче освещало мебель и ковры.
— Я слыхал про ваше несчастье, — тихо сказал Рейхман, и его нежный, рассудительный тон так хорошо гармонировал с его мощным, крепким сложением.
Ольга Фёдоровна потупилась и вздохнула.
Немного подумав, Оскар продолжал:
— Я всего раз видел сотника Конькова, но я много, много про него слышал, — это был достойный вас человек, честный и храбрый. Когда мне приходилось о нём говорить с казаками, они плакали, хваля его. Вы были бы счастливы, но пути Божии неисповедимы.
— Да, — тихо сказала Ольга Фёдоровна и взглянула на широкую грудь и на ласковые глаза доктора. — Я его очень любила!
И вдруг ей показалось, что этому человеку можно всё рассказать про их любовь, и про встречу в госпитальном саду, и про стоянку в Мейсене, и всё, всё, — он один всё это поймёт, он старый друг, знавший её маленькой девочкой, холивший и баловавший её, он, никогда не упрекавший ни в чём, он, всегда верный и неизменный.
— У вас было сродство душ, это несомненно.
— Что это значит?
— По всему свету рассеяны пары, разъединённые до поры до времени. Они бродят, мучаются, тоскуют, пока не найдут одна другую и не соединятся. Тогда начинается сплошное счастье торжествующей любви. Коньков вас нашёл, и вы были бы счастливы...
— Да, это правда... Ах, Оскар Оттонович, ведь правда мне было хорошо с ним. Вы знаете, он не был особенно образован, но с ним так приятно было поговорить, он был такой умный, добрый, откровенный... Вы знаете, как он любил казаков, Платова! Для него самопожертвование было самое приятное, самое сладкое во всём мире.
— После вашей любви.
Ольга Фёдоровна вспыхнула.
— Зачем так говорить? Слушайте, Оскар Оттонович, садитесь сюда. Я вам буду рассказывать про него! — и, как девочка, ласкаясь к «большому», она уселась против него на диване и с разгоревшимся от воспоминаний лицом рассказывала ему про свою любовь. Она смотрела в внимательные, добрые глаза Оскара, на его спокойствие, на любовь, которую он выказывал и к ней, и к Конькову, и ей становилось спокойно и тепло на сердце.
Он протянул ей руку. Она подала свою. Он осторожно сжал и начал гладить её нежную ручку своей большой рукой. Она не отдёрнула руку, даже не удивилась. Это так и надо было. Это тоже «папа» или даже «мама», — они утешают бедную «Олечку»; это всё правильно и верно. Она говорила лихорадочно и быстро; огонёк появился в её глазах, руки похолодели, голова разгорелась...
Оскар внимательно смотрел на неё. Она долго не могла кончить. Солнце скрылось из гостиной, зимние сумерки окутали углы комнаты. Уголья в камине тихо тлели. В городе звонили колокола, завтра праздник, а у Ольги Фёдоровны было на душе спокойно и хорошо, первый раз после известия о смерти Конькова.
— Хорошо вам, Ольга Фёдоровна? — спросил Оскар Оттонович.
— Хорошо! — откровенно и быстро ответила Ольга Фёдоровна, и в глазах опять появился весёлый огонёк.
— Хотите, чтобы всегда было так же хорошо и уютно?
Ольга Фёдоровна не поняла сначала.
— Да...
— Значит, вы можете теперь быть со мной всегда?
