Раздвижные стены японского жилища, несомненно, воплощают и стремление его обитателей быть ближе к природе, вместо того чтобы отгораживаться от нее.
Стремление к гармонии с природой, культ ее красоты – главные черты японского образа жизни. Специалисты признают, что эту черту характера с детских лет активно воспитывает местная школа. В погожий день занятия в классах часто отменяют, чтобы детвора отправилась на воздух рисовать с натуры или слушать объяснения учителя о том, как распознавать прекрасное.
Важное место в эстетическом воспитании ребенка занимает обучение письму. Спору нет, иероглифика – тяжкое бремя для японского школьника. Она отбирает у него в три-четыре раза больше времени и сил, нежели овладение родным языком в других странах.
Но нельзя не отметить и другое. При изучении иероглифики стирается грань между чистописанием и рисованием. Совершенное владение кистью и безукоризненное чувство пропорций, нужные для иероглифического письма, делают грамотного японца к тому же и умелым живописцем.
Обучение прекрасному
В быту японцев прочно укоренились обычаи коллективного любования наиболее поэтическими явлениями природы. Зимой принято наслаждаться свежевыпавшим снегом, весной – цветением вишни, осенью – багряной листвой кленов и полной луной.
Речь идет не о каком-то избранном классе. Автомобильные заводы, электротехнические концерны, рыболовецкие артели нанимают для этого целые экскурсионные автоколонны. Благодаря дополнительным туристским маршрутам такие путешествия вполне доступны для любого коллектива и во многом скрашивают повседневную жизнь простых тружеников.
Японцы находят и ценят прекрасное и в том, что окружает человека в его будничной жизни, в каждом предмете повседневного быта. Не только картина или ваза, а любой предмет домашней утвари, вплоть до лопаточки для накладывания риса, может быть воплощением красоты.
Находить прекрасное в обыденном учит и чайная церемония. Если страсти, бушующие в человеческой душе, порождают определенные жесты, то есть и такие жесты, которые способны воздействовать на душу, успокаивать ее. Строго определенными движениями, их размеренностью чайная церемония успокаивает душу, приводит ее в состояние, в котором она особенно чутко отзывается на вездесущую красоту природы.
В японском жилище есть ниша, где стоит ваза с икебаной – композицией из цветов. Икебана – это самостоятельный вид изобразительного искусства. Ближе всего к нему стоит, пожалуй, ваяние. Скульптор ваяет из мрамора, глины. В данном случае в его руках – цветы и ветки.
Цель икебаны – выражать красоту природы, создавая композиции из цветов и керамики. Искусство икебаны любимо в Японии за его общедоступность, за то, что оно помогает человеку любого достатка чувствовать себя духовно богатым.
Япония являет собой сейчас как бы двоякий пример для человечества. С одной стороны, своим жизненным укладом японцы опровергают домыслы о том, будто современная цивилизация обедняет духовную жизнь человека, заслоняет от него мир прекрасного. С другой стороны, облик Японских островов тревожнее других уголков земли предостерегает нас против губительных последствий неразумного природопользования.
Нельзя сказать, что Япония живописна лишь там, где природа ее осталась нетронутой. Разве не волнуют душу созданные многими поколениями уступчатые террасы рисовых полей? Или чайные плантации, где слившиеся кроны аккуратно подстриженных кустов спускаются по склонам, словно гигантские змеи?
Ухоженность, отношение к полю как к грядке или клумбе – характерная черта Японии, один из элементов ее живописности. А разве не украшают пейзаж бетонные ленты скоростных автострад или вантовые мосты, переброшенные через Внутреннее море?
Страна Восходящего солнца свидетельствует: человеческий труд способен приумножать красоту природы – пропорционально разумности его приложения.
Мое восхождение на Фудзи
– Вы не вправе считать себя японистом, пока не побываете на вершине Фудзи! – Работая в Токио собственным корреспондентом «Правды», я многократно слышал эту фразу и от японских собеседников, и от коллег – зарубежных журналистов.
И вот в канун своего 40-летия я решил повторить то, что ежегодно совершают четверть миллиона человек: встретить восход на самой высокой точке Страны восходящего солнца.
Буду откровенным: когда служитель храма выжигал на моем паломничьем посохе последнее, десятое клеймо: «Вершина Фудзи, 3776 метров», в голове у меня была лишь далекая от поэтического пафоса японская пословица: «Кто ни разу не взбирался на эту гору, тот дурак. Но кто вздумал сделать это дважды, тот дважды дурак».
Хотя я прошагал лишь половину древней паломничьей тропы, мой пеший подъем с середины склона нельзя назвать пустяковой прогулкой. Тем более когда весь мой опыт альпинизма ограничивается воспоминаниями о груде шлака во дворе старого ленинградского дома, где я родился и вырос.
Кстати, именно эта груда шлака вставала у меня в памяти, когда я часами карабкался по склону главной японской горы, увязая ногами в пористых острых осколках и въедливом вулканическом пепле.
Священная для японцев гора действительно похожа на тысячекратно увеличенный отвал шлака. Та же фактура, тот же цвет: от темно-серого до буроватого. Пожалуй, та же крутизна. Впрочем, точнее будет сказать: чем выше, тем круче. Дает о себе знать чуть заметный прогиб склонов, который так любил подчеркивать на своих прославленных картинах художник Хиросиге.
Пешему восхождению на Фудзи обычно предшествует автобусная экскурсия по местному заповеднику. Бетонное кольцо автострады опоясывает гору, соединяет, как жемчужное ожерелье, пять озер, лежащих у ее подножия. Автобус мчится среди просвеченных солнцем сосновых лесов. Бархатные бабочки кружат над нетронутой травой опушек. Прямо к бетону дороги клонит колосья дозревающий рис. Женщины срезают и укладывают в корзины тугие гроздья винограда.
Но все это лишь первый план, лишь рамка, за которой глаз все время ищет главное – Фудзи. И лица ее, раскрывающиеся одно за другим, действительно неповторимы. То она предстает передо мной как серый призрак, плавающий в дымке утреннего тумана. То щедро удваивает свою красоту в глади озер. То после заката раскаляет край своего кратера отблесками ушедшего дня.
Сочетание величества с одиночеством
Чем же больше всего изумляет Фудзи? Может быть, сочетанием своего величия с гордым одиночеством. Первая вершина Японии возвышается как бы на ровном месте. Горы вокруг находятся на почтительном расстоянии, словно не решаясь заслонить ее безупречных очертаний.
