же им было удобнее находить себе пропитание, до которого можно дотянуться. Этот палеонтолог считает, что зауроподы только в подростковом возрасте покидали джунгли и присоединялись к стадам взрослых. Однако в лесах довольно редко складывались условия, при которых скелеты могут окаменеть. Очень многих съедали, или из-за повышенной влажности кости разлагались или рассыпались. Вот почему их очень мало и это, – я киваю на детеныша, – нечто особенное. Неважно, диплодок он, брахиозавр или какой-то другой динозавр.
– Если палеонтологи этого еще не знают, – произносит одна из малышек, – значит, надо еще много чего исследовать.
– Разумеется, – соглашаюсь я. – И молодые исследователи вроде вас будут просто нарасхват!
На этом у близняшек кончается терпение, они бегут к следующему экспонату, но мама этой парочки улыбается мне и шепчет «спасибо».
Седрик, который держался позади меня чуть в стороне, осторожно покашливает. Развернувшись к нему, я вздрагиваю. Рядом с ним стоит Эллен Гадлен, причем, если я правильно понимаю его многозначительный взгляд в ее сторону, стоит она там уже довольно давно.
– Мисс Гадлен, прошу прощения. – Я спешу к ней. – Не хотела заставлять вас ждать.
Сотрудница отвечает мне теплой улыбкой.
– Честно говоря, вы и не заставили. На сегодня мы планировали предложить нашим соискателям провести коротенькую экскурсию, чтобы лучше понять, как они будут общаться с посетителями. А тут все получилось само собой, так сказать, естественным путем. Если вы не против, я дам оценку тому, что сейчас увидела.
Я сглатываю.
– Это… всего лишь экспромт. Безо всяких данных. Я не цитировала источники…
Седрик незаметно подает мне знак просто заткнуться.
Эллен Гадлен с улыбкой качает головой:
– Вы замечательно справились. Обе девочки все поняли, ловили каждое ваше слово и до сих пор светятся. Вероятно, я забегаю далеко вперед, поскольку встретилась еще не со всеми претендентами. Но хочу сказать, что свой голос я отдам за вас, Сибил.
Мне приходится сделать глубокий вдох и выдох, прежде чем заговорить.
– Большое спасибо. И… может… не могли бы хотя бы вы называть меня Билли, если примете на работу?
– Билли. Конечно, почему нет.
СЕДРИК
Все начинается с крошечных капелек. Таких редких, что ты говоришь себе: «Ничего не было. Мне просто показалось».
Последние три недели с Билли я чувствовал себя неуязвимым. Настоящее казалось идеальным, а все прочее мы игнорировали. Никакого прошлого и лишь несколько фортепьянных нот будущего.
Но затем капли становятся крупнее и крупнее, и внезапно ты оказываешься промокшим до нитки и продрогшим и понимаешь, что уже ничего не чувствуешь. Ничего, кроме дождя, смывающего все, что прежде стояло на его пути: радость, уверенность. Энергию. Дождь из жидкого свинца делает все тяжелым и вязким, так что даже дыхание отныне не протекает само по себе, и каждое движение превращается в усилие воли.
Вода поднимается тебе до горла. Сужает восприятие до тех пор, пока ты не перестаешь видеть и слышать все вокруг, не считая путаницы собственных мыслей, которые все равно ведут в никуда. Эмоции, утратившие цель, лежат в пыли, как отрубленные конечности. И бьются в конвульсиях.
Ты практически не замечаешь того, что совсем недавно было так важно. Даже сердцебиение людей, для которых бьется это сердце.
В ушах звенит тоска. Болезненная тоска, причины которой никто никогда не обнаружит. Все говорят: «Ничего страшного». А тоска раскатисто над ними насмехается. Перерывы на тишину становятся короче, и вскоре ты уже почти ничего не слышишь, кроме оглушающего хохота.
Потом ослепительно-ярко вспыхивают выводы, к которым приходит разбитая голова: все лишено смысла. Это никогда не закончится. Не обманывай себя. Ты ни на что не способен.
Конвульсии мыслей. Чем сильнее пытаешься их унять, тем чаще тебя трясет.
Ты. Ничто.
Мне стоило отменить нашу встречу. Не сделал я этого лишь потому, что депрессия объявила бы такой ход провалом и записала себе победное очко. Потому что ощущение провала усиливает депрессию.
Раз за разом я стараюсь стать сильнее. Умнее. Извлекать что-то из добрых советов, которые, как рекламные листовки, без спроса суют тебе на каждом углу.
Приходи в паб «У Бренди»!
Не падай духом!
Получи скидку 30 % на все!
Автобус гремит, тарахтит и трясется, как будто мы на скорости двести миль в секунду несемся прямиком в ад. Этому шуму вторит голос отца, каким он был, когда мне исполнилось восемь: «Нужно захотеть, Седрик. Никакое лечение тебе не поможет, ты же не болен. Это у тебя в голове, все только в твоих руках».
Я не помню от него ни одного плохого слова, зато помню тысячи подобных советов. И приглушенный шепот, когда они с мамой ругались по вечерам, думая, что я сплю. Потому что для него это оказалось слишком. Слишком много стресса с «этим мальчиком и постоянной суетой вокруг него». Слишком много стресса с младенцем, который постоянно кричит. Слишком много стресса со всем. Слишком мало жизни взамен на компромисс по поводу детей, которых…
В какой-то момент он просто собрал вещи и ушел.
Куда-то, где было больше жизни. И, наверно, не было никого с депрессией. Мы с горем пополам поддерживали связь еще полгода, после чего она оборвалась.
– Следующая остановка «Судоходный причал».
Электронный голос вырывает меня из раздумий. С облегчением потерев лицо, я протискиваюсь к выходу. До «У Штертебеккера», расположенного прямо на набережной, несколько сотен метров, чертовски длинных метров.
Еще вчера идея Билли посидеть где-нибудь вместе с ней и Оливией казалась мне хорошей. Теперь же я почти уверен, что мне там делать нечего.
Недавно на приеме у врача мы с ним беседовали о честности. О том, что необходимо говорить другим, что тебе нужно в данный момент. Проблема в том, что депрессия скрывает в своей темноте то, что тебе нужно. Она показывает тебе определенные вещи. Но помогут они или коварно все усугубят, ты в лучшем случае узнаешь впоследствии, а в большинстве случаев – никогда.
– Мне снова нужно увеличить дозу «Ципралекса», – сообщил я тогда доктору Рагаву.
– У тебя депрессивный эпизод, Седрик. – У него сильный индийский акцент, из-за которого мое имя звучит как-то непривычно. По сей день. – С более высокой дозой их не случалось?
– Да, конечно, случались. Но мне было все равно, – смеюсь я, и он тоже улыбается. – Шутка. Обычно мне не все равно.
– Завязывай с шутками во время таких фаз. Они настолько ужасны, что я из-за них тоже скоро впаду в депрессию.
– Так и сделаю. Хороший совет, док.
Он лечит меня с тех пор, как мы когда-то переехали в Ливерпуль. После развода мама решила меньше работать и устроилась здесь
