А Богдан Яковлевич Бельский прекрасно понимал, что при государе Дмитрии Иоанновиче он будет в высокой чести, а при царе Василии Ивановиче Шуйском неизвестно где окажется. Может быть, и на погосте.
* * *
К удивлению поляков, кремлевской обслуги и самого Басманова, молодой государь вел себя в Кремле так, будто родился в нем.
Его не смущало огромное количество челяди самого разного ранга и назначения. Не смущали золотые ткани, которыми были обиты царские комнаты. Не смущала золотая посуда и дикое количество блюд и питья, подаваемых к каждому столу.
Держался он по-царски: порою чрезвычайно добро, порою самодурно, порою просто свирепо. И все же Дмитрий прекрасно понимал, что для спокойного царствования ему необходимо переехать три бревна.
Первое: посадить на патриарший престол вместо врага Иова верного ему архиепископа Рязанского Игнатия. Правда, он был родом грек из Кипра, но он первым признал Дмитрия государем.
Второе: встретиться с матерью на глазах всей Москвы. Чтобы рассеять последние сомнения в принадлежности к роду Ивана Грозного.
Третье: устроить пышное, торжественнейшее коронование. Без устройства двух первых пунктов третий был невозможен.
За матерью уже было послано. Дело было за патриархом.
С помощью архиепископа Елассонского Арсения государь собрал всех епископов, митрополитов, архимандритов и игуменов в большой Золотой палате и сказал:
– Слуги Божии, благочестивые! Патриарх, святейший отец наш Иов – великий старец и слепец – не может больше пребывать на патриаршестве по причине многих болезней. Он слишком немощен и к тому же в большой обиде к Москве. Вам, святые отцы, необходимо выбрать на патриарший престол в Москве достойнейшего из вас. И желательно не в очень тяжелых летах. Предстоят дела успокоительные и великие. Я знаю среди вас одного такого очень достойного отца, но я не буду называть его, чтобы не оказывать воздействия на ваше решение. Вы все сделаете сами.
Святые отцы удалились в Успенский собор, где разгорелись святые страсти. Никто не хотел идти под малоизвестного выскочку грека Игнатия. Но и нехотение свое показывать было опасно.
Разговор был долгий, затуманенный.
Служка, которого увидел Дмитрий в Архангельском соборе, Фрол Микитин, оказался золотым человеком. Все знал, что в Москве делается. Где вопрос задаст, где подслушает, где с челядью выпьет, где полночи будет через нужный забор смотреть, но самое интересное высмотрит. Есть на Русии такие добровольные разведыватели всего.
И вот пришла от него первая польза.
Дмитрий сидел в Кремле, в бывшем кабинете Годунова и работал с Яном и Станиславом Бучинскими. Они десятки раз обсуждали каждое даже самое мелкое решение. Речь шла о возвращении в Москву Филарета Романова, о его прошении митры для себя и об одном странном письме, пришедшем на имя Яна из Польши.
В нем в замаскированной форме сообщалось, что Василий Шуйский имеет через третьих лиц тайную переписку с королем Сигизмундом.
В соседней комнате дожидался разговора Петр Басманов.
В дверь кабинета вошел Альберт Скотницкий и ввел Фрола Микитина.
– Государь, рвется к тебе. Говорит, важное дело. Без масла пролезает.
– Очень важное, – сказал смелый служка. – Они проголосовали за Иова. Хотят оставить его на престоле.
– Почему? – воскликнул удивленный Дмитрий.
– Ростовский митрополит Завидов их баламутит, Кирилл.
– Ладно, понято, – сказал Дмитрий. – Время у нас еще есть?
– Есть, государь, – ответил Фрол. – У них еще много разговоров, на полдня.
– Спасибо! – сказал царевич. – Мы ими займемся.
Но служка не уходил.
– Чего ждешь? – спросил его Дмитрий. – Есть еще что важное?
– Есть, государь.
– Говори.
– Князья Шуйские заговор готовят. По-ихнему, ты не государь, а Гришка Отрепьев. Вчера многих купцов собирали, велели против тебя говорить.
– Кто из Шуйских?
– Князь Василий Иванович и князь Дмитрий Иванович.
– Есть кому подтвердить? – спросил царь.
– Имеется. Два человека из дома купцов Мыльниковых. Они мне все и рассказали, – ответил монашонок. – Они за тебя, государь.
Дмитрий среагировал мгновенно:
– Вот что, Альберт. Бери этого монашка и к тем людям, про которых он говорил. Займись ими. Если все правда, если они Шуйских сдадут, Шуйских к Сутупову в приказ. Всех Шуйских, какие в доме окажутся. А ко мне срочно Басманова.
Басманов спешно вошел в кабинет.
– Вот что, Петр Федорович, – приказал Дмитрий. – Возьми четырех-пятерых стрельцов пострашнее, со шрамами, грубых и срочно в Успенский собор.
– И что, государь?
– Войдешь в собор, пройдешься по нему, в лица посмотришь и передашь епископу Арсению, что митрополита Ростовского Кирилла Завидова срочно требуют к государю.
– Привести его сюда?
– Нет, в телегу его и из города к черту. Объяснишь ему, что друзья патриарха Иова, который обо мне позорные грамоты писал, церкви не нужны. И место ему, Кириллу, вместе с Иовом в каменном мешке в Белоозере. Ну, а пока пусть он выберет себе скромный приход подальше от Москвы и немедленно туда направляется священником. Бумаги потом придут.
Богданов бросился выполнять приказание.
– И пусть всю жизнь на меня за мою милость молится! – крикнул вслед Дмитрий.
– Не слишком ли резко, Дмитрий Иванович? – спросил Ян Бучинский.
– Может быть. Зато сразу два дела решаются. Отец Филарет Романов себе митры требует. Вот и сядет в Ростове митрополитом, вместо этого иовского прихвостня.
Потом он обратился к Станиславу Бучинскому:
– А ты, друг, проследи, чтобы Фрола этого наградили как следует и сделали так, чтобы в любое время он ко мне вход имел.
* * *
Через час из Успенского собора пришла делегация высшего духовенства. Патриархом был избран грек Игнатий.
Такого количества ласк и подарков церковные иерархи не видели еще ни от одного государя. Всем им были розданы ценнейшие подарки, нарядная одежда и много золотой материи.
* * *
В Кремль к государю Дмитрию Ивановичу обратились командиры солдат иноземцев с просьбою принять их.
Как считали Ян и Станислав, их надо было принять немедленно и облагодетельствовать. Пока это была единственная сила, которая могла начать серьезную службу царю.
Дмитрий согласился принять все иностранные сотни и полки в поле у Москвы-реки за Дорогомиловом.
Им был дан приказ парадным порядком с оружием и знаменами выстроиться в пойме у Дорогомиловской заставы.
В этот день пришли к нему все немцы, все французы, все голландцы и все литовцы.
Иностранцы стояли на бескрайнем зеленом лугу отдельными отрядами, низко опустив головы.
Они понимали, что сейчас решится их судьба. Их могут помиловать и простить, а могут запросто отправить на каторгу или просто поотрубать головы каждому десятому.
Впереди во всех боевых доспехах стояли командир немцев Вальтер Розен и капитан роты охранников Бориса Годунова француз Жак Маржерет.
Они встали на колени на траву и подали Дмитрию челобитную с просьбой не гневаться на них, если они причинили какое-либо зло его величеству и его войску под Добрыничами.
Дмитрий спешился и в окружении стражи Скотницкого, братьев Бучинских, Петра Басманова и Богдана Сутупова не торопясь обходил отряды. При этом он внимательно читал челобитную. Скотницкий вел за ним коня.
В ней было написано:
«В то время, государь, когда мы были направлены против тебя, этого требовала наша присяга и честь, ибо мы были людьми подневольными, служили своему тогдашнему государю господину Борису.
Мы клялись ему великой клятвой преданно стоять за него и не могли поступить против этого, не замарав своей совести. Но как верою и правдою мы служили Борису, так мы будем служить и тебе».
Дмитрий прочел челобитную, хмуря брови. Потом призвал к себе начальников Розена и Маржерета.
Они были уверены, что гнев его будет великим за то, что они под Добрыничами основательно его оттеснили и обратили в бегство. И что там из-за иностранцев было убито много русского войска. Сам Дмитрий еле уцелел.
– Господа, – сказал Дмитрий, понимая, что имеет дело с европейцами, – я прекрасно помню, как ваши два отряда положили выстрелами тысячу моих людей у Добрыничей. Почти все мои люди тогда полегли в снегу. Такое не забывается.
Полковник и капитан стояли, опустив головы.
– И я помню, как под Кромами ваши отряды, господа, не сдались мне, как это делали тысячи московского войска, а остались верны Борису – тогдашнему вашему государю. Хотя всем давно уже было ясно, кто такой этот самозваный государь.
Ни Вальтер Розен, ни Жак Маржерет, ни все окружение Дмитрия не знали, чем закончится его речь.
– Тем не менее, господа, я не осуждаю вас. Вы исполняли свой долг. И если вы будете служить мне даже наполовину того, как вы служили старому своему государю, все равно я буду доверять вам больше, чем своим московитам.
