тебя в Европе, Ливи.
Мои брови стреляют вверх — Не обращая внимания на то, насколько это странное заявление, ты говоришь это так, будто защищал меня в Штатах.
Он смотрит на меня своими блестящими глазами и твердой челюстью. — У меня было круглосуточное наблюдение за тобой в Нью-Йорке. Так что да, я защищал тебя там.
Челюсть отпадает. Я в ужасе открыла рот. — Ты... ты следил за мной? Ты шпионил за мной?
Его тон остается ровным. — Нет. Я защищал тебя. Наблюдение было мерой безопасности.
Разъяренная и смущенная, я воскликнула: — Защищал меня? От чего?
Я наблюдаю, как он перебирает тысячи возможных ответов, прежде чем остановиться на одном. — Обратный удар.
Когда он не добавляет больше, я развожу руками, мол, какого черта?
Он выигрывает время, прежде чем ответить, потому что официант возвращается с его напитком, ставит его перед ним с блеском, а затем спрашивает, не хотим ли мы заказать наши блюда. Я прогоняю его раздраженным взмахом руки.
Когда мы снова остаемся наедине, Крис поднимает стакан с бурбоном и выпивает его одним махом. Осторожно ставя пустой стакан на место, он облизывает губы, а затем встречается с моими глазами.
— Моя работа очень важна. Ты же знаешь.
— Поздравляю с назначением послом Соединенных Штатов в ООН, — огрызаюсь я. — Ты - большая шишка. Ура. Какое это имеет отношение к делу?
Он отвечает сквозь зубы. — Высокий профиль означает высокий риск для безопасности.
Я жду, но он снова не может предоставить адекватного объяснения. Отлично. У меня на руках еще один сфинкс.
— Помогите расставить все по полочкам. Мы больше не женаты. Мы уже давно не живем вместе. Мы не разговариваем, не общаемся, если на то пошло, и никогда не видим друг друга. У нас нет никаких связей. Как твое положение может представлять для меня угрозу?
Его взгляд прожигает дыру в моем лице. — Потому что ты — единственное в моей жизни, что может быть использовано против меня. Ты мое единственное слабое место. Ты моя ахиллесова пята, и есть люди, которые это знают. — Он делает паузу. — Люди, которые не задумываясь используют это в свою пользу. Используют тебя, чтобы добраться до меня.
У меня отвисает челюсть. Глаза не моргают. В ушах раздается жуткий звук, будто тысяча волков воют на луну.
Я его слабое место? Его проклятая Ахиллесова пята? С каких это пор?
Даже во время наших ухаживаний, когда мы влюблялись, его работа всегда была для него приоритетом. Он никогда не скрывал, что карьера для него на первом месте — и так оно и было, — но теперь он говорит мне грубым, эмоциональным голосом, что я каким-то образом все еще имею для него значение?
Достаточно важна, чтобы стать приманкой для шантажа?
Наконец мне удается спросить: — Какие люди?
— Плохие люди, — его мгновенный, отрывистый ответ, — У меня есть враги, Ливи. Могущественные. Безжалостные. Именно поэтому мне нужно, чтобы ты забрала свою задницу в самолет и вернулась в Нью-Йорк. Немедленно. Прямо сейчас. В эту минуту.
На мгновение я застываю от неверия. Я не могу поверить, что слышу то, что слышу.
У Криса была охрана, когда он был членом законодательного собрания перед назначением послом, но она была минимальной, ограничивалась входом и выходом из Капитолия и другими государственными делами. Не было никаких парней в черных внедорожниках, которые сидели возле нашего дома в полночь. Секретная служба не пряталась в кустах с наведенным оружием.
И тут меня как молнией ударило: если я — приманка для шантажа... то и наша дочь была тоже.
Я становлюсь ледяной, потом горячей. Ярость подступает к горлу, как бешеный зверь. Адреналин заливает мои вены, и все тело начинает трястись.
Перегнувшись через стол, я хватаю Криса за лацканы его пиджака.
— Если ты причастен к смерти Эмми, — рычу ему в лицо, — то, да поможет мне Бог, я тебя убью.
Жан-Люк проплывает мимо нашего столика, направляясь к другому, и говорит: — Не воспринимайте это лично, мсье. Elle est folle. (прим.пер. с фр. — Она сумасшедшая)
Крис вскакивает на ноги и тащит меня через внутренний дворик, прежде чем я успеваю наброситься на Жан-Люка. Он тащит меня внутрь ресторана и резко поворачивает направо к уборной в конце коридора. Он открывает ногой дверь мужского туалета, закрывает ее за нами и прижимает меня к ней, обхватив руками за плечи.
Наклонившись так, что мы оказываемся нос к носу, он грубо говорит: — Конечно, я этого не делал. Смерть Эмми была несчастным случаем, ты же знаешь...
— Она была убита, — громко говорю я, мое лицо горячо. — Выстрел — это не несчастный случай, Кристофер. Это убийство. Она не упала в бассейн и не утонула. Это несчастный случай. Она не поскользнулась и не ударилась головой, не подавилась куском еды, не гналась за мячом во время движения. Ее застрелили. — Мой голос срывается. На глаза наворачиваются слезы. — Нашу девочку застрелили, и это долбаное убийство.
Выдохнув неровный вздох, Крис кивает и зажмуривает глаза. Он шепчет: — Я знаю. Мне очень жаль. Я знаю. Я просто имел в виду, что это не предназначалось для нее. Полиция сказала, что она была невиновным свидетелем. Бандитские разборки... и пуля предназначалась для кого-то другого.
Он останавливается, его голос задыхается, а выражение лица выражает глубокое страдание.
Затем, к моему большому удивлению, мой бывший муж начинает плакать.
Он обнимает меня, погружается лицом в мою шею и рыдает, как ребенок, его объятия такие крепкие, что у меня перехватывает дыхание.
Никогда, ни разу за все годы, что я его знаю, он не показывал ничего подобного этому уровню эмоций. Если бы кто-то сказал мне раньше, что он на самом деле способен плакать, я бы рассмеялась.
Более правдоподобно было бы, что Гибралтарская скала пролила бы слезы.
Вся ярость вытекает из меня, оставляя лишь пустую боль.
— Все в порядке. — Я неуклюже хлопаю его по спине. — Эй. Эй, давай. Давай. Я не хотела тебя расстраивать. Прости, что я накричала...
Прежде чем я успеваю сказать еще одно слово, Крис берет мое лицо в свои руки и целует меня. Это тяжело, небрежно и полно отчаяния. Его зубы соприкасаются с моими. Шокированная, я втягиваю воздух через нос и прижимаюсь к его груди, но он не отпускает меня. Вместо этого он прижимается ко мне всем
