для экономической экспансии[307] [Эту точку зрения оспаривает Роберт Бреннер, утверждающий вслед за большинством советских авторов, что крепостничество было исключительно проявлением феодальной отсталости. По мнению Бреннера, развитие торговли просто не могло подорвать личную зависимость крестьянина от помещика, а потому рынок существовал как бы сам по себе, а крепостное право — само по себе[308]. Точка зрения Бреннера, однако, не подтверждается фактическим материалом. Как уже говорилось, русский крестьянин до конца XVI века просто не знал тех форм личной зависимости, какие сложились в ходе Смутного времени и петровских реформ. Бреннер и другие представители теории «отсталости» не могут объяснить, почему по мере развития товарных отношений крепостничество не только не ослабевало, но радикально усиливалось, почему положение русского крестьянина в XVI веке было более или менее таким же, как у его западного товарища по классу, тогда как в эпоху Екатерины Великой оно уже мало отличалось от положения плантационного раба. Показательно, кстати, что Бреннер, подобно советских историкам, нигде не рассматривает и параллелей в развитии помещичьего и плантационного хозяйства, хотя эти параллели буквально бросаются в глаза]. Можно сказать, что русский крепостной и плантационный раб своим трудом как бы кредитовали западноевропейский капитализм. Это, в свою очередь, привело к существенным различиям в формировании буржуазии. Капиталистические отношения складывались и на Западе, и на Востоке, но на Западе возникала промышленная буржуазия, тогда как на Востоке развивался преимущественно торговый капитал. Западная буржуазия оказывалась революционна и рассматривала сохранившиеся элементы феодализма как тормоз развития, тогда как восточная, напротив, жила в симбиозе с помещичьим хозяйством.
Русское крепостническое хозяйство было подчинено той же динамике, что и американские рабовладельческие плантации. Если Иван Грозный ограничил действие Юрьева дня, а Борис Годунов окончательно отменил его, прикрепив крестьянина к земле, то в XVIII веке крестьянина, как и плантационного раба, можно продавать без земли. Таким образом, именно с распространением европейского просвещения человек окончательно становится товаром.
Подневольный труд
В отличие от средневекового феодального поместья, североамериканская плантация и русское крепостническое хозяйство XVII–XIX веков были тесно связаны с рынком. Производство здесь носило изначально коммерческий характер. В конечном счёте, подневольный труд на периферии обеспечивал накопление капитала в центре. И, разумеется, гарантировал периферийным элитам достойное место среди мировых элит. Особенно это видно на примере России, которой крепостническое хозяйство отнюдь не мешало занять важное место в ряду европейских держав.
Экономика, основанная на принудительном труде, была невозможна без сильного государства. Аграрное развитие требовало освоения огромных просторов, которые нужно было защищать. В этом плане вновь напрашиваются параллели между историей крепостничества в России и историей рабства в Америке. Робин Блэкборн отмечает, что Голландия уступила Англии и Франции, поскольку не обладала достаточными средствами для поддержания империи, основанной на рабском труде. «И в отличие от Нидерландов, Британия и Франция были способны мобилизовать и направить значительные силы для защиты своих колониальных завоеваний в Новом Свете»[309]. Наконец, необходимо было контролировать торговые пути, по которым продукция рабовладельческих плантаций поступала на мировые рынки. В противном случае она просто обесценивалась. Португалия, обладавшая обширной колониальной империей, но не имевшая сильного флота, сама превратилась в полуколонию Англии. Поддержание плантационной экономики требовало постоянного применения «военной и особенно военно-морской силы»[310].
Русское государство развивалось по той же логике, что и колониальные империи, создававшиеся Англией и Францией. Принципиальное различие состояло вовсе не в том, что российская экспансия XVII–XVIII веков была преимущественно сухопутной. Борьба за морские пути оставалась одной из главных задач русского государства на протяжении XVI–XVIII и отчасти даже XIX столетия. Гораздо более важное отличие состояло в том, что Россия, с одной стороны, отстояв свою самостоятельность в годы Смуты, развивалась как независимое государство, а с другой — являлась частью периферии. Эта периферийная империя обладала достаточной мощью, чтобы своими силами, на собственной территории решать те же вопросы, которые Англия и Франция решали в колониях. Россия являлась империей и объектом колонизации в одно и то же время.
Это предопределило многие особенности последующей русской истории — не только в политическом и экономическом, но и в культурно-психологическом плане. Можно сказать, что начиная с XVII века, русское государство осуществляет «самоколонизацию». Сильная власть, базирующаяся сначала в Кремле, а потом в петербургских дворцах, систематически порабощает собственное население, одновременно защищая свои границы от любых посягательств и обеспечивая торговые пути для вывоза на Запад продуктов, производимых на основе подневольного труда. Русский народ в одно и то же время становится народом «имперским», гордящимся своими историческими победами, и народом порабощённым, в сущности колониальным.
Освоение Сибири
Оправляясь от потрясений Ливонской войны и Смуты, Россия в середине XVII века вновь активно включается в мировую торговлю в качестве поставщика сырья для развивающегося западного капитализма. Но по сравнению со временами Ивана Грозного ситуация на мировом рынке существенно изменилась. У Московии появились серьёзные конкуренты в виде североамериканских колоний, поставлявших примерно ту же продукцию. С другой стороны, в XVII веке Россия готова предложить мировому рынку большие ресурсы, нежели за сто лет до того. Первым приобретением русского государства в XVI–XVII веках была Сибирь. Показательно, что завоевание огромных пространств Сибири начинается параллельно с Великими географическими открытиями и колонизацией Америки.
Почему русские не шли на восток раньше? Во второй половине XIII века здесь господствовали татары. Но в период расцвета Киевской Руси на востоке был политический вакуум. Тем не менее русские дружины упорно шли на север и северо-запад, на земли, не особенно пригодные для колонизации, совершенно безнадёжные для земледелия, рискуя столкнуться (и постоянно сталкиваясь) с мощными силами шведов, двигавшимися в том же направлении.
Причина проста: север мог дать пушнину и другие товары, которые можно было выгодно продать на европейских рынках. Восток с точки зрения торговли привлекателен не был. Зерно ещё не было товаром. Русь кормила себя сама. Европейские страны — тоже. Пушнины, получаемой с севера, вполне хватало, а доставить её по рекам на рынки Южной Европы было легче. Сибирские реки текли с юга на север или с запада на восток и никак не были связаны с великими торговыми путями Средневековья.
С развитием колонизации в Новом Свете и ростом городов на европейском и мировом рынках резко повышается спрос на зерно. Одновременно поток серебра из Америки повышает спрос и на традиционные товары русского экспорта — меха, которые по-прежнему остаются в цене. Ёмкость мирового рынка увеличивается. В таких условиях русский торговый капитал начинает всё больше интересоваться землями, находящимися «за Камнем»,
