Открытку Толик заложил в книгу, а вечером, когда стало смеркаться, снова отправился на улицу.
Он шел уверенно — он знал, куда идет. На городской окраине, за старым кладбищем были парники. Там, кажется, выращивали шампиньоны или огурцы, но дело было не в парниках. Рядом на огромных грядках росли цветы. Будто разноцветная река — сначала красная, потом белая, затем голубая и снова красная.
Вперед Толик шел нормально: кладбище было старое, прохладное, по нему, сокращая расстояние, шли люди, и Толик был не один, пока добирался до парников.
У заборчика, отделявшего его от цветов, он притаился, вглядываясь в сумерки.
Все было тихо. Над землей медленно поднималась медная луна, похожая на огромное блюдо. Она меняла раскраску цветов, белые теперь казались желтыми, красные — черными, а Толик хотел именно таких, что на открытке, — как ромашки, только красные.
Он прислушался. За заборчиком никого не было.
Толик подтянулся и нырнул в пахучие цветы. Они колебались над головой, дрожали тонкими стволами, и Толик пополз вдоль грядок, разыскивая большие красные ромашки. Где-то сбоку вдруг тявкнула собака и залилась протяжным беспрерывным лаем.
— Никак кто залез, — сказал в тишине скрипучий голос.
Толик замер. Потом стал лихорадочно рвать цветы. Стебли не ломались, гнулись, было уже не до красных ромашек, унести бы ноги — и Толик не выдержал. Рванув из земли целую охапку цветов, он вскочил в полный рост и кинулся к забору.
Цветы заслоняли лицо, мешали смотреть, да еще высокая трава оплетала ноги. Подбежав к забору, Толик переметнул через него свою охапку, думая с облегчением, что собачий лай слышится все там же, не приближается, хотя пес уже захлебывается от злости. Похоже, пес сидел на цепи. Радуясь этому, Толик закинул ногу на забор и с ужасом понял, что попался. Чья-то сильная рука держала его за ворот. Толик дернулся, рубашка отчаянно затрещала.
— От фулюган! — скрипел старческий голос. — От фулюган! Прямо с корнем. Прямо с землей. — И Толик почувствовал, как сильные руки стягивают с него штаны.
— Дяденька! — крикнул он звонко. — Не надо, дяденька!..
Собака все заливалась вдали, луна повисла над головой, грозно бронзовея, и Толику вдруг показалось, что его посадили в жгучую воду. Он дернулся и застонал.
— Вот тебе, вот тебе! — скрипел голос. — Отведай крапивки, фулюган!
Толик взвыл.
— Дяденька! — крикнул он снова. — Дяденька, не надо, я не хулиган, я маме, у нее день рождения, — и почувствовал, как руки, державшие его, ослабли.
— Ну вот! Ну вот! — растерянно сказал скрипучий голос. — А пошто не купишь, коли мамке?
— Денег нет, — ревел Толик, подтягивая штаны и оборачиваясь.
На фоне огненной луны четко вырисовывалась борода и горбатый нос. За спиной у деда торчало ружье.
— Значит, мамке? — спросил, смущенно покашливая, старик.
Толик кивнул, негромко постанывая. Сзади все у него пылало, хотелось плакать, но он держался. Неизвестно еще, что дальше будет, так и в милицию попадешь — ничего себе подарочек!
— И то, — сказал старик, переминаясь с ноги на ногу. — И то удивляюсь, за сколько лет ты первый залез. Не лазют за цветами. То ли от центра далеко, то ли полно их и так. Уж сумлеваться стал в своей должности.
Толик растирал слезы.
— Пойдем! — сказал дед повелительно и повернулся.
Вздрагивая всем телом, тихо подвывая и держась за штаны, Толик двинулся за ним.
Дед шагал между грядками, наклонялся, щелкая маленькими ножничками, складывал букет и приговаривал:
— Я уже солью хотел шибануть из берданки-то, да пожалел. Солью-то еще больнее.
Толик согласно кивал головой, дед стриг цветы, как опытный парикмахер, и наконец протянул ему пушистый букет.
— Хорош? — спросил он удрученно.
— Хорош! — простонал Толик и побежал к забору.
— Да постой! — кричал ему дед. — Пошто через забор-то? Вон калитка!
Стиснув зубы, Толик выбрался из сада.
Он бежал в темноте, спотыкаясь о корни деревьев, одной рукой держась за штаны, а другой сжимая, будто факел, букет.
Вдруг Толик взвизгнул.
Перед ним, освещенный красной луной, стоял покосившийся крест. Крест блестел каменными боками, отражал свет луны, и было похоже, что он светится весь изнутри холодным неоновым светом. Толику даже послышался легкий треск.
Он отпрыгнул, словно ужаленный, в сторону и побежал, забыв обо всем.
Толик мчался, и ему казалось, что по бокам что-то мерцает. Он решил смотреть только вперед, ни на метр в сторону, а еще лучше глядеть на букет. На трепещущий душистый букет. Но страх не убавлялся, а подгонял его, словно невидимый бич.
К тете Поле Толик пришел весь взмокший. Место, горевшее от крапивы, пока он бежал, утихло, а теперь, в тишине и покое, заныло снова. Единственным утешением были цветы.
Они трепетали, издавали благоухание и были еще получше, чем те, на открытке.
Толик попросил тетю Полю поставить их в воду до утра, а сам трясся, подпрыгивал, отдувался.
— Да что с тобой? — хмурясь, спросила она.
Пришлось, краснея, рассказать, и тетя Поля расхохоталась до слез.
— Вон как без денег-то, чем рассчитываться приходится!
Потом она вышла на кухню и вернулась с мокрым полотенцем.
— Вот что, парень! — сказала тетя Поля, все еще смеясь. — Снимай штаны, да посиди на этом с полчасика. А я пока на кухне побуду.
Тетя Поля ушла, и Толик сделал все, как она велела.
Огненный жар спал, сразу стало хорошо, и, посидев немного в таком срамотном виде, глядя на цветы, подаренные дедом, Толик вдруг расхохотался.
Ну не смешно ли, если бы в магазине вывеска была: «Цена одного букета — один зад!»
4
Когда в понедельник мама ушла на работу, Толик, выставил свой букет. В цветы затолкал открытку.
Если мама спросит, он скажет, что велел передать отец. Вот и все.
Посвистывая, Толик пошел на улицу. От вчерашнего не осталось и следа, ничего уже не болело, солнце купалось, будто мальчишка в белых облаках, и брызгало лучами. Деревья, серебрясь листьями, походили на богатырей в стальных чешуйчатых кольчугах и помахивали ветвями, будто руками. Только грозных мечей им недоставало.
Эх, всем хороши каникулы, одно плохо: скучно в городе. В лагерь Толик нынче не поехал. Ведь он раньше в лагерь от завода ездил, где отец работал, а нынче, что ж, без этого пришлось. Ну да не беда, там тоже веселого мало. Ходи по команде, завтракай по горну. Раз — хорошо, два — ничего, а в третий — надоест.
Плохо, что город летом пустеет. Двор будто вымер. Кто уехал, а тот, кто остался, в тенечке дома сидит.
Нет, без дела сидеть тоскливо. Не согласен Толик без дела быть и идет гулять по городу. Бредет не спеша по горячим улицам и все, что увидит, будто губка в себя впитывает.
Вот вроде пустое занятие — асфальт разглядывать, а ведь интересно. Мелкими дырочками он истыкан. Это следы от каблуков. Туфли с острыми каблуками молодые женщины носят — значит, вон сколько молодых женщин тут прошло! И каждая отметилась. А еще спички. Закурит человек, спичку бросит, и кто-нибудь на нее наступит. Утонула спичка в асфальте. Приглядишься, спички словно бревнышки по черной реке плывут.
На остановке две бабушки стоят. Одна аж трясется, такая уж старая, но глаза ясные. Другой говорит:
— Видела привидение в образе младенца. Он и сказал мне: «Раба ты божья!» Это ведь к добру, к хорошему.
Толик вспомнил вчерашние привидения, удивился, что ж тут хорошего, а про старушку подумал с уважением: вот ведь, одной ногой в могиле стоит, а еще хорошего ждет. Молодец, бабушка!
На вокзале, у будки чистильщика, Толик замер как загипнотизированный. Усатый дядька в тюбетейке, мокрый от пота, сапоги военному надраивал. Мохнатые щетки у него в руках так и плясали, шуршали, смеялись. Иногда он вдруг отдергивался от сапог, подбрасывал свои щетки, они быстро крутились в воздухе, как маленькие пропеллеры, и снова мелькали в руках чистильщика. Лицо его при этом оставалось строгим, даже сердитым.
Толик полюбовался, как крутятся щетки, как пыльные сапоги начинают блестеть, словно лакированные, и повернул домой, придумывая, как сказать маме, что цветы от отца, и вдруг столкнулся с ним носом к носу.
Толик засмеялся обрадованно и схватил отца за руку. Вот удача! Сейчас он расскажет ему про цветы, а потом непременно уговорит пойти домой. Хоть на полчаса! Хоть на десять минут. Сказать что-нибудь хорошее маме — и все! Пожелать ей чего-нибудь…
Толик открыл уже рот, но при постороннем говорить не решился. Рядом с отцом стоял нахмуренный мальчишка класса так из седьмого. Волосы у него были ежиком, под боксера, из синей футболки выпирали широкие плечи, а простроченные крупным швом техасы завершали спортивный вид. Увидев Толика, «боксер» поморгал черными глазами, а потом стал пристально смотреть на отца.
