Я ставлю бокал с шампанским на деревянный стол и упираюсь в него ладонями. Голова кружится от двух глотков! Поднимаю взгляд и равнодушно оглядываю гостей на веранде. Равнодушие вообще мой верный спутник в течение стольких месяцев…
Вдруг на веранде я замечаю знакомый силуэт, и сердце замирает, а потом начинает стучать с такой неистовой силой, что я прижимаю ладонь к левой половине груди и умоляю его остановиться.
Это несомненно он. Глеб Воронцов. Моя первая и единственная любовь. Некогда мой мужчина. Сначала по телу прокатывается волна безумной радости, потому что он здесь. На свободе. Он цел и невредим. Он может беспрепятственно передвигаться, есть, пить, разговаривать с людьми и надевать красивую, как сейчас, одежду. А затем следует вторая волна такой силы, что сбивает меня с ног и накрывает с головой, заставляя захлебнуться от горечи.
Он стал другим. Определённо. Это читается в каждом его движении и жёстком взгляде. Глеб красивый и мужественный, правда, немного худее, чем я его помню. Сейчас об острые черты его лица, кажется, можно с лёгкостью порезаться. Он разговаривает с Артуром, достаёт из пачки сигарету, щёлкает зажигалкой и… закуривает. Никогда не видела, чтобы он это делал, но ему чертовски идёт. Воронцов вкладывает сигарету в губы, делает глубокую затяжку и выпускает сизый дым в воздух. Я смотрю на него, словно заворожённая, не в силах оторваться и уйти.
Одно только мгновение, и мы встречаемся взглядами. В этот момент меня бьёт током. Минимум двести двадцать! Волоски на коже наэлектризовываются, тело натягивается словно струна. Глеб щурится, стискивает челюсти до играющих желваков, что-то говорит Артуру и твёрдой походкой направляется в мою сторону.
Глава 58
Я столько раз представляла себе нашу встречу! Рисовала в воображении, видела во сне. Тогда я ещё готова была встретиться с Глебом лицом к лицу. Обнять, сказать, что люблю.
Теперь я словно трусишка пячусь назад, упираясь бёдрами в стол и ощущая, как перехватывает дыхание от неожиданности. Он здесь. Здесь… Глупо было думать, что Воронцов всё поймёт и не попытается даже поговорить со мной о том, почему я забрала все свои вещи из его квартиры, вернула Свете карту и ключи. Хотя это значительно упростило бы мне задачу.
Он звонил мне пять дней назад. Я как раз принимала товар в магазине, когда увидела на экране мигающий входящий вызов. Мы работали в паре с Таней. Я попросила у неё минутку личного времени, сбежала в тёмную подсобку и, вытирая слёзы рукавом рабочей кофты, смотрела, как экран загорается и гаснет, загорается и гаснет… Смалодушничала и не смогла ему ответить. Клялась себе, что перезвоню после работы и всё объясню, но время шло, а я так и не могла на это отважиться. И вот теперь он здесь. Прилетел, чтобы поговорить. Ко мне, не на свадьбу к другу. Этого я добивалась? Однозначно нет. Надо было перезвонить, успокоившись, и сказать всё как есть.
Глеб останавливается в двух метрах от меня. Непривычно короткая стрижка, впалые щёки и твёрдый, полыхающий нехорошим огоньком взгляд. Он устало потирает пальцами глаза, затягивается дымом. Возможно, сразу же после самолёта Глеб поехал именно сюда, иначе почему появился позже, чем остальные гости?
— Ну, привет… — произносит он.
— Здравствуй.
Мой голос заглушает громкий смех на веранде. Люди курят, пьют, веселятся, празднуют, а я будто умираю в эту самую секунду. Воронцов тяжело вздыхает и продолжает на меня смотреть. Не так, как раньше, по-другому.
— Не хочешь мне ничего сказать?
Он вновь прищуривается, делает глубокую затяжку и выпускает дым в сторону. Мне в этот момент хочется быть на месте его чёртовой сигареты, чтобы только прикоснуться к любимым губам. Внутри всё оживает с новой силой, распускается, цветёт и зреет. Я тут же запрещаю себе думать об этом! Такой мужчина, как он, никогда меня не простит. Сейчас я чётко понимаю это.
— Хочу…
— Тогда поехали, прокатимся, Ника, — говорит Глеб, выбрасывая окурок в урну.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В его голосе нет даже намёка на то, что он предлагает. Требует, давит… Заметив моё замешательство, удивлённо вскидывает брови.
— Боишься меня?
— Нет, не боюсь.
Воронцов как-то недобро усмехается, заставляя кожу покрыться мурашками. Я наконец отрываюсь от стола, делаю шаг ему навстречу. Запах его парфюма настойчиво вбивается в ноздри, кружит голову и заставляет ощутимо сжаться сердце. Он привычно-родной и любимый, но в то же время такой далёкий и недостижимый.
Я вижу на веранде маму. Она оглядывается по сторонам, замечает меня и Воронцова в беседке и быстрым шагом идёт в нашу сторону. Лицо кривится от злобы, губы сжимаются в тонкую линию. Я ничего ей не рассказала о случившемся, только то, что мы не вместе, но этого вполне хватило, чтобы мама его возненавидела, хотя моей вины в разрыве было в сотни раз больше.
— Ника, пойдём в зал, — выкрикивает мама, приближаясь к нам.
Глеб открыто усмехается и опускает руки в карманы брюк. Его белоснежная рубашка расстёгнута на две верхние пуговицы, оголяя непривычно светлую кожу которая напоминает мне, где он провёл последние полгода своей жизни.
— Я уезжаю, мам.
— Ещё чего! Ты вернёшься в зал, иначе я… я отца позову!
Мамино лицо и шея покрываются красными пятнами. В последние месяцы я была самой покорной в мире дочерью, соглашалась с ней везде и во всём, даже не пытаясь перечить. Мне было всё равно, что есть, где спать, как жить… Вероятно, она отвыкла от того, что я могу ослушаться.
— Она едет со мной, — спокойно произносит Глеб.
Этот тон обманчив, потому что в нём слышны стальные нотки. Маму он тоже не собирается спрашивать. Если надо будет — силой уведёт.
— Воронцов, прекрати! — взвизгивает мама. — Ника полгода прожила в затяжной депрессии из-за тебя, а ты опять пытаешься её туда затащить.
— Мы просто поговорим, и, если Вероника захочет, я привезу её обратно, — как ни в чём не бывало парирует он.
— Здесь говорите!
Мама хватает меня за запястье, резко дёргает на себя, отчего я пошатываюсь на неустойчивых каблуках и едва не падаю.
— Тебя забыл спросить, Марин, — вздыхает Воронцов.
— Мам, — шепчу дрожащими губами, — пусти, пожалуйста. Я всё равно не хочу здесь находиться.
В глазах собираются слёзы, картинка перед глазами расплывается, становясь нечёткой. Каким-то образом рядом с нами оказывается отец. Он протягивает Глебу руку, здоровается и осторожно обнимает маму за плечи, пытаясь увести. В ушах стоит сильный гул, я почти не разбираю слов. Кажется, мама соглашается, потому что хватка на моём запястье слабеет и пропадает вовсе.
Зато в ту самую секунду я ощущаю, как тёплая шероховатая ладонь обхватывает мою руку и настойчиво тянет вперёд. Я вздрагиваю от непривычно-острых ощущений в груди, но продолжаю идти. Сердце с силой ударяется о рёбра. Раз, другой, третий… Кажется, сейчас выпрыгнет наружу, на кусочки разорвётся.
Воронцов не делает скидку на то, что я на каблуках, а дорожка бугристая. Идёт, не оглядываясь. Я едва поспеваю за ним! Спотыкаюсь каждый метр и тихо ругаюсь себе под нос, вытирая слёзы кончиками пальцев.
Свернув за угол ресторана и укрывшись от посторонних глаз, Глеб прибавляет шаг. Я правда пытаюсь его догнать, но острая шпилька вдруг застревает между камешками. Нога неестественно выворачивается, и острая боль пронзает щиколотку.
Глеб останавливается и приседает на корточки, помогая достать каблук. От прикосновения его рук, тело обдаёт привычным жаром. Господи, это просто невыносимо… Помоги мне с этим справиться.
— Не подвернула?
— Вроде нет, — качаю я головой.
— Ступаешь нормально?
— Да, всё хорошо. Пойдём.
Его автомобиль припаркован почти у дороги, потому что все остальные места давно заняли другие гости. Глеб щёлкает брелоком сигнализации, открывает дверь со стороны пассажирского сиденья и помогает мне сесть. В салоне привычно пахнет его парфюмом, поэтому я сцепляю зубы и тихо скулю.
