– Антони, ты уже знаешь: наша конгрегация расходится. Часть наших членов уже переходит в Белую синагогу. Некоторые остаются, это те, которые живут рядом. Службы в мэиншуле будут продолжаться и при новом руководстве. Уже завтра Наяна начинает переделывать наши помещения в свои офисы. У них свои работники. Хая ищет новую работу. Тебе тоже это предстоит. Мы все уже привыкли к тебе. Нам очень жаль расставаться. Ты любишь оперу? – Последний вопрос удивил меня.
– Да, я люблю музыку. – Раби с улыбкой сказал:
– Да, я это знаю. – Шали продолжил:
– Кенни пытается помочь тебе. У него друг работает в администрации Сити оперы. Кажется, им требуется уборщик, знающий водопроводное дело. – Кенни подтвердил:
– Да. Завтра утром я это выясню по телефону. – Я сказал:
– Спасибо. Мне очень жаль, что конгрегация распадается. Я уже привык здесь ко всем, знаю всех. У меня здесь много друзей. – Мне действительно было жаль расставаться с моими евреями. Они действительно стали моими, как говорила миссис Кроцки. На другой день с утра Кенни сказал мне, что я должен проинтервьюироваться сегодня же. Хая дала мне справку и рекомендацию синагоги, Кенни усадил меня в свою машину. По дороге мы заехали ко мне домой, где я надел черный костюм и захватил документы. Всю дорогу в машине Кенни звучала классическая музыка. На подъезде к Манхэттену Кенни поставил кассету шведского певца Бьорлинга. Поскольку у меня была кассета с Паваротти, я угадывал и даже насвистывал в унисон все арии, что несколько удивило Кенни.
– Антони, а вы действительно хорошо знаете оперную музыку. – Я сказал весело:
– Достаточно для того, чтобы мыть унитазы в Сити опера. – Мы подъехали к Линкольн центру, и я сказал: – Кенни, спасибо за концерт и за все, что вы для меня делаете. – Интервью состоялось в офисе технического отдела театра. В приемной офиса Кенни познакомил меня с его другом Джозефом, техническим администратором, который провел нас в офис, где познакомил с секретаршей миссис Нэш. Она просмотрела мои документы, окинула меня взглядом, спросила:
– Вы год проработали уборщиком?
– Да, и при этом выполнял работу водопроводчика. – Она кому-то позвонила и стала задавать мне обычные при приеме на работу вопросы. В офис вошел мужчина без пиджака в подтяжках, сказал: – Привет, – подошел к столу, бесцеремонно взял со стола мои документы, стал просматривать. Миссис Нэш сказала:
– Кандидат на место Ричи.
– Он уехал насовсем?
– Насовсем. – Вошел еще один мужчина в официальном костюме.
– Это мистер Леклер, – сказала миссис Нэш, указывая на меня. – По рекомендации Джозефа. – Началось интервью. Мужчина в костюме оказался начальником технического отдела, официально заместителем директора по технической части. Звали его мистер Хоген. Безусловно еврей. Мужчина в подтяжках заведовал водопроводом и отоплением. Звали его Бен. Тоже еврей. В его подчинении были водопроводчики и уборщики уборных и душевых. После обычного опроса мистер Хоген и Бен проверили мои способности. Проверка была крайне простой. Бен завел меня в кладовую, где были водопроводные инструменты.
– В уборной второго этажа засорился водопроводный кран мужского унитаза, – сказал Бен.
– Писсуара? – спросил я.
– Да.
– Какой тип крана?
– Напорный. Возьми инструменты. – Я взял разводной ключ, – спросил:
– Где прокладки? – Бен указал на выдвижной ящик. Я выбрал две прокладки, спросил:
– Эти? – Бен кивнул. Мы поднялись на второй этаж. Мистер Хоген молча следовал за нами. Уборные в опере сверкали зеркалами и кафелем. Испорченный писсуар выделялся грязными потекам от крана. Я снял пиджак, подал Бену, сказал: – Подержи. – Закрыв общий вентиль, я открутил ручку крана, отвинтил разводкой головку напорной трубы, прочистил туалетной бумагой пружину, слегка разогнул ее, сменил прокладку и завинтил все на место. Мистер Хоген важно наблюдал за моей работой. Бен стоял с моим пиджаком и с безразличным видом. Я открыл вентиль, нажал смывной кран. Смывная вода пошла чистой. Бен равнодушно кивнул. На полу осталась грязь, и я спросил:
– Где у вас швабра?
– В другом месте и в следующий раз, – ответил Бен. Я вымыл руки, взял у него пиджак. По дороге в офис мистер Хоген сказал на плохом французском:
– Антони, у вас в резюме сказано, вы владеете французским.
– Э маленки бит, – ответил я. Подобные выражения на идиш я хорошо усвоил в синагоге. Мистеру Хогену, вероятно, это не понравилось.
– Что? – переспросил он. Тогда я ответил по-французски:
– В колледже я брал для кредита французский, поскольку в детстве жил во французской Канаде. – В офисе мне было заявлено, что я принят на работу без испытательного срока, и работу следует начать через два дня и в полную силу, потому что наступает оперный сезон.
В синагоге я получил расчетный чек и еще один чек на сто долларов, как премиальный. Я попросил Раби разрешения устроить прощальную партию в спортивном зале. Ицхак взял на себя обязанность доставить продукты, напитки и вино в соответствии с правилами кошера. Партия состоялась после вечерней молитвы. С помощью знакомых подростков я накрыл столы в спортивном зале. Отдельный стол был с напитками и винами. Все угощение обошлось мне в триста долларов, это втрое меньше, чем евреи тратили на малые бармицвы. Прощаться со мной пришли все знакомые мне евреи. Мои евреи. Говорили тосты, высказывали добрые пожелания, Раби прочел короткую молитву на иврит, что-то вроде благословения. Я даже расчувствовался и сказал трехминутную прощальную речь, в которой выражал благодарность. Брюнетка Нелли Шредер, всегда кокетничающая со мной, сказала:
– Антони, вы уходите из нашей жизни вместе с нашей синагогой.
– Вы теперь будете ходить в Белую синагогу. Она нарядней.
– Но там же не будет вас, Антони! – Меня растрогал подарок, поднесенный мне Иони от детей и подростков. Это была миниатюрная минора – религиозный еврейский семисвечник. К центральной свече был подвешен маленький серебряный крестик на цепочке. Это было символом двух религий, несовместимых, но сосуществующих. Иони сказал:
– Антони, вы читаете библию, но ни одна библия не может быть без Торы. – Кажется, Раби не одобрил такое подношение в стенах синагоги, но промолчал и даже улыбнулся. Было немного грустно, ведь это были, как говорила миссис Кроцки, мои евреи. В Сити опера у меня теперь два начальника, мистер Хоган и Бен. Они тоже евреи, но я уже понял, что они никогда не станут моими евреями.
Глава 13. Я в опере
В Сити опера четыре яруса. Пятый не в счет. На каждом ярусе по две уборных: мужская и женская. В каждой мужской уборной два унитаза и шесть писсуаров. В каждой женской уборной шесть унитазов. Еще две большие уборные на уровне партера, а так же уборные и душевые в артистических помещениях и других отделах. Но это не моя компетенция. Мои уборные на ярусах. Для чего люди ходят в оперу? Думаете, слушать музыку? Не хуя. Они ходят в оперу, чтобы ссать и срать. Во время антрактов к уборным выстраиваются очереди, особенно к женским уборным. После каждого антракта мне нужно пробежаться по всем уборным с двумя пластиковыми мешками. В одном мешке совок и метелка для подметания, а еще моющая жидкость и щетка, это на случай, если какой-нибудь унитаз обосран. Второй мешок для использованных бумажных полотенец и тампаксов, которыми женщины плотно забивают все мусорные урны в женских уборных. Такова женская физиология. А еще под моей ответственностью два водопроводных стояка в артистических помещениях по всем этажам, в которых постоянно надо менять вентили. Всю эту работу я делаю в резиновых перчатках. В кладовой водопроводчиков много шкафов для наших принадлежностей. На третий день работы я вытребовал себе один шкаф для моих личных инструментов. Здесь же были мои щетки для мытья унитазов, банки с жидкой хлоркой и моющими жидкостями. Бен запретил хлоркой мыть унитазы: воняет хлоркой. Но по вечерам, после спектаклей, я все мою хлоркой, пусть лучше воняет хлоркой, чем мочой. На свой шкаф я повесил замок, чтобы никто не пользовался моими инструментами. Когда я менял смывное устройство в женской уборной третьего этажа, меня вызвал Бен и велел пойти в котельную, где нужно было приварить новую трубу.
