Вообще Александр приезжал теперь к Вере часто. Гораздо чаще, чем в те недолгие месяцы, когда устанавливались его отношения с Аннушкой. Это было и неудивительно: любое становление отношений, хоть в бизнесе, хоть в личной жизни, требовало сил и времени, потому его и не хватало на общение с сестрой. Но в глубине души Александр понимал другое…
Его вдруг потянуло к тому, что составляло глубокий, глубинный смысл всей его жизни в детстве и ранней юности. Да, он и тогда был непоседлив, его вечно тянуло из дому куда подальше, он томился в размеренности повседневной жизни. Но именно та жизнь – мамы, отца, сестры, – неповседневность которой стала ему понятна лишь теперь, в зените его лет, все-таки оставалась для него главной. Все остальное: беготня во дворе, опасные мальчишеские забавы с самодельными ракетами, байдарки, дальние походы, – все это привлекало его лишь потому, что главное в его жизни оставалось незыблемым, как лампа с витыми медными кружевами, привезенная мамой из ее александровского дома.
Давно уже кончилась зима с ее необычными в этом году метелями, и весна сияла всем своим особенным, будоражащим душу весенним покоем. Но если Александр приезжал к сестре вечером и шел от фонтана к Вериному дому, к их с нею родительскому дому, то чувство, которое рождал в его душе свет горящей на подоконнике лампы, было точно таким же, как беспросветной зимой: что он бесконечно долго бродил непонятно где, и вот пришел наконец туда, куда ему только и было предназначено прийти. А почему он это чувствовал? Он не знал.
Этим вечером Вера была дома одна. То есть Гриша, конечно, был тоже, но уже спал. А муж ее был в командировке в Америке: он часто ездил туда, потому что работал в российском бюро «Боинга».
Вера сидела с ногами в кресле, грызла грушу и смотрела по телевизору сериал про любовь. Александр улыбнулся, когда заглянул в эркер из палисадника и увидел все это в щелочку между шторами. Он коротко постучал в стекло. Вера прислушалась, вскочила, распахнула сначала шторы, а потом и балконную дверь. Лицо у нее было обрадованное.
– Ой, как хорошо, что ты пришел, Сашка! – воскликнула она.
– А что, устала? – спросил он, закрывая за собою балкон. – Трудно с маленькими на старости лет?
– С Гришей? Нет, что ты, – не обидевшись на «старость лет», улыбнулась Вера. – Да мне с маленькими никогда трудно и не было.
Александр подумал, что Вере нетрудно не только с маленьким Гришей, но и с двумя старшими сыновьями Киора, Антоном и Мишей, которых сам Павел Николаевич, когда сердился на их выходки, называл трудными подростками. Это были его сыновья от двух первых жен, и с тем, что мальчишки воспитывались у отца, были связаны какие-то непростые истории. То есть про первую-то его жену Александр знал, что она просто-напросто занята устройством личной жизни, а потому ей не до сына. А вторая жена Киора, мать Миши и Гриши, умерла, и как-то трагически умерла; с этим и была связана непростота его с ними отношений.
Бывая у сестры, Александр заметил, что Павел Николаевич меняется, когда видит Гришу: на лице его устанавливается одновременное выражение счастья и страха. Да и мудрено было не бояться за такого ребенка.
Приглядываясь к Грише, Александр думал, что сам бы, наверное, с ума сошел, постоянно опасаясь, как этот необычный мальчик выживет в мире, до краев заполненном обыденностью, да в основном еще и недоброй обыденностью.
К его удивлению, Вера вела себя с Гришей, да и с его старшими братьями так просто и легко, словно всю жизнь только и делала, что воспитывала ораву мальчишек. Конечно, у сестры был легкий характер – ей вообще редко бывало трудно с людьми. Но во всем, что имело отношение к Павлу Киору, дело было даже не в обычной, одинаковой для всех приимчивости ее натуры.
То, что связало ее с этим мужчиной, было сильнее всего, из чего состоит обыденность. Обыденность словно сдувалась с их отношений, как сухая листва сдувается с земли весенним ветром.
– Вер, – спросил Александр, усаживаясь в кресло, стоящее в эркере, – а ты не знаешь, кому мама тогда дом продала?
– Какой дом? – не сразу поняла Вера. – А!.. В Александрове? Нет, не знаю. Я, честно говоря, вообще ничего про этот дом не знаю. Даже где он там находится. Был – и нету, вот и все.
– Ну, где он находится, узнать нетрудно, – задумчиво заметил Александр.
– А зачем тебе? – удивилась Вера.
– Так. – Александр и сам не знал, зачем ему это. – Видно, возраст подошел, – слегка смущенно добавил он. – Прошлое становится важнее, чем будущее.
– Дурак ты, Сашка, – вздохнула Вера. – При чем здесь возраст?
Она не стала объяснять, что же здесь при чем. Да Александр и не хотел, чтобы она объясняла. Он предпочитал этого не знать.
Но вот где находился дом, который мама продала, чтобы ее муж и дети были счастливы, и какой он был, этот дом, – это ему знать хотелось.
– Как, мама говорила, ее в городе называли? – спросил Александр.
На всякий случай спросил – он и сам прекрасно помнил.
– Светелочница, – улыбнулась Вера. – И ее, и маму ее, и бабушку.
– Вот и поищу дом, где светелочницы жили, – сказал Александр. – Найду, как думаешь?
– Ты-то? – засмеялась Вера. – Конечно, найдешь.
Глава 5
В том, что нетрудно будет найти в Александрове дом, где жила его мама и куда отец приехал однажды, чтобы увезти ее с собою навсегда, – Александр не ошибся.
Конечно, можно было просто обратиться в горсправку и узнать, по какому адресу проживала Мария Александровна Полянникова. Он и обратился бы, если бы нужные сведения не выяснились и без этого. Александру достаточно было просто всмотреться в фотографию, на которой мама была снята на своей улице, по дороге к дому, чтобы потом, в Александрове, узнать эту улицу сразу; не так много их спускалось из старой части города к реке Серой.
Он оставил машину на пригорке и пошел по улице вниз.
Она была сплошь застроена старыми бревенчатыми домами. Даже удивительно: ни длинных рабочих бараков, ни грязно-белых кубиков из силикатного кирпича, ни унылых панельных хрущоб, ни добротных девятиэтажек. Ни одно десятилетие прошедшего века не оставило на этой улице следов, как будто десятилетия были для нее слишком мелкой мерой; она жила веками, эта улица.
И из-за этого казалась зачарованным царством. Ну, и еще из-за сирени. Ее было так много в каждом саду, что она почти закрывала дома – окошки едва виднелись за ее плотной стеною.
Сирень во всех садах была одинаковая, в основном почему-то белая. Но дом, который он искал, Александр узнал издалека. Никому он не рассказал бы, почему… Сердце дрогнуло. И как взрослый мужик стал бы про такое рассказывать? Да и кому рассказывать?
