Патерсон, опять
Он вернулся домой. Лежал в постели, выздоравливал. Неподвижность Оскара так бесила его мать, что она делала вид, будто не замечает его.
Он был полностью и совершенно разбит. Понимал, что любит Ивон как никого прежде не любил. Понимал, что ему надо сделать, – в подражание Лоле сбежать обратно. Хрен с ним, с капитаном. Хрен с ними, Ханжой и Пачкуном. Забить на всех. Легко сказать, когда за окном белый рациональный день, но по ночам ледяной пот струился с его мошонки по ногам, как гребаная моча. Ему снился и снился тростник, жуткий тростник, разве что теперь били не его, но его сестру, мать, он слышал их вопли, их мольбы, ради Всевышнего, прекратите, но вместо того, чтобы бежать во весь опор на голоса, он убегал прочь! И просыпался с криком. Не меня. Нет.
Смотрел «Вирус» по тысячному разу, и в тысячный раз слезы наворачивались ему на глаза, когда японский ученый в итоге достигал Тьерра дель Фуэго, Огненной земли, и соединялся с любовью всей его жизни. Перечитывал «Властелина колец», по моим прикидкам, в миллионный раз, одну из своих самых любимых любимейших книг, служившую ему утешением как ничто другое с тех пор, как он открыл ее для себя, когда ему было девять, и ему, потерянному, одинокому, его любимая библиотекарша посоветовала: вот, попробуй почитать это, и так одна-единственная фраза изменила его жизнь. Помнится, две первые книги он проглотил залпом и уже приканчивал третью, когда строчка «И вот из Дальнего Харада черные люди, наполовину тролли с виду…» заставила его остановиться, голова и сердце болезненно ныли.
Через полтора месяца после «колоссальных побоев» ему опять приснился тростник. Но теперь он не дал деру, когда начались крики и стоны, когда раздался треск костей, но собрал в кулак все свое мужество, какое было, какое у него когда-либо было, и заставил себя сделать одну вещь, которую не хотел делать, думая, что он этого не вынесет.
Он прислушался.
3
Наступил январь. Мы с Лолой жили тогда в Вашингтон-Хайтс, хотя и в разных квартирах, – это было еще до ползучего вторжения белых ребят в наш район, и можно было пройти весь Верхний Манхэттен насквозь и не увидеть ни единого коврика для занятий йогой. С Лолой у нас все развивалось не очень здорово. Многое мог бы я порассказать, но сейчас не время и не место. Все, что вам нужно знать: хорошо, если раз в неделю нам удавалось поговорить друг с другом, и, однако, номинально мы оставались «моим парнем, моей девушкой». Я виноват, конечно. Не мог удержать мой рабо в штанах, даже несмотря на то, что она была самой офигительно красивой девушкой на свете.
Ладно, я сидел дома всю неделю, агентство по временным подработкам молчало как мертвое, и вдруг Оскар звонит с улицы в мою дверь. Я не видел его несколько месяцев, с первых дней его возвращения на самом деле. Господи, Оскар. Давай, поднимайся. Я поджидал его у лифта, и, когда он вышел на моем этаже, сгреб его в объятия. Как ты, братан? По-человечески, сказал он. Мы сели, и, пока я скручивал косячок, он в двух словах рассказал, как ему живется. Возвращаюсь в Дон Боско в ближайшее время. Обещаешь? – спросил я. Обещаю, ответил он. Лицо у него все еще было страшноватым, левая сторона слегка обвисала.
– Затянешься?
– Пожалуй, приму участие. Но только самую малость. Не хочу затуманивать мои мыслительные процессы.
В этот последний раз на нашем диване он казался человеком, пребывающим в мире с самим собой. Немного рассеянным, но примиренным. Вечером я сказал Лоле, что он явно решил жить дальше, однако в реальности, как потом выяснилось, все обстояло несколько сложнее. Ты бы видела его, говорил я. Такой худой, скинул все свои килограммы, и такой тихий, спокойный.
Чем он занимался все это время? Писал, конечно, и читал. А также готовился к переезду из Патерсона. Хотел оставить прошлое позади, начать новую жизнь. И прикидывал, что он возьмет с собой. Разрешил себе ровно десять книг из своих залежей, сердцевину канона (его слова), пытаясь свести багаж к необходимому минимуму. Только то, что я смогу унести. И это тоже было непривычно: чтобы Оскар – да оставил книги; позже мы, конечно, сообразили, в чем тут было дело.
Потом, затянувшись, он сказал:
– Прошу прощения, Джуниор, но меня привела к тебе некая сверхзадача. Хочу просить тебя об одолжении.
– Да о чем угодно, братан. Выкладывай.
Ему нужны были деньги на залоговый депозит, он присмотрел себе квартирку в Бруклине. Я должен был задуматься – Оскар никогда и ни у кого не просил в долг, – но не задумался, из кожи вылез, но денег для него добыл. Моя больная совесть.
Мы выкурили косяк и поговорили обо мне и Лоле, о наших с ней проблемах.
– Тебе не следовало вступать в плотские отношения с той парагвайкой, – заметил он.
– Знаю, – сказал я, – знаю.
– Она любит тебя.
– Знаю.
– Почему тогда ты ей изменяешь?
– Знал бы, проблемы бы не существовало.
– Может, тебе стоит с этим разобраться? – Он встал.
– Ты не дождешься Лолы?
– Мне нужно возвращаться в Патерсон. У меня свидание.
– Прикалываешь меня?
Он покачал головой, хитрый сукин сын.
Я спросил:
– Она красивая?
Он улыбнулся:
– Красивая.
В субботу он исчез.
Семь
Путешествие к финалу
В предыдущий раз, когда он летел в Санто-Доминго, всплеск аплодисментов его напугал, но сейчас он был подготовлен, и, когда самолет приземлился, хлопал так, что едва ладони себе не отбил.
Выйдя из аэропорта, он тут же позвонил Клайвзу и час спустя друган приехал, застав его в окружении такситас, норовивших затащить его в свои авто.
– Брат во Христе, – сказал Клайвз, – что ты здесь забыл?
– Древние духи, – очень серьезно ответил Оскар, – не дают мне покоя.
Они припарковались напротив ее дома и почти семь часов ждали, пока она появится. Клайвз пытался отговорить его, но он не слушал. Затем приехала она на «патфайндере». Ивон выглядела похудевшей. У Оскара схватило сердце, как схватывает больную ногу, и мелькнула мысль, а не бросить ли все это, не вернуться ли в Дон Боско и дальше как-то управляться со своей убогой жизнью, но вот она вышла из машины так, словно весь мир на нее смотрел, и это решило дело. Он опустил оконное стекло. Ивон, позвал он. Она остановилась, прикрыла глаза ладонью, как козырьком, и наконец узнала его. И тоже произнесла его имя: Оскар. Он рванул дверцу, подошел к ней и обнял.
Какими словами она его встретила? Ми амор, ты должен сейчас же уехать.
Стоя посреди улицы, он поведал ей все как есть. Сказал, что любит ее и что, да, его немного покалечили, но сейчас он в порядке, и если они проведут вместе хотя бы одну неделю, одну короткую неделю, он окончательно выздоровеет и сможет принять все, что уготовила ему судьба, и она ответила: я не понимаю, и он опять сказал, что любит ее больше Вселенной и такое чувство не смахнешь с себя, как пылинку, поэтому, прошу, давай уедем вместе ненадолго, ты зарядишь меня своей силой, и тогда я оставлю тебя навсегда, если ты того пожелаешь.
Может, она и любила его, не безоглядно, конечно, но все-таки. Может, в глубине души ей и хотелось бросить спортивную сумку на бетон и сесть с ним в такси. Но за свою жизнь она хорошо узнала мужчин вроде капитана, в Европе ей целый год пришлось работать под началом таких молодцев, прежде чем, подзаработав, она сумела освободиться от их опеки. Знала также, что в ДР развод с копом равноценен пуле в лоб. Спортивной сумке не суждено было ночевать на улице.
– Я позвоню ему, Оскар, – сказала она с некоторой горечью. – Так что, будь добр, уезжай, прежде чем он сюда явится.
– Я никуда не уеду.
– Уезжай, – сказала она.
– Нет, – ответил он.
Он отправился в дом абуэлы (ключ он сохранил). Капитан прибыл часом позже, долго сигналил, врубал сирену, но Оскар и не думал выходить к нему. Он достал фотографии Ла Инки и сидел, перебирая их одну за другой. Когда пришла Ла Инка из пекарни, он сидел за кухонным столом и что-то писал.
– Оскар?
– Да, абуэла, – сказал он, не поднимая головы. – Это я.
Это трудно объяснить, написал он потом сестре. А то. Еще как трудно.
Проклятье Карибов
На протяжении двадцати семи дней он делал только две вещи: трудился над своей книгой и преследовал ее. Сидел перед ее домом, звонил ей на пейджер, ходил во «Всемирно знаменитый клуб на реке», где она работала, шел в супермаркет, когда она отъезжала от дома, – а вдруг ей понадобились продукты. В девяти случаях из десяти в супермаркет она не заглядывала. Соседи, завидев его на тротуаре, качали головами и говорили: гляньте на этого локо, дурачка.
Сперва она была в диком беспросветном ужасе. Отказывалась к нему приближаться, не разговаривала с ним, проходила мимо как чужая, а когда он впервые пришел в клуб «На реке», она так испугалась, что споткнулась в танце. Он понимал, что пугает ее до умопомрачения, но не мог остановиться. К десятому дню, однако, даже ужас приедается, и теперь, когда он шел за ней по проходу в клубе или улыбался ей, она шипела: пожалуйста, Оскар, иди домой.
