Он застал ее перед телевизором, она занималась аэробикой в лосинах и чем-то вроде поводка с петлей вместо лифчика. Он с трудом отводил глаза от ее тела. Увидев его, она заверещала: Оскар, керидо, дорогой! Входи! Входи!
Примечание от автора
Знаю, что скажут умники. Смотрите-ка, он сменил жанр, теперь это «городской романс». Проститутка, да еще и не малолетка, вечно обдолбанная и абсолютно неприкаянная? Совершенно не убедительно. Что же мне теперь, пойти на рынок и выбрать более репрезентативную модель? По-вашему, было бы лучше, если бы вместо Ивон я вывел другую знакомую мне шлюху, Хаиру, соседку по Вилла Хуана, которая до сих пор живет в старом деревянном розовом доме с цинковой крышей? Хаира – ваша образцово-показательная карибская пута, наполовину конфетка, наполовину нет – в пятнадцать лет ушла из дома и поочередно жила на Кюрасао, в Мадриде, Амстердаме и Риме, и у нее двое детей, а в Мадриде, когда ей было шестнадцать, она сделала себе огромные сиськи, больше, чем у Любы из комикса «Любовь и ракеты»[106] (но не такие большие, как у Бели́); Хаира, похвалявшаяся тем, что своим «устройством» она заасфальтировала половину улиц в родном городке ее матери. Скажите, было бы лучше, заставь я Оскара познакомиться с Ивон на шикарной автомойке, где теперь трудится Хаира шесть дней в неделю и где братану, пока он ждет машину, отполируют не только крылья, но и ногти, потому что удобства клиента превыше всего? Так было бы лучше? Да?
Но тогда я бы соврал. Знаю, я намешал сюда изрядно фэнтези и всякой НФ, и все же это должен быть правдивый рассказ о короткой фантастической жизни Оскара Вау. Разве так уж трудно поверить, что Ивон существует, а парню вроде Оскара наконец немного повезет впервые за двадцать три года?
Короче, я даю вам шанс. Если выпадет синяя таблетка, продолжайте. Если красная, опять врубайте «Матрицу».
Девушка из Сабаны-Иглесии
На их снимках Ивон выглядит молодо. Ее улыбка и затейливые позы, что она принимает, словно демонстрируют миру: э-эй, вот она я, хотите берите, хотите нет. Одевается она тоже как молодые, однако ей полновесных тридцать шесть, идеальный возраст для кого угодно, кроме стриптизерши. На крупных планах видны гусиные лапки, и она постоянно жалуется на свой животик и на грудь и попу за то, что они теряют упругость, вот почему, говорила она, мне приходится ходить в спортзал пять раз в неделю. В шестнадцать такая фигура достается тебе задарма, но в сорок – уффф! – это работа на полный день. В третий раз, когда Оскар зашел к ней в гости, Ивон опять удваивала скотч, а потом вынула из стенного шкафа фотоальбомы и показала Оскару фотографии своей юности: Ивон в шестнадцать, в семнадцать, в восемнадцать, всегда на пляже, всегда в бикини по моде начала восьмидесятых, всегда с развевающимися волосами, улыбающаяся, всегда обнимающая «якуба» средних лет, потомка того злого мага, что создал белую расу на погибель черной.[107] Глядя на этих старых бледнолицых волосатиков, Оскар не мог не преисполняться надеждой. (Дай-ка угадаю, говорил он, это твои дядюшки?) На каждой фотографии внизу стояли дата и место съемки, и таким образом Оскар сумел проследить путанское продвижение Ивон по Италии, Португалии, Испании. Тогда я была прекрасна, с тоской сказала она. И не преувеличила: ее улыбка могла бы затмить солнце; но, по мнению Оскара, она и сейчас была не менее красива, легкие возрастные изъяны в ее внешности только добавляли ей блеска (последний чудесный денек накануне увядания), о чем он ей и сообщил.
Ты такой милый, ми амор. Она залпом осушила бокал и прохрипела: под каким знаком ты родился?
Как же он жаждал любви! Прекратил писать и бегал к ней почти каждый день, даже когда знал, что она работает, так, на всякий случай: а вдруг она заболела или решила завязать с профессией, чтобы выйти за него замуж? Двери его сердца распахнулись настежь, он чувствовал легкость в ногах и не чувствовал своего веса, он ощущал себя стройным. Ла Инка неустанно поносила Ивон, даже Бог не любит распутниц. Ага, расхохотался его тио, но всем известно, распутников Бог любит. Дядю Рудольфо распирало от радости: его племянник больше не петушок. Поверить не могу, из нашего птенчика наконец получился мужик, гордился он Оскаром. Зажав ему шею фирменным приемом устрашения, что практикуют в полиции Нью-Джерси, тио осведомился: когда это произошло? Хочу отметить эту дату сразу, как вернусь домой.
И вот опять: Оскар и Ивон у нее дома, Оскар и Ивон в кино, Оскар и Ивон на пляже. Ивон говорила без умолку, и Оскар иногда вставлял словечко. Ивон рассказала ему о своих двух сыновьях, Стерлинге и Перфекто, они жили в Пуэрто-Рико с бабушкой и дедушкой, а она виделась с ними по большим праздникам. (Пока она была в Европе, они знали ее только по фотографиям и по деньгам, что она им присылала, а когда она окончательно вернулась на Остров, они уже превратились в маленьких мужчин и ей не хватило мужества оторвать их от семьи, которую они считали своей. Я бы, услышав такое, закатил глаза, но Оскар проглотил и не подавился.) Она рассказала ему о своих двух абортах, о сроке, что отмотала в мадридской тюрьме; рассказала, как тяжело продавать свою задницу, и спросила: бывает ли что-нибудь возможным и невозможным одновременно? Говорила, что, не учи она английский в университете, ей, вероятно, пришлось бы много хуже. Вспоминала о поездке в Берлин в компании с бразильским транссексуалом, ее другом, и как иногда поезд настолько замедлял ход, что можно было сорвать цветок с дерева, не потревожив его собратьев. Рассказала и о своем доминиканском бойфренде, капитане, и его заграничных друзьях, трех бендитос, блаженненьких, – итальянце, немце и канадце, что наведывались к ней каждый по отдельности. Тебе повезло, что они женаты, хохотнула она. А то бы я трудилась все лето. (Ему хотелось попросить ее больше не упоминать об этих придурках, но она бы лишь рассмеялась в ответ. Поэтому он сказал: хотел бы я посмотреть на них в каком-нибудь злачном столичном квартале, говорят, там любят туристов; она захихикала и велела ему быть хорошим мальчиком.) Оскар, в свою очередь, поведал ей о своем единственном большом путешествии, когда он и его повернутые на играх приятели по колледжу отправились в Висконсин на съезд игровых фанатов, как они разбили палатку в резервации племени виннебаго и распивали пиво с тамошними индейцами. Говорил о том, как он любит свою сестру Лолу, и о том, что с ней случилось. Говорил, что хочет жить своей жизнью. И это был единственный раз, когда Ивон промолчала в ответ. Лишь налила им обоим выпить и подняла бокал. За жизнь!
Они проводили вместе довольно много времени, и вроде бы это обоих устраивало. Может, нам пожениться, однажды сказал он, не шутя, и она отмахнулась: из меня выйдет ужасная жена. Он виделся с ней так часто, что даже успел напороться разок-другой на ее пресловутое «дурное настроение», когда принцесса-инопланетянка, вторая ее половина, выступала на первый план, – Ивон становилась холодной, угрюмой и могла обозвать его идиотом-американцем за пролитое пиво. В такие дни она отпирала дверь своего дома, падала на кровать и больше не шевелилась. С ней было трудно, но он не уходил. Эй, я слыхал, Иисус сошел на Центральную площадь и раздает презервативы; уговаривал ее пойти в кино, пребывание в кинотеатре на людях отчасти усмиряло принцессу. После фильма она уже роняла кое-какие слова, вела его в итальянский ресторан и – неважно, до какой степени у нее улучшилось настроение, – напивалась в стельку. Ему приходилось затаскивать ее в «патфайндер» и везти домой по практически незнакомому городу. (После первого такого случая Оскар разработал следующую схему: он звонил Клайвзу, таксисту-евангелисту, с которым обычно имели дело его родные, и тот являлся, неизменно любезный, а потом ехал впереди, показывая дорогу.) Когда Оскар был за рулем, Ивон всегда клала голову ему на колени и разговаривала с ним – то по-итальянски, то по-испански, иногда о драках между женщинами в тюрьме, а порой говорила что-нибудь ласковое, и от того, что ее рот находился столь близко к его «ядрышкам», он был счастлив так, как мало кто способен себе представить.
Ла Инка держит речь
Не на улице он с ней познакомился, что бы он ни говорил. Его дядья, лос идиотас, отвели парня в кабак, там он и увидел ее впервые. А она уж перед ним покрасовалась.
Ивон в записи Оскара
Я не хотела возвращаться в Санто-Доминго. Но, когда я вышла из тюрьмы, с меня стали требовать долги, с деньгами было туго, а потом моя мать заболела и я вернулась.
Поначалу было тяжело. Когда поживешь фуэра, за границей, Санто-Доминго кажется самым тесным местом в мире. Но если я чему и научилась в моих странствиях, так это тому, что человек привыкает к чему угодно. Даже к Санто-Доминго.
