Дверь раскрылась, и в кают-компанию вошел комиссар Ярошенко. Его правая рука была забинтована и висела на перевязи. Осколком бомбы ему раздробило два пальца. Он подошел к столу и остановился вплотную перед Бахметьевым.
— Товарищ командир, — сказал он, — сейчас пришло распоряжение начальника дивизиона списать обоих наших рулевых — Слепня и Шитикова. — Голос его звучал тускло и без всякого выражения. Казалось, что он сам не слышал своих слов.
— Как так? — удивился Бахметьев и повернулся к Малиничеву: — Верно?
— По приказанию командующего, — равнодушно ответил Малиничев, но не добавил, что приказание это в значительной степени было подсказано им самим.
— Обоих рулевых? — всё еще не верил Бахметьев. — Что же я без них делать буду?
Малиничев развел руками:
— Разве командующего переспоришь?
Он предпочел не рассказывать о том, как дело обстояло в действительности. Штабу для назначения на катера нужны были два любых рулевых, но он обоих взял с «Командарма» просто потому, что «Робеспьер» ушел вверх по реке для ремонта, а со своего «Уборевича» он людей отдавать не хотел. Кроме того, тут имелась возможность поддеть нахального мальчишку Бахметьева.
— Впрочем, всё это пустяки, — сказал он и зевнул, осторожно прикрыв рот рукой. — Найдете у себя каких-нибудь водников, которые умеют стоять на руле, и как-нибудь там управитесь.
Бахметьев потемнел, но, сделав над собой усилие, сдержался:
— Разрешите завтра лично договориться в штабе?
— Как вам будет угодно, — холодно ответил Малиничев. — Я доложу, что вы отказались выполнить мое приказание.
— Есть! — И Бахметьев откинулся на спинку дивана. Получалось черт знает что. Свое начальство было хуже неприятеля, и в конце концов не хватало силы бороться.
— Я тоже доложу, — тем же бесцветным голосом сказал Ярошенко. Опустив глаза, впервые увидел разложенную на столе игру и не понял — Это зачем?
— Для того, чтобы приятно провести вечер, — серьезно ответил Лобачевский. — Это увлекательная детская игра. Может, хотите присоединиться?
— Нет, благодарю. — Ярошенко повернулся и, не прощаясь, вышел из кают-компании.
Больше всего на свете Бахметьеву хотелось встать и пойти за ним, но он заставил себя остаться. Взял кости и, бросив их, выкинул три очка. Меньше трудно было, однако все равно нужно было играть.
6
Командующий флотилией, бывший капитан второго ранга Шадринский был рассеян и молчалив. Глядел на волновавшегося Бахметьева и не мог понять, почему тот волнуется. Лично ему всё на свете было безразлично, особенно после письма из Штаба морских сил республики.
Он налил стакан воды и молча пододвинул его Бахметьеву. Это был намек, которого тот не понял. Пришлось говорить прямо:
— Потрудитесь успокоиться. Вся эта история выеденного яйца не стоит. — Пожевал губами, побарабанил пальцами по столу и добавил. — Ну спишите одного рулевого хотя бы.
— Есть, — обрадовался Бахметьев, но не встал. Почему не встал? Что ему еще нужно было?
— Разрешите, Иван Николаевич, с вами откровенно поговорить.
Шадринский промолчал. Он не хотел ни откровенно разговаривать, ни как-либо иначе. Всякие разговоры ему смертельно надоели.
Бахметьев наклонился вперед:
— Получается прямо-таки опасное положение. Команда и комиссар… — Но командующий неподвижным взглядом смотрел куда-то в сторону, и это мешало думать. — Вы меня простите, Иван Николаевич, но начальник дивизиона Малиничев…
— Довольно. — И Шадринский ладонью шлепнул по столу. Только что приходил Малиничев жаловаться на Бахметьева, а теперь Бахметьев — жаловаться на Малиничева. Всякая бестолочь и дрязги! Как будто у него не хватает своих забот! — Я не желаю слушать ваших рассуждений о начальстве. Будьте любезны оставить меня в покое. Сейчас я очень занят. До свидания!
Бахметьев встал. Больше ему здесь делать было нечего.
— До свидания, товарищ командующий, — сказал он. У двери, не удержавшись, обернулся и увидел, что Шадринский уже вытащил из ящика письменного стола французский роман в ярко-желтой обложке. Бахметьев вышел в коридор, бесшумно закрыл за собой дверь и остановился, чтобы подумать.
Коридор был необычайно грязным. Убирать его, очевидно, считалось излишним. В одной из ближних кают медленно постукивала пишущая машинка, на которой какой-то писарь печатал одним пальцем, а чуть подальше кто-то так же лениво играл на балалайке.
Штаб был под стать своему командующему, а командующий Иван Шадринский просто сошел с ума. Неужели он мог не понимать, чем всё это должно кончиться?
— Здорово, капитан! — Рядом с ним, засунув руки в карманы, стоял улыбающийся Борис Лобачевский. — О чем мечтаешь?
— Здравствуй, — неохотно ответил Бахметьев, но Лобачевский сразу подхватил его под руку.
— Идем. Я провернул совершенно гениальную комбинацию. Множество удовольствия и немало пользы. Тебе выдадут по меньшей мере полкрынки молока. Подожди, я вызову верховного жреца Бабушкина. — Распахнул одну из дверей и крикнул — Товарищ начальник распорядительной части!
— А? — отозвался сонный голос.
— Распоряжаться вам сейчас не нужно, потому что трудовой день кончился. Идем пить молоко. Дают просто так. Даром.
— Где? — И с резвостью, которой от него никак нельзя было ожидать, Бабушкин выскочил в коридор.
— У одной моей знакомой коровы. Следуйте за мной и узнаете. Джентльмены, идем!
Бахметьев пошел. На корабле он свои дела уже сделал, и в штабе тоже. И вообще, после всего, что случилось, хорошо было послушать Бориса Лобачевского. Борис оставался таким же, каким он был в корпусе, — неисправимым и изобретательным шалопаем. Это было очень приятно. Это успокаивало.
— Как дают молоко? — спросил Бабушкин.
— В крынках, — ответил Лобачевский. — Осторожнее, тут где-то нагадила наша судовая собачка Попик. Представьте себе, уже убрали. Вот налаженность!
— Нет, почему дают? — продолжал допытываться Бабушкин.
— Сейчас всё объясню.
Они вышли на верхнюю палубу, а с палубы по сходне перебрались на пристань.
Ярко светило солнце, и в его лучах штабной пароход «Ильич» выглядел почти нарядно. Команда кучками стояла у поручней и внимательно следила за судовой собачкой Попиком, с диким лаем гонявшей воробьев на берегу. Это было хорошее, вполне мирное зрелище, и Бахметьев с облегчением вздохнул.
— Прежде всего прошу не удивляться, — начал Лобачевский. — Я больше не минер, а врач. Флагманский врач флотилии. Понятно?
— Нет, — признался Бабушкин. От быстрой ходьбы он уже запыхался, и лицо его стало темно-красным. — Непонятно. Молоко. Как вы могли его достать? Здесь его даже не меняют.
