«Нет, просто я обожаю посещать приюты для душевнобольных…» — с горечью подумал я.
— Да, — вместо меня ответила Амина, — но мы никогда там не были.
— Знаете, клиника Кристофиаса очень известна. Она находится в необыкновенно красивом месте. Там моя бабушка, и это стоило моему отцу сумасшедших денег! Вы хорошо говорите по-гречески, у вас здесь есть родственники?
Всю дорогу они продолжали добродушно беседовать, я же не принимал участия в разговоре, снедаемый тревогой, которая еще более усилилась, когда машина остановилась на стоянке клиники.
— Ну вот и приехали! Красиво, не правда ли? Я же вам говорил.
Я опустил стекло, достал сигарету и закурил. Страх парализовал меня. Я боялся увидеть брата, боялся, что он меня не узнает, боялся, что не смогу заниматься им, — боялся всего.
— Все будет хорошо, Морган, — подбодрила меня Амина. — Вот увидишь.
Шофер смотрел на нас в зеркальце заднего вила с сочувствием. Здоровый детина и дрожит, словно девица, — должно быть, впечатляющее зрелище.
— Спокойно докурите свою сигарету, мсье, — сказал он, выключая счетчик и тоже закуривая. — Торопиться некуда, вы же знаете. Здесь не Афины. Мы другие, мы умеем жить не торопясь.
Я благодарно улыбнулся ему и окинул взглядом огромный тенистый парк, вдохнув йодистый воздух. Воспользовавшись вечерней прохладой, правда, весьма относительной, медики вывели больных на прогулку. Какая-то женщина, качая головой, разговаривала сама с собой, а подросток с помощью санитарки складывал на траве кубики. Остальные под присмотром санитаров в голубых халатах ходили, широко размахивая руками.
Я отвернулся, не в силах вынести это зрелище. Нет, мой брат не мог походить на них. Только не он, только не Этти…
Амина обняла меня за плечи.
— Хочешь, я пойду узнаю? И скажу тебе, в каком он состоянии.
— Подождите нас здесь, — попросил я водителя, выходя из машины.
— Конечно, мсье.
Амина сжала мне локоть.
Мы прошли по небольшой аллее, покрытой гравием, до входа в здание клиники; я смотрел прямо перед собой, чтобы не видеть больных.
В холле мы направились к медицинской сестре, которая сидела за столиком и что-то обсуждала с врачом.
— Мсье? — любезно обратилась она ко мне.
— Я… я приехал за своим братом. — с трудом выговорил я.
— Как его зовут, мсье?
— Этти. Простите, Лафет. Этти Лафет, — пробормотал я, протягивая свое удостоверение личности.
Врач примерно моего возраста, что стоял, облокотившись на стол, рядом с ней, с радостным выражением лица повернулся ко мне.
— Вы Морган, не так ли? — спросил он.
— Да. С кем имею честь?
Его лицо расплылось в широкой улыбке.
— Простите. — Он с жаром пожал мою протянутую руку. — Я доктор Апостолос Яннитсис. Этти — один из моих пациентов. Ваш коллега предупредил меня о вашем приезде.
— Мой коллега?
— Гиацинт Бертинелли.
— О…
— А ваш отец говорил, что вы не желали видеть своего брата! Пойдемте, профессор, я провожу вас в его комнату.
— Спасибо. — С бьющимся сердцем я пошел за ним. — Бернар Лешоссер не был нашим отцом, доктор Яннитсис, он…
— Я говорю об Антуане Лафете, — не дал он мне договорить.
Я замер посреди холла.
— Мой отец не мог сказать вам такое. Он не знал, что Этти находится у вас.
Врач скривился.
— Послушайте, я не знаю, почему Бертран Лешоссер выдавал себя за моего отца, но уверяю вас, что ни отец, ни я не знали о том, что он у вас. Иначе мы уже давно бы приехали за ним, поверьте мне.
Апостолос Яннитсис провел языком по зубам и, казалось, задумался.
— Кто сказал вам, что ваш брат у нас?
— Мой коллега отыскал его след после смерти Лешоссера, — ответил я чистую правду. — Профессор Лешоссер оплачивал его пансион.
— Я, кажется, начинаю понимать… — тихо сказал он и подтолкнул меня к небольшой скамейке из тикового дерева. — Давайте присядем, вы не возражаете?
Я сел, Амина — рядом со мной, а врач склонился к нам.
— Бертран Лешоссер — да будет земля ему пухом! — сопровождал вашего отца, когда тот привез к нам Этти. Он выходил из глубокой комы и…
— Это невозможно!
Врач сделал протестующий жест, но я продолжил:
— Мой отец и я думали, что Этти мертв.
Яннитсис устало покачал головой.
— Подождите минутку, прошу вас.
Он вернулся к столику и перекинулся несколькими словами с медицинской сестрой, которая встала с кресла, чтобы поискать что-то в шкафу, забитом папками. Потом выдвинул красный ящик, откуда достал какую-то папку и, подойдя к нам, протянул ее мне и сел рядом.
— Речь идет об Антуане Лафете? — спросил он.
Фотокопия удостоверения личности была пришпилена к папке, и на фотографии был мой отец, улыбающийся в объектив. А на регистрационной карточке стояла его подпись.
Папка выпала у меня из рук. Мне казалось, что мне выстрелили прямо в грудь. Если бы я не сидел, думаю, ноги не удержали бы меня.
— Это он… — уронил я беззвучно.
Врач спокойно собрал с пола рассыпавшиеся страницы, вложил в папку и отнес ее на место. Снова обменявшись несколькими словами с медсестрой, на лице которой выразилось изумление, он вернулся к нам.
— Морган? — с беспокойством окликнул он меня. — Как вы, ничего?
Я кивнул со сжатыми до боли челюстями. Удивление и непонимание сменились тяжким гневом. Он клокотал во мне с чудовищной силой. Если бы мой отец в этот момент находился рядом, я, наверное, мог бы задушить его собственными руками.
— Какой подлец…
Яннитсис, успокаивая, сжал мне предплечье.
— Профессор Лафет… В какое бы замешательство ни привело вас поведение вашего отца, в нем нет ничего необычного. Многие люди считают, что семье гораздо легче пережить смерть близкого человека, чем его умственную неполноценность, быть может, неизлечимую.
— Доктор, — спросила Амина, — если Антуан Лафет доверил вам своего сына, почему его пребывание здесь оплачивал профессор Лешоссер?
Врач развел руками.
— В этом он твердо стоял на своем, но почему, я не знаю.
— Несчастье с Этти случилось на раскопках, которыми руководил Бертран, — сквозь зубы процедил я.
Апостолос Яннитсис покачал головой.
— Видно… я не был информирован о деталях.
— Когда мой отец приезжал к Этти в последний раз? — поинтересовался я.
— В мае, в день его рождения. Вот тогда он сказал нам, кто такой Морган, которого ваш брат непрерывно зовет.
Амина вскочила и повернулась к нам спиной.
— Мсье Лафет сказал мне, что вы отказываетесь видеть Этти в таком состоянии. Когда ваш коллега приехал предупредить меня о вашем приезде, я решил, что вы передумали, как часто бывает в подобных случаях.
— Гиацинт…
— Он провел много времени с Этти, когда тот начал выходить из комы. А теперь, когда вы здесь, я убежден, что… Ах, вот и он, легок на помине!
Я проследил за его взглядом, и сердце мое бешено забилось. Держась за руку медицинской сестры, которая нас встретила и, по-видимому, сходила за ним, в белой пижаме, застыв и вытаращив глаза от потрясения, стоял Этти. Его не очень длинные волосы аккуратными кольцами спадали на шею, черты лица были все такими же мягкими, и держался он с прежним достоинством.
Он сделал нерешительный шаг в мою сторону, но словно глыба льда придавила мои ноги к полу. От волнения я не мог пошевелиться.
— Мор… ган… — произнес в полной тишине Этти.
Наконец я вскочил с кресла и, бросившись к нему, прижал к своей груди.
— Этти…
— Морган!
— Успокойся, уже все, я здесь… Уже все…
Он цеплялся за меня, словно боясь, как бы я не исчез. Уткнувшись лицом в его тонкую шею, я вдыхал привычный запах его смуглой кожи. Это был прежний Этти. Он был, как прежде, моим братом. И что из того, даже если у него есть некоторые проблемы с речью и кое-какие странности?
— Морган… увези меня… домой. Я хочу вернуться… домой.
Дверь открылась, и появился мой отец в черном кимоно.
— Морган…
Он в замешательстве застыл на несколько секунд, потом лицо его осветилось улыбкой, удивление сменилось облегчением.
— Пусть будут благословенны все боги, — пробормотал он, и глаза его увлажнились. — Людвиг сказал мне, что ты вернулся, но когда я попытался дозвониться до тебя, я… Впрочем, не важно, теперь ты здесь. Господи, откуда ты взялся?
Едва самолет приземлился, как я поспешил к нему, не теряя времени, чтобы привести себя в приличный вид. Неумытый, плохо выбритый, с воспаленными глазами, впавшими щеками и спутанными волосами я, должно быть, походил на бродягу.
Протянув руки, отец сделал шаг вперед, чтобы обнять меня, но меня охватила слепая ярость. Моя рука, помимо моей воли, поднялась и упала на его щеку.
— Подлец!
Отец в недоумении уставился на меня, прижимая к щеке руку, не решаясь поверить в то, что я, его сын, дал ему пощечину.
