Витька осторожно, точно кот — добычу на хозяйскую подушку, выложил Льомиру на траву. Во всяком случае, Катя предпочла бы называть эту женщину Льомирой, нежели певуче-есенинским Шаганэ или зажигательно-хачатуряновским Гаянэ. Сейчас, глядя в никогда не виданное прежде, но все-таки знакомое лицо, Катерина всерьез задумалась: интересно, если бы пришлось выбирать между патриотичной Гаянэ, разоблачившей диверсанта, и тихой персиянкой Шаганэ, перебиравшей кудри очередного солнца русской поэзии — кого бы она предпочла в качестве жены своего мужа?
Это что, новая игра: выбери жену своему мужу — да получше? — фыркнул тот, кто всегда жил в Катиной голове. Нет, не Камень, другой — на тысячи лет моложе и в тысячи раз беспощадней. Сейчас, рядом с Глазом бога-ягуара, он смотрелся мелким, суетливым и нестрашным, словно Табаки возле Шерхана. На фоне Камня все прочие мастера порчи и разрушения терялись. С трудом, но Катерина припомнила, сколько крови выпил из нее «Табаки», комментируя каждый ее шаг, каждую мысль, каждое чувство. Она давно потеряла надежду угодить вредному созданию, терзающему ее день и ночь. И так же, как привыкала к скандальным соседям, жуликоватым продавцам и обозленным на весь свет учителям, Катя привыкла к своему внутреннему ментору.
Ну а сейчас она решила дать кровососу имя. Назову тебя Глазик, усмехнулась Катерина. Глазик — потому что ты плоть от плоти разрушителя, к твоему созданию явно приложил руку бог неудач Питао-Сих, а может, и бог примет Питао-Пихи, ты обманываешь мои надежды, осмеиваешь мои мечты, обращаешь твердь под моими ногами в зыбучие пески — но я еще живу, еще надеюсь, а значит, ты не Глаз бога-ягуара, а всего лишь жалкое его подобие, Глазик…
Ты дура и рохля, комси-комса паршивая, ни рыба ни мясо! — радостно отозвался Глазик, явно робевший от присутствия могущественного соперника, однако решивший побороться за родимую территорию, за оккупированную Катину психику. Катя усмехнулась: зудишь? Ну зуди-зуди. Есть дела и поважнее, чем слушать комариный звон в собственной душе. Всегда.
А сейчас — плеснуть воды в лицо спасенной, подождать, когда веки дрогнут и взгляд станет осмысленным. Расспросить странную незнакомку — кто такая, как здесь оказалась… И что такое это «здесь», в конце концов?
* * *
Допрос не задался с самого начала. Губы на свинцово-сером, точно пасмурное небо, лице разошлись, вобрали глоток воздуха — и несостоявшаяся утопленница издала дикий, звериный вой.
— Тихо-тихо-тихо! — засуетилась Катерина. — Всё-всё-всё! Не надо кричать!
— Donde él? Donde él? Él fue aquí! Él de mí la festividad del Señor![34] — запричитала незнакомка.
— Не было здесь никого, Льорона, — тихо, сочувственно произнесла Кэт. — И не будет. Никогда он к тебе не придет — чего зря надеяться?
Льорона? Та самая Плакальщица, убийца собственных детей, речной призрак, подручная Санта Муэрте — Святой Смерти, услаждавшая слух гостей на Бельтейне?
Только этого не хватало.
— Но почему? — спросила Катя. Скорее себя, чем Кэт, Беленуса или Витьку. — Почему она — Льорона, а не Гаянэ с пограничниками, не Льомира в виде мумии и даже не паршивка Ирка? Ты ведь обещал…
…убрать эту женщину, подхватил Камень. Ах, не эту женщину, другую! Эта перед тобой ни в чем не… А ну-ка, взгляни ей в лицо. Да повнимательнее, повнимательнее. Кого, ты думаешь, спас твой сынок, вам обоим на погибель? Жалостно поющий призрак, безобидный и музыкальный? Нет, Катерина. Это могучая, древняя тварь, растравляющая душевные раны. Кто поддался ее власти — никогда не станет прежним. И останется полумертвым. До самой смерти, несущей жертвам Льороны лишь облегчение. Сейчас Плакальщица убивает тебя, как убила когда-то себя и своих детей. Соперница, вытеснившая тебя из супружеской постели, не в силах сотворить такое. Но от Льороны… от Льороны не спасет ни скорый развод, ни другой мужчина, ни новая семья.
Я не знала, кого спасаю, ответила Глазу бога-ягуара Катерина. А если бы знала…
Воспоминания хлынули, как вода сквозь рассевшуюся дамбу.
Это был предпраздничный короткий день. В кои веки раз звезды выстроились так, что заставили государство расщедриться аж на четыре выходных подряд. Какая уж тут работа! Все только и делали, что делились планами на грандиозный, грандиозный отдых. Даже те, кто весь отпуск изображал на даче сизифов и данаид, плели враки о турах в Азию и Европу. Одна Катя не примкнула к общеконторскому марафону хвастовства — металась с бумагами на подпись, пытаясь успеть до двух часов, до великого исхода сотрудников на великий уикенд.
Очередная дверь, распахнутая пинком, открыла Кате невиданное зрелище: на столе перезрелой Иродиадой извивалась Ольгуся Слизкова, почтенная (до недавних времен) чиновница-кадровичка. Сейчас Ольгуся, полузакрыв глаза, самозабвенно выстукивала по казенной столешнице не то чечетку, не то фламенко и казенные же степлеры кастаньетами стрекотали в ее руках.
— Что с ней? — отчего-то шепотом поинтересовалась Катерина у сотрудницы, невозмутимо наливавшей воду из кулера.
— А развелась полгода как! — исчерпывающе пояснила та.
Катя кивнула. Других резонов для танца на офисном столе ей, разведенке, не требовалось. Катерина понимала: вот и настал у бывшей мадам Слизковой тот самый момент, когда хочется перекрыть немолчный вой Плакальщицы — ценой любых выходок и безумств. Чтобы не слышать проклятого вопроса: «Почему я умираю в холоде?», не гадать: может, этот холод с тобой навек и уже не отступит — до смертного часа. Не сознавать: отныне ты одна, совершенно одна. И вдобавок чокнутая. Чокнутая, стареющая на глазах брошенка.
Наверняка на праздниках Ольгуся заведет нелепый, неподходящий — да попросту позорный — роман без намека на будущее. Купит золотые лосины и придет в них на работу, мучительно стыдясь своей пухлой и дольчатой, словно тыква, задницы. Годами будет чудить, точно пьяная выпускница в фонтане, распугивать «ханжей и обывателей» словом и телом. И фламенко на столе, и советы мадам Помпадур, и эротическую кулинарию в ход пустит — лишь бы не оставаться один на один с Плакальщицей, не слушать ее пророческих завываний.
Со временем песнь Льороны поутихнет — поутихнет и Ольгуся. Вернется к прежней почтенно-чиновничьей манере поведения. Но к себе прежней не будет ей дороги, много лет не будет. В душе ее, будто в доме с привидениями, поселилась Плакальщица, чуть что заводящая песенку про смерть в тоске и холоде. Стоять дому опустелым и заброшенным, пока привидение не развеют ветра. Когда это произойдет? Может быть, никогда.
— Что же мне с ней делать? — вслух спросила себя Катерина.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
