Он показал на свой костюм.
– Поэтому я написал тебе записку, чтобы проверить тебя, посмотреть, придешь ли ты к госпоже Рут за сведениями. Но ты оказался слишком хитер и не пришел в условленное время – или спрятался.
Я ничего не сказал ему о том, что и в самом деле был в доме, под кроватью умершей женщины. Слова убийцы подтверждали, впрочем, что письмо старой кормилицы было подделкой. Пирман говорил спокойно, почти сдержанно, и все же он, должно быть, слегка спятил, если решал, кому умереть, потому, что мужчины и женщины как-то по-особенному смотрели на него. Да что там, если основываться на паре взглядов, он мог поверить в то, что весь мир был против него. (В определенном смысле это действительно было так.)
– Госпожа Рут? – поторопил я закутанного в плащ человека.
– Она заставила меня насторожиться, когда спросила, достаточно ли у меня фигурок. Поэтому ей тоже пришлось испить моего яда.
– Фигурок?
– Глиняных фигурок, которыми пользовался доктор Ферн. Он накладывал целебную мазь на фигурку, чтобы лечить на расстоянии. Например, если к нему пришла жена моряка, услышав, что ее муж заболел в дальних странах. Или купец, желающий, чтобы его жена забеременела.
– Во всяком случае, доктор Ферн пытался исцелять людей, – сказал я. – А ты всего лишь втыкал булавки в их изображения, чтобы причинить вред.
– Мне было интересно, сработает ли это.
– Сара Констант заболела из-за такой фигурки.
– Я ничего об этом не знаю.
– Но ты оставил одну из них на пороге ее дома.
– Я разбрасывал их то здесь, то там, по всему городу. Пустяки, это было вначале.
– Ее кузина верила, что Сару пытаются отравить.
– Тогда пусть ее кузина это и объяснит.
– Сколько человек умерло благодаря вашим стараниям, мастер Пирман?
– Не так много. Я начал с одной из собак Ферна, потом попробовал на одной старухе, которая побила меня в детстве за то, что я воровал яблоки. Затем к ней присоединились возчик, доктор, старуха-кормилица, ну и заодно другие.
– Не так много, ты говоришь?!
– Как может один человек сравняться с чумой?
Такого рода замечание мог бы сделать Ральф Бодкин. Высокомерное, почти бесчеловечное. Я подумал, не заразил ли доктор ученика своими богопротивными идеями или же Пирман с самого начала был таким холодным и надменным. Они были не так уж не похожи.
– Оглянитесь вокруг, мастер Ревилл. Посмотрите, сколько людей гибнет каждый день в этом городе, в этом королевстве. Скажите, чья это рука?
– На все воля Божья, – сказал я.
– Ну а выполнял ее я, – ответил Пирман, надевая обратно свою маску. Сделав это, он превратился из человека в нечто чудовищное.
Я поднял шпагу, чтобы нанести ему удар, но он оказался быстрее меня. Он внезапно набросился на меня со своей тростью; удар пришелся в запястье правой руки, державшей шпагу. Он был настолько силен, что на глазах у меня выступили слезы и я чуть не выронил свое оружие. Я машинально отступил назад, и это спасло меня от другого удара – на сей раз Пирман метил мне промеж глаз.
До меня донесся голос Пирмана, теперь отчетливо слышный даже через капюшон:
– Этим я забил человека до смерти.
У меня не было никакого сомнения в истинности его слов, и я не ответил. Вместо этого я решил поберечь дыхание и пригнулся, пятясь к двери. Коридор был коротким – если бы мы оба широко шагнули вперед, мы бы столкнулись, – и вот я оказался в ловушке наедине с кровожадным безумцем. Я мог бы улизнуть через дверь, которая вела в комнату, но, чтобы попасть туда, нужно было миновать Пирмана. Я мог бы открыть входную дверь и бежать на улицу, но тогда пришлось бы возиться с ручкой за моей спиной, а затем сделать шаг навстречу противнику (так как дверь открывалась внутрь). Это заняло бы две или три секунды, и за этот краткий промежуток времени Пирман мог выбить из моих рук шпагу, огреть по голове или шее, повалить на пол и не спеша разобраться со мной…
Моим единственным шансом было держать его на расстоянии с помощью моего оружия. Я плохой фехтовальщик, как вы знаете, несмотря на все усилия Джека Вилсона. В любом случае между тем, чтобы прыгать по сцене, сверкать клинком, зная: упав, вы сможете встать снова под общие аплодисменты, – между этим и спасением собственной жизни лежит целая пропасть. Как и Меркуцио, я был скорее горазд хвастаться, чем действовать.
Я держал свое оружие перед собой, стремительно вращая им из стороны в сторону, отражая удары и взмахи Пирмановой трости. Я пытался припомнить выпады и уколы, которым меня учили, – все эти stocatta и imbrocatta, – но нужные движения не въелись в мою плоть и кровь, а голова оставалась пуста.
Точнее, не совсем пуста – заполняла ее одна-единственная мысль: «Помогите!»
Эндрю Пирман тем временем маячил в противоположной стороне коридора, огромное насекомое с гибким жалом. Хотя он, возможно, ограничил свое зрение, надев капюшон, но он был к нему привычен, к тому же головной убор обеспечивал ему дополнительную защиту, если бы мой клинок случайным образом попал в цель. А его черный плащ был все равно что доспехи.
Рана, полученная мной накануне, снова открылась; я лихорадочно утирал кровь, заливавшую глаза. Темная тень с бледным жезлом тем временем не стояла спокойно, она шумно сновала в этом узком пространстве в поисках бреши в моей защите. Он все равно нашел бы ее – рано или поздно. Он поднырнул и вильнул в сторону вместе со своей тростью, будто для того, чтобы сбить меня с ног, затем выпрямился и, сильно размахнувшись, направил палку в мое незащищенное лицо, по которому уже текла кровь. Всякий раз мне удавалось избегать его удара или отводить его своей шпагой, но я ушел в глухую оборону.
Меня захлестнула волна головокружения. Думаю, это было следствие последних нескольких часов. Пирман обрушил еще один удар на мою правую руку, и, хотя я смог удержать шпагу, я почувствовал, что еще одна атака – и я выпущу ее. Я, казалось, мог видеть себя со стороны, и слова Меркуцио о «пище для червей» Закрались мне в голову. Неуместные и неприятные слова – но я исполнял эту роль несколько раз и лучше кого бы то ни было знал о последних минутах своего персонажа.
А затем Пирман вдруг оступился. Он врезался в стену коридора и соскользнул вниз по стене, широко расставив руки, чтобы избежать падения, мотая из стороны в сторону своей продолговатой головой. На миг он оказался беззащитен. Это был мой единственный шанс. Если я им не воспользуюсь… Я устремился вперед. Он видел, как я приближаюсь, и, хотя потерял равновесие, бросился в сторону. Моя шпага вошла в мягкую штукатурку стены (на Шу-лейн не было дубовых панелей), а затем наткнулась на что-то твердое, возможно часть деревянной балки. Клинок согнулся и с треском переломился.
Бесполезный наконечник дрожал в стене, а я стоял, сжимая зазубренный обломок. Что ж, это была театральная шпага, а не настоящий клинок, закаленный в Толедо. Он сгодился бы для какого-нибудь Тибальта или Меркуцио, но совсем не предназначался для схватки не на жизнь, а на смерть.
Пирман вновь был на ногах. Его хобот взмыл вверх. Он поднял трость. Моя рука сжимала несколько дюймов заостренного металла, в то время как он размахивал оружием, в несколько раз превосходившим мое по длине. Я выбросил вперед одну руку – ту, в которой держал остатки шпаги, – чтобы защитить лицо, другой принялся искать ручку двери за спиной.
Теперь настала моя очередь потерять равновесие. Пытаясь ощупью найти ручку двери, я поскользнулся на чем-то, и мои ноги стремительно поехали вперед. Я упал так, как на сцене мог бы упасть только шут. То есть я совершенно негероически шлепнулся на зад. Спиной и головой я стукнулся о дверь, которую пытался открыть. Краем сознания я отметил, что поскользнулся на своей собственной крови, которая теперь обильно струилась по моему лицу.
Эндрю Пирман, безобразное насекомое, придвинулся. Для этого ему понадобилось всего два больших шага. Он уселся на меня верхом и посмотрел вниз. Как мало света вспыхивало в его стеклянных глазницах! Он занес трость. Я знал его цель. Он сказал: этим я забил человека до смерти.
Тут раздался оглушительный шум, и снаружи послышались голоса:
– Открывайте!
– Ник, ты здесь?
В дверь забарабанили. Мои друзья звали меня. Пирман взглянул вверх, точнее, поднял свой клюв. Я ощущал его колебание, секундное колебание. Гром кулаков по дереву удвоился.
– Ревилл! Отзовись, если ты там.
– Откройте дверь!
В правой руке я все еще держал зазубренный обломок шпаги. Пока Пирман был занят шумом снаружи, я всадил его в незащищенную лодыжку противника. Извиваясь, он отпрянул в другой конец коридора, вырвав клинок из раны и оставив его в моей руке. Возможно, он закричал или завопил. Не знаю. В дверь продолжали колотить, в ушах у меня гудело, как будто кровь бурным потоком прилила к моей голове.
Я с трудом встал на четвереньки, нырнул вперед и ткнул своей сломанной шпагой куда-то вниз. Выпад был сделан вслепую, и я промахнулся. Во второй раз я прицелился лучше, и мне повезло. Вторым уколом я пронзил ступню Пирмана. Я чувствовал, как обломок клинка прошел насквозь и вонзился в пол под ним. На Пирмане по-прежнему были его простые, безыскусные башмаки, которые – как он и сказал – как раз годились для подмастерья. Они не могли служить достаточной защитой против заостренного куска металла. А я вложил во второй удар всю силу, на какую только был способен.
