Он рассчитывает на прощение, но вместо этого получает укоризненный взгляд, полный презрения.
– Оуэн, – шепчет Мия.
Я силой заставляю ее выйти из спальни. Она садится на диван и отрешенным взглядом смотрит в телевизор. Вечерние новости – изобилующие словами «убийство», «смерть», «осужденный» – доводят ее до слез. Пытаюсь объяснить ей, что Оуэна убил не Гейб, но дочь отмахивается, говорит, что теперь это не имеет значения. Он мертв. Она не испытывает ненависти к Гейбу. Она не испытывает никаких чувств. Внутри ее пустота. Я пытаюсь оправдать его, оправдать всех нас, пытаюсь убедить ее, что полиция была там для ее защиты. Они видели в них лишь преступника и жертву.
Больше чем кого-либо Мия винит себя, твердит, что это она навела на него дуло пистолета. Она рыдает ночи напролет и просит у Оуэна прощения. Доктор Родос говорит с ней об этапах переживания горя: отрицание, агрессия, депрессия. Она обещает, что настанет день, когда Мия сможет смириться с потерей.
Мия открывает принесенную Гейбом коробку и достает серую толстовку с капюшоном. Она подносит ее к лицу и вдыхает запах. Нет никаких сомнений, что эта вещь останется с ней.
– Милая, доченька, – умоляю я, – позволь, я ее постираю.
От кофты пахнет ужасающе, но она не позволяет мне даже прикоснуться к ней.
– Не трогай, – предупреждает она.
Мия кладет толстовку с собой в кровать и представляет, что рядом лежит он и крепко обнимает ее.
Она везде видит только его: во снах, наяву, когда просыпается. Вчера я заставила ее прогуляться. Погода была вполне приличная для января, и я уговорила Мию подышать свежим воздухом. Мы несколько дней не выходили из дому, и я воспользовалась этим, чтобы убраться и отмыть ванну, которой не пользовались несколько месяцев. Обрезала и выбросила в ведро засохшие листья комнатных цветов. Айана предложила привезти продукты с рынка. Я прошу ее купить молоко и апельсиновый сок и еще что-нибудь, например букет цветов, чтобы Мия увидела, что жизнь продолжается.
Вчера Мия достала из коробки мужскую куртку, сунула руки в ее просторные рукава, и мы вышли на улицу. На ступеньках она останавливается и смотрит на противоположную сторону улицы. Она стояла бы и дольше, но я осторожно беру ее за руку:
– Пойдем, милая.
Я так и не поняла, на что Мия смотрела; в том месте не было ничего необычного. Лишь двухэтажное здание с лесами на фасаде.
Зимы в Чикаго холодные. То и дело по воле Бога температура опускается до тридцати градусов, видимо, для того, чтобы люди не забывали, что дни страданий приходят и уходят. Сейчас градусов тридцать восемь или тридцать девять. Дети выбегают на улицу в футболках, видимо забыв, как в октябре были шокированы таким холодом.
Мы не выходим на центральные улицы, бродим среди жилых домов, я решаю, что здесь не так шумно. Впрочем, звуки большого города доносятся и до нас. Середина дня. Мия с трудом переставляет ноги. У парка Уэйвленд она сталкивается с молодым человеком. Возможно, я смогла бы это предотвратить, если бы не засмотрелась на рождественское украшение на одном из балконов, показавшееся мне неуместным, когда на асфальте тут и там поблескивают лужи, напоминая о весне. Мужчина строен и красив; надвинув на глаза кепку, он идет, глядя под ноги. Мия вскрикивает так громко, что, испугавшись, мужчина начинает твердить слова извинений. Прошу его не беспокоиться.
На нем такая же бейсбольная кепка, как и та, что Мия достала из коробки и повесила на спинку кровати.
Тошнота заставляет ее по три-четыре раза в день бежать в ванную.
Днем приезжает Гейб, полный решимости покончить со всем раз и навсегда именно сегодня. Ранее он довольствовался краткими визитами с единственной целью – примирение. Он напоминает мне, что дело должно сдвинуться с мертвой точки, что полицейская машина для обеспечения нашей безопасности не может дежурить у дома вечно.
Гейб садится напротив Мии.
– Расскажите мне о его матери, – просит она. Это называется баш на баш.
Квартира Мии – это приблизительно четыреста квадратных футов. Просторная гостиная с раскладным диваном и тончайшим телевизором; диван она раскладывает, когда гости остаются ночевать. Я несколько раз терла ванну, но до сих пор она не кажется мне чистой. Вода стекает плохо, каждый раз, когда я принимаю душ, ее набирается по щиколотку. Кухня рассчитана лишь на одного человека; стоять у холодильника можно, только если входная дверь закрыта, чтобы открыть ее, приходится отходить к плите. Посудомоечной машины у нее нет. Батарея плохо прогревает помещение, а если включить на полную мощность, температура резко взлетает. Мы ужинаем в гостиной, хотя теперь, когда она превратилась в мою спальню, редко пользуемся ею по назначению.
– Ее зовут Кэтрин, – отвечает Гейб. Он сидит на краю дивана и явно чувствует себя неловко.
Мия уже несколько дней подряд расспрашивает меня о матери Колина, но мне нечего ей ответить. Гейб, разумеется, знает намного больше. Мы с ней даже незнакомы, хотя через несколько месяцев станем бабушками одного малыша.
– Она тяжело больна. Последняя стадия Паркинсона.
Я удаляюсь в кухню под предлогом помыть посуду.
– Это мне известно.
– Ее состояние такое, каким и должно быть в ее положении. Она живет в доме для инвалидов, потому что не способна ухаживать за собой.
Мия интересуется, как получилось, что женщина там оказалась, ведь Оуэн – вернее, Колин – был уверен, что его мать дома.
– Я перевез ее туда.
– Вы?
– Да, я. Миссис Тэтчер был необходим постоянный уход.
Этим Гейб, несомненно, зарабатывает в глазах Мии несколько очков в свою пользу.
– Он очень переживал за нее.
– И у него были на то причины. Но с ней все хорошо. – Он выдерживает паузу и продолжает: – Я отвозил ее на похороны.
Наконец он замолкает. Тишина длится довольно долго.
Гейб рассказывал мне о похоронах. Они прошли через несколько дней после возвращения Мии домой. Тогда мы были полностью поглощены проблемами дочери: посещали сеансы у доктора Родос и открывали для себя шокирующие факты, что, например, сигнал холодильника приводит нашего ребенка в ужас.
Гейб принес мне заключение экспертизы и похоронную открытку с фотографией покойного на глянцевой бумаге цвета слоновой кости. Тогда меня рассердило то, что у Колина Тэтчера такие пристойные похороны. Я выбросила приглашение в камин и отвернулась, чтобы не видеть, как его охватили языки пламени, надеясь, что с ним происходит то же самое в аду.
Я выключаю воду и прислушиваюсь, ожидая услышать всхлипывания Мии. Однако она держит себя в руках.
– Вы присутствовали на похоронах?
– Да. Все прошло хорошо. Лучше, чем можно было ожидать.
С каждым днем ее уважение к Гейбу растет. Я замечаю, как меняются интонации в разговоре с ним, в ее голосе уже нет презрения, нет вызова, чаще она внимательно прислушивается к тому, что он говорит. Я же стою у раковины на кухне, нарочито громко гремлю керамическими тарелками и изо всех сил пытаюсь выбросить из головы образ горящего в аду Колина Тэтчера.
– Гроб был…
– Закрытым. Но были его фотографии. Его любило больше людей, чем он предполагал.
– Не сомневаюсь, – произносит Мия.
Опять возникает тишина. Их молчание длится так долго, что я теряю терпение. Поспешно вытираю руки и заглядываю в гостиную. Мия сидит рядом с Гейбом, она даже положила голову ему на плечо. Она плачет, а он гладит ее по спине.
Я смотрю на них с завистью. Мне так хочется, чтобы именно на моем плече она сейчас рыдала, но я не смею их беспокоить.
– Сейчас миссис Тэтчер живет со своей сестрой Валери. У нее есть все лекарства, которые помогают ей лучше переносить болезнь.
Я спешу скрыться в кухне и сделать вид, что ничего не слышу.
– Когда мы последний раз встречались, была… надежда.
– Расскажи, как ты оказалась в том доме, – спрашивает Гейб.
Мия отвечает, что все просто. Я стою затаив дыхание, не знаю, готова ли я это услышать.
Она рассказывает Гейбу все, что знает. Оуэна наняли, чтобы он выследил ее, схватил и передал человеку, имя которого ей незнакомо. Он не смог этого выполнить, поэтому привез в то место, где, по его мнению, она будет в безопасности. Я глубоко вдыхаю и резко выдыхаю. Значит, он считал, что там она в безопасности. Кажется, он все-таки сумасшедший. Мия говорит что-то о выкупе, о том, что это как-то связано с Джеймсом.
Я не выдерживаю и выхожу в гостиную, где могу лучше все расслышать. При упоминании имя Джеймса Гейб встает и начинает ходить по комнате.
– Я так и знал, – с жаром повторяет он раз за разом.
Я смотрю на сгорбившуюся на диване дочь и думаю о том, что ее отец мог избавить своего ребенка от этих страданий.
Накинув пальто, выхожу на улицу и подставляю лицо прохладному ветру. Гейб провожает меня взглядом, но остается на месте. Он не может утешить всех сразу.
Вечером, когда Мия уходит в спальню, я слышу, как она ворочается в кровати, зовет Оуэна и плачет. Я подхожу к двери, молча стою и молюсь, чтобы это скорее прошло. К сожалению, не в моих силах что-либо изменить. Гейб тоже говорил, что справиться Мия может только сама. «Просто будь рядом», – сказал он.
