Переходя к вопросу о приглашении защитников для развернутого выступления на суде, Ленин писал:
«Брать адвокатов только умных, других не надо. Заранее объявлять им: исключительно критиковать и «ловить» свидетелей и прокурора на вопросе проверки фактов и подстроенности обвинения, исключительно дискредитировать шемякинские стороны суда. […] Будь только юристом, высмеивай свидетелей обвинения и прокурора, самое большое противопоставляй этакий суд и суд присяжных в свободной стране, но убеждений подсудимого не касайся, об оценке тобой его убеждений и его действий не смей и заикаться. Ибо ты, либералишко, до того этих убеждений не понимаешь, что даже хваля их не сумеешь обойтись без пошлостей»{В. И. Ленин. Соч., изд. 4, т. 8, стр. 51.}.
Давая практические советы о тактике большевиков на суде, Ленин еще раз подчеркивает необходимость принципиального, глубоко партийного поведения политических подсудимых, членов партии большевиков как на следствии, так и во время суда:
«Во всяком случае речь о принципах, программе и тактике социал-демократии, о рабочем движении, о социалистических целях, о восстании — самое важное»{В. И. Ленин. Соч., изд. 4, т. 8, стр. 52.}.
Ленин заканчивает письмо дружеским пожеланием заключенным в Таганской тюрьме большевикам здоровья и бодрости для предстоящих решающих боев с самодержавием:
«Большой, большой привет Курду, Рубену, Бауману и всем друзьям! Не унывайте! Дела у нас теперь пошли хорошо»{В. И. Ленин. Соч., изд 4, т. 8, стр. 52.}.
Это письмо оказало на заключенных в Таганской тюрьме большевиков необыкновенное влияние. И на подпольной работе и в условиях тюремного заключения они все время чувствовали твердое и уверенное руководство своего вождя и учителя — великого Ленина.
Вдохновленный указаниями Ленина, Бауман энергично готовился к выступлению на суде.
До осени 1905 года шла подготовка этого судебного процесса. По воспоминаниям М. Ф. Владимирского «у него долгое время хранилась судебная повестка, на обороте которой Бауман набросал тезисы своей речи»{К. Осипов. Николай Эрнестович Бауман М., 1946, стр. 61.}. Стараниями Московского комитета партии Бауману заранее была обеспечена хорошая защита на предстоящем процессе. Е. Д. Стасова немедленно предупредила защитников, что большевистская партийная организация видит в этом деле большое политическое значение и защищать Баумана на суде необходимо без всяких попыток в какой бы то ни было степени «смягчить» приговор и т. п. Выделенный кружком адвокатов защитник (Муравьев) в своих воспоминаниях отмечает, что с чисто юридической точки зрения можно было попытаться суд над Бауманом «провести в мягких тонах», то-есть всемерно затушевать политическое значение Баумана — профессионального революционера. Обвинение было предъявлено по 126-й статье 2-й части.
«Однако, — по воспоминаниям защитника, — при попытке внести примиряющий, мягкий тон в процесс личные и партийные друзья Баумана заявили самый решительный протест… Друзья Баумана самым категорическим образом заявили, что сам Бауман никогда не согласится получить свободу путем принижения революционного значения своей партии.
Было решено вести процесс с распущенными партийными знаменами, не приспуская их древка перед тяжестью угрожающего наказания»{«Н. Э Бауман (по воспоминаниям его защитника)». «Былое», 1926, № 1, стр. 108.}.
Когда защитник явился на свидание в тюрьму к Бауману, «в камеру для свиданий ввели человека, прежде всего и больше всего поражающего своей необыкновенной простотой, отсутствием всякой аффектации… В нем чувствовалась большая глубина, недюжинная сила воли и безмерная преданность революционному делу Но все это сдерживалось уравновешенным спокойствием и исключительным тактом, так присущим Бауману».
Как только речь зашла о тоне, в котором надо вести судебный процесс, Николай Эрнестович заявил так же твердо и решительно, что «процесс является для него очередной партийной задачей», к которой он отнесется со всей добросовестностью партийного работника. Он категорически заявил, что процесс должен итти «под распущенными партийными знаменами».
Защитнику осталось лишь принять это заявление к руководству.
Наконец, после долгих оттяжек и проволочек, на 27 августа (9 сентября) 1905 года был назначен судебный процесс над заключенными в Таганской тюрьме Бауманом и его товарищами (Ленгником и другими).
Однако на судебное заседание Ленгник не явился. Сделано было это в знак протеста по решению всей группы большевиков, заключенных в Таганской тюрьме, так как он привлекался по одному и тому же делу вторично, уже пробыв в заключении в Петропавловской крепости и затем в ссылке. Судебная палата и главным образом прокурор решили отложить дело, несмотря на требование защитников заслушать дело в отсутствии Ленгника. Тогда защитники обратились к судебной палате с просьбой об освобождении под залог тех заключенных, которые еще оставались в Таганской тюрьме. Палата удовлетворила эту просьбу защитников.
Казалось бы, двери тюремной камеры Баумана будут раскрыты…
Однако в дело вмешалась, не имея на то никаких юридических оснований, прокуратура. Прокурор решил освободить всех заключенных, кроме Баумана. Чтобы замаскировать свое участие в этом, прокурор сообщил защите, что Баумана задерживают в тюрьме по требованию охранного отделения. Конечно, именно охранное отделение было крайне заинтересовано в возможно более долгом оставлении Баумана в тюрьме. Стараясь оттянуть освобождение Баумана, прокуратура ссылалась на охранное отделение, а оно запрашивало департамент полиции.
Департамент не торопился с ответом. Как показывает секретная переписка департамента полиции с иркутским генерал-губернатором, петербургские жандармы задумали было сослать Баумана в Енисейскую губернию. И пока шла переписка между судебными органами Москвы и департаментом полиции Петербурга, Баумана продолжали держать в Таганской тюрьме. Его жену и всех арестованных в связи с его делом уже освободили. Лишь главного организатора подпольных типографий охранка держала весьма крепко.
Эта неизвестность, конечно, была крайне тяжела. Защитник вспоминает слова Николая Эрнестовича. «Пока мы сидели все вместе, а, главное, пока свобода мне представлялась чем-то далеким и недоступным, я чувствовал себя совершенно спокойным. Но когда уже состоялось определение о моем освобождении, я стал считать себя уже на свободе. Я думал, что зайду в свою камеру только на минуту, чтобы взять свои вещи. И опять быть запертым на неопределенный срок — это очень тяжело»{«Н. Э. Бауман (по воспоминаниям его защитника)». «Былое», 1926, № 1, стр. 125–126.}.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
