У князя почти не было багажа, и в хорошую погоду он бы обязательно прогулялся от вокзала до гостиницы пешком, вдохнул соленый морской вози дух Северного моря, смешался с многочисленными прохожими. Но непрекращающийся дождь сделал такую прогулку невозможной. Войдя в отель, Альдо сразу направился в бар, где выпил почти кипящий грог, а затем поднялся в свой номер. В комнате приятно сочетались красное дерево, сверкающая бронза и темно-зеленый бархат. Ему наполнили ванну очень горячей водой, откуда он вышел красный, словно омар, завернулся в тяжелый махровый халат и попросил принести ему на ужин традиционную гороховую похлебку с сосисками, свиными ножками, салом и разнообразными овощами, тонкие ломтики эдамского сыра, чашку кофе и порцию выдержанного джина. Покончив с ужином, он принял две таблетки аспирина и улегся в кровать с книгой, которую накануне ему привез Анджело Пизани вместе с письмом от Ги Бюто. Он писал, что во дворце Морозини не происходит ничего, заслуживающего особенного внимания владельца: подозрительные на вид клиенты не заглядывали, дом после отъезда Лизы с детьми, верной Труди и кормилицы малыша Марко кажется опустевшим. Заканчивалось письмо перечнем успешных сделок…
Альдо как будто вновь погрузился в привычную семейную атмосферу, и у него стало легче на душе. Он использовал письмо как закладку на той странице книги, где были изображены изумруды, ставшие в последнее время его постоянной головной болью. Морозини не стал рассматривать ожерелье слишком пристально: он сознавал всю трудность работы для огранщика, которому предстояло скопировать камни во всех деталях за столь короткий срок… Наконец усталость взяла свое, и Альдо мгновенно заснул, забыв даже выключить лампу у кровати.
Он не задернул шторы, оставил ставни открытыми, и утром его разбудил солнечный луч. Морозини отлично выспался и чувствовал себя бодрым. Он повеселел еще больше, когда понял, что у него нет оснований тревожиться из-за своих бронхов. Два часа спустя с книгой под мышкой князь прогулочным шагом направился к Йоденбурт — Еврейскому кварталу, — где, судя по адресу, и жил Якоб Мейзель, настоящий волшебник, когда речь шла об искусстве огранки драгоценных камней.
В Амстердаме название «Йоденбурт» не было синонимом гетто. Жителям «Северной Венеции» — это название невероятно раздражало Альдо — всегда были чужды любые религиозные и национальные предрассудки. При этом и сами евреи не стремились ни к самоидентификации, ни к пренебрежению ею. Вопрос об этом просто не стоял. Когда-то они прибыли сюда из Испании или Португалии, откуда их изгнала средневековая инквизиция, и принесли с собой прекрасное владение разными ремеслами и склонность к коммерции. Они немало поспособствовали установлению торговых отношений с Индией, основали книжные лавки, откуда книги на иврите разошлись по всей Европе. Евреи издавали книги и на многих других языках, в том числе и те, которые доставлялись в Амстердам контрабандой, поскольку кое-где они были запрещены. Еще одной областью, в которой прославились евреи, была индустрия бриллиантов. Знаменитый дом Ашеров, огранивший самый крупный в мире бриллиант «Куллинан», наиболее значительная часть которого сверкает в скипетре английских монархом занимал некое подобие феодального замка из красного кирпича с зубчатыми башнями, парапетами и амбразурами и располагался на окраине Йоденбурт. Работники алмазной фабрики жили по соседству на улицах с «говорящими» названиями Изумрудная, Сапфировая, Топазовая, Рубиновая.
Сегрегации не существовало вовсе, и, например, Рембрандт прожил несколько лет напротив дома раввина, как об этом свидетельствует «Еврейская невеста»[71], одна из самых красивых его картин.
Дом Якоба Мейзеля, красивый, старинный, с островерхой крышей-щипцами в форме колокола, находился на улице Йоденбрестрат. Дверь посетителю открыла молодая румяная девушка в белоснежном накрахмаленном чепце и фартуке, выглядевшими так, будто их только что достали из сундука со средневековой одеждой. Отвечая на ее улыбку и вопросительный взгляд, Альдо, не говоривший по-голландски, спросил по-английски, согласится ли хозяин дома его принять, и протянул служанке визитную карточку, на которой он заранее написал, что его рекомендовал Луи де Ротшильд. Его сразу проводили в длинный коридор, выложенный черно-белыми квадратными плитками, сверкающими чистотой. Коридор упирался в высокое окно и, казалось, имел в длину не меньше километра. Такая конструкция была типичной для старых домов, плотно стоявших друг к другу и компенсировавших длиной то пространство, которого им не хватало в ширину. Создавалось впечатление, что вы стали персонажем картин кисти Вермеера.
Девушка ушла, но быстро вернулась, пригласила Морозини следовать за ней и привела его в комнату с окном из мелких квадратов, выходившим в сад. Массивная старинная мебель, дельфтский фаянс и гобелены, прибывшие некогда с Суматры, подчеркивали атмосферу прошлого. Навстречу Морозини из-за письменного стола поднялся пожилой человек с обширной лысиной, обрамленной редкими седыми волосами.
— Добро пожаловать, Ваше Сиятельство! Друзьям барона Луи всегда рады в моем доме. Я счастлив лично познакомиться с человеком, не раз рисковавшим своей жизнью ради восстановления Великой пекторали…
— Я был одним из многих, — поправил его Альдо, пожимая протянутую руку. — Без Адальбера Видаль-Пеликорна и ваших камней, так искусно ограненных, я бы никогда не достиг цели.
— Кто знает, кто знает… Но, прошу вас, садитесь и расскажите, что вас привело ко мне? Что вам предложить: чай, кофе, горячий шоколад?
— На ваш выбор, — очень тихо ответил Альдо, опускаясь в кресло из черного дерева с желтыми подушками. Он отчаянно боролся с желанием разрыдаться, так как он только в этот момент заметил, что у Якоба Мейзеля нет левой руки! Этот улыбающийся человек с приятным лицом, добрыми серыми глазами, теплым голосом ничем ему не поможет! Альдо собрался просить его о подвиге, который мастер, увы, уже не мог совершить…
Морозини всегда великолепно владел собой, но на этот раз его отчаяние, судя по всему, не осталось незамеченным, потому что, усаживаясь, Мейзель, произнес:
— Несчастный случай, в результате которого я лишился руки, произошел совсем недавно, и барон Луи об этом не знал. — Что же с вами случилось? — Глупость! Полгода назад на набережной я попал под фургон. Руку пришлось ампутировать, но я надеюсь, что смогу носить протез. Вы очень расстроились, не так ли?
— Больше всего меня печалит, как опечалит и барона Луи, несчастье, уготованное вам судьбой. — О, есть и худшие беды! Я уже не молод, а мои жена и дети изо всех сил стараются мне помочь… Не хотите ли добавить капельку джина в ваш кофе? Что-то подсказывает мне, что вы в этом нуждаетесь!
