— Как это?
— Ты заболела, милая. Чтобы вылечить тебя, нам пришлось превратить тебя в ребенка и ждать, когда ты снова вырастешь. Вот так и получились две Барбары. Взрослая — где-то внутри, а снаружи — ребенок.
— Ну а ты?
— Я — двое взрослых. Один из них Пауэл, то есть я сам. Второй же — член Совета Эспер Лиги.
— А что это такое?
— Ну, это неважно. Важно то, что из-за этой моей половины все у нас и спуталось. Бог знает, может быть, из двух моих «я» это меньше всего взрослое. Я не знаю.
Она обдумала его слова и медленно произнесла:
— А вот скажи, когда я отношусь к тебе не так, как дочь, это… какая половина?
— Не знаю, Барбара.
— Нет, нет, ты знаешь. Почему же ты не хочешь мне сказать? — Она подошла к нему и обняла за шею — взрослая женщина и в то же время ребенок, — Если в этом нет плохого, то почему же ты не скажешь мне? Если я люблю тебя…
— Новое дело, теперь мы вдруг заговорили о любви.
— Да ведь мы о ней и говорили. Все время. Разве нет? Я люблю тебя, а ты меня. Ведь правда?
— Ну вот, дождался! — в отчаянии подумал Пауэл, — Что же теперь делать? Признать правду?
— Да. — Ответ донесся с лестницы. Сверху спускалась Мэри с саквояжем в руке. — Да, признать правду, Линк.
— Но она же не щупачка!
— Забудь об этом! Она женщина и любит тебя. А ты любишь ее. Линк, ты будешь горько каяться, если упустишь…
— Что я упущу? Возможность завести роман, если останусь жив? Ведь другое невозможно. Ты знаешь, что Лига не разрешает нам вступать в брак с нетелепатами.
— Она пойдет на это. Она с радостью пойдет на это. Уж кто-кто, а я-то могу это предсказать.
— Ну а если я умру? Что ей останется? Полувоспоминание полулюбви?
— Нет, Барбара, — сказал он. — Ты ошиблась. Это совсем не то.
— Нет, — твердо ответила она. — Я не ошиблась. Нет.
— Ошиблась, Барбара. В тебе говорит твоя ребяческая половина. Это ребенок вообразил себя влюбленным, ребенок, а не женщина.
— Ребенок вырастет и станет женщиной.
— И к тому времени меня забудет.
— Ты не позволишь ей забыть.
— Почему?
— Потому что ты чувствуешь то же, что я. Я это знаю.
Пауэл рассмеялся.
— Ох, дитя, дитя! Отчего ты вообразила себе, будто я люблю именно тебя? Да вовсе нет. Нет этого и не было.
— Есть!
— Открой же глаза, Барбара. Посмотри повнимательней на меня. На Мэри. Ты ведь так повзрослела.
Как же ты не поймешь? Неужели я должен объяснять тебе то, что и так очевидно?
— Линк, господь с тобой!
— Прости теня, Мэри. Как видишь, пришлось все-таки за тебя зацепиться.
— Мы с тобой прощаемся… может быть, навсегда… и в такой момент мне еще это нужно вынести? Разве мало я намучилась?
— Ну-ну, не надо, милая, не надо.
Барбара внимательно посмотрела на Мэри, потом на Пауэла и медленно покачала головой.
— Ты лжешь.
— Вот как? Ну-ка взгляни на меня. — Он положил руки ей на плечи и посмотрел ей в глаза. Нечестивый Эйб пришел ему на выручку. Он смотрел на Барбару с отцовской снисходительностью, чуть насмешливо и добродушно. — Взгляни же на меня.
— Нет! — крикнула она. — Твое лицо лжет. Оно… оно противное. Я его ненавижу? — Она расплакалась и, всхлипывая, проговорила: — Раз так, уходи. Чего же ты не уходишь?
— Мы с тобой уходим, Барбара, — сказала Мэри. Она подошла к девушке, взяла ее за руку и повела к дверям.
— Мэри, вас ждет прыгун.
— А я жду тебя. Жду всегда. И я, и Червилы, и Экинс, и Джордан, и… и… и… и… и… и… и… и…
— Я знаю. Знаю. Я всех вас люблю. Всех вас целую. Да хранит вас…
Образ четырехлистного клевера, кроличьих лап, лошадиных подков.
Непристойный ответный образ Пауэла, который вылезает из нечистот, усыпанный бриллиантами.
Слабый смех.
Последнее прощание.
Он стоял на пороге, насвистывая какой-то жалобный замысловатый мотивчик и глядя вслед прыгуну, который уходил в стальную голубизну неба, на север, к Кингстонскому госпиталю. Он чувствовал себя словно выжатый лимон. И немного гордился собой из-за того, что решил принести себя в жертву. И жгуче стыдился этой гордости. Им овладела легкая, прозрачная печаль. Может быть, взять крупинку никотинового калия и взвинтить себя до психоза? Впрочем, на кой черт ему все это нужно? Вот он раскинулся перед ним, этот огромный сволочной город, где из семнадцати с половиной миллионов душ нет ни одной, которая болела бы за него. Вот он…
Пришел первый импульс. Тонкая струйка латентной энергии. Он отчетливо ощутил ее и взглянул на часы. Двадцать минут одиннадцатого. Уже? Так скоро? Отлично. Значит, пора готовиться.
Он вернулся в дом, взбежал вверх по лестнице в свою туалетную комнату. Импульсы прилетали как первые редкие капли дождя перед бурей. Впитывая эти крохотные капельки латентной энергии, он чувствовал, как набухает, пополняясь, его запас душевных сил. Он сменил костюм, одевшись для любой погоды, и…
Импульсы уже не сыпались отдельными капельками, они моросили, как частый дождик, обмывая его, наполняя сознание лихорадочным ознобом, который неожиданно перемежался эмоциональными вспышками. И… Ах да, питательные капсулы. Вот о чем надо думать. Питательные. Питательные. Питательные! Он сбегал вниз, в кухню. Нашел пластмассовый футляр, вскрыл его и проглотил дюжину капсул.
Энергия прибывала теперь потоками. Струйки латентной энергии от каждого эспера в городе сливались в ручейки, ручейки — в реку, в бушующий водоворотом океан массового катексиса, направленного к Пауэлу, настроенного на Пауэла. Он снял все блоки и впитывал этот поток. Его нервная система супергетеродировала и свистела, и турбина, с невыносимым воем вращавшаяся в его сознании, крутилась все быстрей и быстрей.
Он уже не дома, он бродит по улицам, слепой, глухой, бесчувственный ко всему, погруженный в эту бурлящую массу латентной энергии. Подобно тому как парусник, оказавшись в объятиях тайфуна, стремится использовать для своего спасения само безумие урагана, так и Пауэл стремился поглотить, впитать в себя этот ужасающий поток, с тем чтобы в нужный момент израсходовать латентную энергию, всю до капли катексировать ее и направить на Разрушение Рича, пока еще не поздно, еще не поздно, не поздно, не поздно, не поздно…
Глава XVI
УНИЧТОЖИТЬ ПУТАНИЦУ.
СЛОМАТЬ ЛАБИРИНТ.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
