— У вас так же? — крикнул он в переговорник.
— Так же! — отозвались из второй, соседней орэмашины, видимой сбоку.
— Ну их к зимам и вьюгам! — подключились из третьей, невидимой, — мы уже второй раз стреляем и второй раз мимо!
— Только пустой расход боеприпасов! — завершили в четвертой. — Пора отходить, пока не отказало все остальное: сюда гроза идет!
Истребители плавно развернулись и помчали в разные стороны — на запад и восток.
* * *
Ливень гнал грязь по дорогам. Сливаясь в бурные потоки, ручьи превращались в реки. Гайна, точно неуклюжая баржа, пробиралась к дому, осторожно везя на себе полуживую хозяйку.
Едва они миновали раскуроченные ворота, Ормона стекла со спины жеребца. Двор обратился в клокочущий залив, и по желтоватой грязи женщина поползла в дом.
Прошло полчаса. Гроза стала стихать, сменив гнев на милость, а ливень на дождь.
Ормона вышла из ванной, разрумянившаяся от горячей воды и лекарств, что вернули ей силы. Сминая в руках бурый комок — клочья собственной сорочки, напоминание о том, что все случившееся не было кошмарным сном, — женщина по дороге к выходу из дома залпом, поморщившись, выпила еще какую-то микстуру и стакан очень горького отвара. Напоминание нужно было как можно скорее уничтожить и постараться забыть обо всем, что произошло там, в джунглях.
Когда все было кончено, Ормона, одеваясь, включила переговорник. Зрачки ее были неестественно расширены, но мозг оставался ясным.
— Вы послали встречающих, Зейтори?
Застежки проклятого корсета выскакивали из вялых от слабости пальцев — а может, за четыре луны она попросту отвыкла от него…
— Конечно! Двадцать машин. Через час уже будут на месте, атме Ормона! Нашим орэмашинам просто чудом удалось оторваться! Чудом!
— Верю, — улыбнулась она с таким чувством, будто орэ-мастер ее поздравил.
Корсет наконец-то подчинился ее воле, охватив истерзанное тело крепкими тисками.
* * *
Огромный, ростом с Тессетена, старый волк поднялся на задние лапы, возложив передние на плечи хозяйского приятеля. Человек и зверь посмотрели друг другу в глаза.
— Ты все понял, все понял, Натаути! — тихо проговорил Тессетен, потрепав мокрую шкуру волка. — Что за кровь у тебя?
Экономист раздвинул пальцами густую шерсть. На ребрах пса виднелась глубокая свежая рана. Сначала мужчина решил, что бойкий старичок схватился в джунглях с какой-нибудь особенно зловредной зверюшкой, но, приглядевшись, распознал след от прошедшей вскользь пули.
К базе, искусно спрятанной у подножья великих гор, подъезжали встречающие машины.
Когда всех привезли в Кула-Ори, дождь совсем закончился, но наступила ночь — а ночи здесь были на редкость темными. Несмотря на это, горожане высыпали на главную площадь и, в одной из машин при свете фонарей разглядев Паскома, разразились овациями: все уже были оповещены о неудавшемся нападении северян и считали, что бывший духовный советник отвел беду. Тот лишь покачал головой.
Танрэй кинулась на шею отцу и матери, Ал сдержанно приветствовал своих родителей — и так почти каждый эмигрант узнавал среди вновь прибывших своих родственников или друзей из Эйсетти.
— Ну что, словили приключений на задницу? — надменно спросила великолепная Ормона, безупречно одетая, причесанная и накрашенная, словно бы на высочайшую церемонию.
— Рад тебя видеть, родная, — сказал Тессетен, сжимая в ладонях ее тонкие и отчего-то холодные, как лед, кисти.
— Да что ты? Рад? А я уж подумала, ты решил затесаться в ряды защитников отечества и остаться там навсегда.
Он был настроен миролюбиво, до сих пор еще не в силах поверить, что они остались в живых:
— Будет тебе язвить. Мы не могли раньше.
— В следующий раз планируйте вылазку посолиднее — на год, на два.
— Понимаю, — Сетен усмехнулся. — Вас с Алом тут совсем замучили «челобитными». Они это могут…
— О, да! В свете всего остального это была для меня самая большая проблема.
Ормона отвесила ехидный взгляд в сторону радостной Танрэй, и только после этого Тессетену бросилось в глаза то, как похорошела за прошедшие два месяца «сестренка».
— Твоих рук дело? — шепнул он, наклоняясь к жене.
Она не дозволила себя поцеловать:
— Вот еще! И почему это сразу — рук?!
— Твоих-твоих! Только ты знаешь, как делается такое! Да, кстати! Я пообещал своей матери передать тебе просьбу. Не подумай, что у меня в дороге случилось разжижение мозгов — я и правда пообещал ей, что передам, а ты уж решай сама, что это значит — или же не значит ничего.
Ормона вопросительно и нетерпеливо взглянула на него огромными в темноте глазами.
— Словом, она просит, чтобы ты ее отпустила. Это ваши дела. Она сказала, что это не для моего ума тайна.
Жена слегка изменилась в лице и кивнула, так ничего и не ответив.
Когда они проходили мимо гвардейцев, ради наблюдения за порядком оцепивших площадь, молодой командир, Дрэян, уставился на Ормону восхищенным и весьма красноречивым взглядом. Что ж, судя по всему, и вы здесь не скучали, господа. Губы Сетена покривила злая улыбка.
Увидев обстрелянные, кое-как прикрытые ворота собственного дома, он опешил:
— Что тут стряслось?!
— Что, что… Я ключ от замка потеряла.
В памяти проскочил образ раненого волка. Ормона взглянула на мужа и замерла:
— Что с тобой? В чем дело?
— Что за тайны у тебя от меня, родная?
Она досадливо прищелкнула языком:
— Ох, ну извини за ворота. Коли уж они для тебя такая реликвия, я завтра с утра приглашу кого-нибудь, кто все почи…
— Да к проклятым силам эти ворота! — прикрикнул он. — Почему ты все время что-то скрываешь, таишься, просчитываешь?
Она смолчала. Впрочем, как всегда. Его не слишком задели очевидные шашни между нею и тем гвардейцем — Сетен уже несколько лет как приучил себя не считать Ормону попутчицей, и для него это значило, что они с нею просто живут под одной крышей, а при желании встречаются друг с другом ради неизбежных для супругов ласк и любви. Душевную близость с нею он отрицал. Поэтому если ей так нравится флиртовать, а то даже изменять ему с Дрэяном — что ж, путь свободен. А вот волк, в которого стреляли, в сочетании с разнесенным вдребезги замком на воротах — и, похоже, из одного и того же атмоэрто — это кое-что похуже. Прежде она не переступала черту. От Тессетена уже давно сложно было что-то утаить, а ей это всегда удавалось. И это бесило.
От недавнего миролюбия не осталось и следа.
В доме разило какими-то лекарствами или притираниями — он ничего не понимал во всех этих вещах и не стал спрашивать Ормону: все равно не скажет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
