Но никто не обратил на него внимания. Мало ли теперь бродило тут народу за покупками в лавку Зимовского?
Дед Фишка приподнялся на носки, взглянул на гармониста и от удивления даже присвистнул. Склонив голову набок, на гармони играл сын Зимовского – Егорка. «Ишь ты, гармошку сыну завел, знать и впрямь капиталец имеет», – подумал дед Фишка про Зимовского и протолкался вперед посмотреть, хороша ли гармошка. Егорка сидел на клети амбара, в сапогах с калошами, в суконных брюках, в теплой и мягкой рубашке-верхнице, опоясанной шелковым крученым пояском.
Когда Егорка увидел деда Фишку, гармонь в его руках дрогнула.
– Ну и мастер, Егорушка! – искренне похвалил гармониста дед Фишка.
Егорка просиял. Оробел он по привычке. Овладев собой, он еще шире раздвинул красные мехи своей гармони, а дед Фишка вдруг почувствовал, как холодные мурашки поползли по его спине: шелковый крученый пояс на Егорке принадлежал когда-то Захару.
Однажды, собираясь к обедне, Захар пожаловался, что нитка у кисти пояса порвалась и он начал расплетаться. Тогда же дед Фишка взял пояс, нашел в столешнице, где лежали охотничьи припасы, тонкую медную проволочку, замотал ею узелок и, подавая пояс Захару, сказал: «Теперь, Захарка, до самой смерти не износишь». Вскоре после этого Захар поехал в город и не вернулся.
Вспомнив все это, дрожа всем телом, дед Фишка опустился на клеть амбара рядом с Егоркой. Изогнувшись, гармонист старался изо всех сил. Крепкими ногами девки вколачивали в землю жалкие остатки увядшей травы. Русый кудрявый парень по-петушиному носился вокруг девок, выкрикивая какие-то смешные слова. Дед Фишка не слушал его. Скосив глаза, из-под мохнатых бровей он смотрел на Егорку. Когда Егорка отвернулся, он схватил конец шелкового крученого пояса и ощупал его. Сомнений больше не оставалось никаких: пояс принадлежал Захару. Дед Фишка поднялся и, протолкавшись сквозь толпу, тихо побрел от амбаров.
Старик шел и думал: что же делать теперь? Через несколько минут его нагнала толпа молодежи. Дед Фишка отступил с дороги, и парни, возглавляемые кудрявым молодцом, прошли мимо него. Возле дома Зимовского толпа остановилась. Егорка сомкнул гармонь и, отбиваясь от упрашивающих его парней, пошел домой.
Дед Фишка решился. Едва Егорка вошел во двор, как за спиной его раздался голос старика:
– Папашка-то дома, Егорушка? Дома? Вот и хорошо! Дело у меня к нему есть.
Егорка легко взбежал на многоступенчатое резное крыльцо. Дед Фишка не отставал от него.
В доме было тихо и пусто. Зимовской сидел в переднем углу, под иконами, за тяжелым лиственничным столом и сосредоточенно что-то подсчитывал на больших счетах. Не видя, что Егорка пришел не один, он продолжал щелкать костяшками, бурча себе под нос:
– Десять по гривеннику будет рупь. Раз! Десять гривен – будет тридцать…
«Захарову кровь подсчитываешь, антихрист!» – подумал дед Фишка, дрожа от негодования. Ему хотелось снять с плеча ружье и пальнуть из него в ненавистного человека.
– Тять, чего ж ты гостя не встречаешь? – сказал Егорка, выходя из горницы уже без гармошки.
Зимовской поднял голову, взглянул на деда Фишку и проговорил озабоченно:
– Садись, Данилыч. Егорка, сходи на огород, позови мать.
Егорка направился к двери, но дед Фишка цепко схватил его за плечо и остановил. Сдернув с него шелковый пояс, старик собрал его на ладони и, уничтожающе глядя на Зимовского, дрожа от волнения и еле сдерживаемого негодования, заговорил:
– Поясок-то Захаров, Степан Иваныч! Ты поди думал: не узнается это грешное дело, убивец?!
Бледный, дрожащий от страха Зимовской встал, сделал шаг из-за стола и зашатался.
– Данилыч! – всхлипнув, крикнул он и упал к ногам деда Фишки. – Не… губи, не… не разоряй нас… По гроб жизни рабом твоим буду… В пай в юксинское дело приму…
Испуганный Егорка опрометью бросился за матерью.
Когда он возвратился с Василисой, Зимовской по-прежнему стоял на коленях и, как на исповеди перед священником, рассказывал старику об убийстве Захара.
Василиса с брезгливостью посмотрела на своего безвольного мужа, вымаливающего у старика пощаду, окинула взглядом избу и увидела у печки тяжелый топор-колун. Схватив его, она крикнула деду Фишке:
– Уходи отсюда, леший! Не виноват Степа, не виноват! Околдовал ты его! Наговаривает он на себя!
– Васа, не тронь его! Не скрыть от него правды, – со стоном проговорил Зимовской, не поднимаясь с колен.
Топнув ногой, Василиса со всего размаху ударила мужа по лицу и двинулась с топором на деда Фишку. Тот проворно отскочил к двери и, сорвав с плеча ружье, закричал:
– Ну, тронь, тронь! Трахну – и нет тебя!.. Туша! Мешок с дермом!
Василиса оторопела, но только на одну секунду. Потрясая колуном, молча, с горящими, как у волчицы, глазами, она сделала еще шаг к двери. Опасаясь больше всего за себя, за то, что он может не вытерпеть и выстрелить, дед Фишка выбежал за дверь и почти скатился с высокого крыльца. Василиса вслед ему запустила топор. Грохоча по ступенькам, колун нагнал деда Фишку и топорищем ударил его по ногам.
Выскочив во двор, дед Фишка быстро захлопнул за собой калитку и, подняв щеколду, засунул в петельку щепку. Потом через огороды он выбрался к лесу и, опасаясь погони Зимовских, пошел стороной от дороги.
5
В Волчьи Норы дед Фишка пришел под утро, в тот час, когда стоит звенящая тишина и спят даже чуткие сторожевые псы.
Агафья, выйдя на стук, несколько раз переспрашивала, кто за дверью. Не верилось, что брат, все лето только и думавший о тайге, мог вернуться так скоро.
– Засвети-ка скорее лампу, Агаша, да разбуди Матюшу с Нюрой, – входя в избу, тихо, чтобы не разбудить детей, сказал дед Фишка.
– Ай что опять случилось в тайге? – спросила Агафья, зажигая лампу.
– Случилось… такое… – дрогнувшим голосом заговорил дед Фишка, опускаясь на лавку, и вдруг рассердился: – Да что ты стоишь? Буди, тебе говорят, скорее!
Взглянув при огне на брата, Агафья поняла, что пришел он не с пустой вестью, и заторопилась в горницу поднимать Матвея и Анну.
Когда все трое вышли из горницы, дед Фишка вытащил из-за пазухи крученый шелковый пояс и, бросив его на стол, спросил:
– Признаете?
Анна с испугом прошептала:
– Господи, батин пояс!
Матвей и Агафья нагнулись над столом и долго рассматривали пояс, не дотрагиваясь до него руками.
Дед Фишка помедлил несколько секунд и рассказал обо всем, что произошло в Сергеве. После его рассказа наступило тягостное молчание… Как живой вспомнился Захар, погибший от рук знакомых людей. Матвей нахмурился, Агафья притихла, ссутулилась. Первой заговорила Анна. Вытирая уголком головного платка слезы, она задумчиво сказала:
– Когда сгинул батя, чудилось мне, что убили его свои люди. Никому я об этом не говорила, а думка такая в голове была. Дело прошлое, грех таиться, думала я тогда – ты прости меня, мама, – не Влас ли кого подговорил? Был батя в городе с воском, возвращался с деньгами. Теперь каюсь – не то думала… Дядя тут о суде вел речь. Не будет нам от суда проку. Зимовские задарят судей, а мы останемся ни с чем. А на мой згад так: поезжай, Матюша, к Зимовскому, припугни его, а коня, деньги, вещи, какие при бате были, пусть отдаст. Чего ради нашему добру пропадать?.. А батю так мне жалко, так жалко, что слов моих нету…
Анна заплакала навзрыд. И вновь наступило тягостное молчание.
– Что с возу упало, то пропало, – проговорил наконец Матвей, барабаня длинными пальцами по столу. – К Зимовскому я не поеду и торговаться с ним, дави его черти, не стану. А вот попьем чаю, запряжем коня – и поедем мы с дядей в Жирово, к уряднику. Пусть Зимовских по тюрьмам потаскают. Может, жирок-то с Васы спадет, да и народу, гляди, облегчение выйдет, станет одним кровопивцем меньше. Так, что ли, мама?
– На это нет тебе, сынок, моего благословения, – сказала Агафья. – Твой отец и живой-то ни с кем не судился, а ты хочешь после смерти его душу по судам таскать. Не будет этого. Нет, не будет! А насчет того, чтобы ехать по мертвому торговаться, и говорить не стоит. Грешно, Нюра, это делать.
– Ну как же нам быть-то, Агаша? – спросил дед Фишка.
– А так: если бог есть, то от его суда никто не уйдет и он сам покарает убийцу! Прожили мы со стариком жизнь свою честно, чужой хлеб не ели, никому ничего плохого не делали, а коли нам досадили, – значит, судьба такая, значит, рожден человек на муки вечные. Утро настанет – пойду к отцу Аполлинарию и попрошу его отслужить панихиду за упокой раба божия Захара.
Анна и дед Фишка пытались разубедить Агафью, но она осталась в своем решении непреклонной.
На другой день дед Фишка и Матвей, делая вид, что едут на поля, отправились в Жирово, к уряднику.
Дорога в Жирово была не очень длинной, но тряской и утомительной – тянулась через бесчисленные овраги и буераки.
Приехали во второй половине дня. Перед домом волостного правления стояло несколько худых лошаденок. У крайней телеги толпилось с десяток мужиков. Один из них крикнул подъезжавшим Матвею и деду Фишке:
