Приехали во второй половине дня. Перед домом волостного правления стояло несколько худых лошаденок. У крайней телеги толпилось с десяток мужиков. Один из них крикнул подъезжавшим Матвею и деду Фишке:
– Напрасно торопились, добрые люди! Начальство загуляло, волость на замке.
Дед Фишка хотел выругаться, но, как будто в подтверждение слов мужика, где-то послышался звон бубенцов, песни, и, вылетев из-за угла, мимо волостного правления промчалась пара сытых, крупных лошадей, запряженных в широкую телегу.
На телеге в обнимку сидели волостной старшина, урядник и Степан Иваныч Зимовской. На середине телеги, тоже в обнимку, раскрасневшаяся Василиса и урядничиха пьяными голосами горланили песни. Егорка с гармонью, примостившись рядом с ямщиком, разливал по жировским улицам замысловатые переборы.
– Ну, дядя, можно поворачивать обратно. Опередили нас Зимовские, – мрачно проговорил Матвей, когда телега, приостановившись вдали, начала поворачивать к дому волостного старшины.
Дед Фишка развел руками и, обращаясь к мужикам, спросил их с растерянным видом:
– Где же правду искать, мужики?
– Правду? Правда – вон она, дедка, на телеге с гармонью проехала, – отозвался один из мужиков, а другие промолчали, хмуро поглядывая на большой крестовый дом под железной крышей, в котором жил волостной старшина.
Книга вторая
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
После трескучих морозов и затяжных буранов несказанно хороши бывают февральские оттепели. Люди знают, что еще не весна, что будут еще не раз стоять над землей неподвижные холодные туманы и бесноваться непроглядные вьюги. И, может быть, потому-то так дороги эти редкие теплые дни.
В полдень начинаются капели. Не часто и как будто нехотя скатываются с крыш первые капли и падают в сугробы нанесенного буранами снега. Они летят до земли медленно, продолговатые, синевато-прозрачные. Вечерами под крышами повисают сосульки. Горящий закат окрашивает их в оранжево-золотистый цвет, и тогда искрятся карнизы домов, отделанные причудливой хрустальной бахромой.
В оттепель Матвей любил бывать в волченорском кедровнике. Кедровник был в пяти верстах от села. Он рос по склонам холмов и берегам едва сочившихся ручейков. Кедры были один к одному, все как на подбор: высокие, сукастые, с мягкой зеленой хвоей. Ветвистые макушки деревьев закрывали небо, и в кедровнике всегда было сумеречно и по-таежному уютно. Верст на десять тянулся кедровник и на редкость был плодоносен. В праздники волченорские мужики и бабы выходили на улицу непременно с орехами. Щелкать семечки в Волчьих Норах считалось последним делом. В других селениях завидовали волченорцам и называли их не иначе, как орешатниками. Да и как не позавидовать! Волченорцы сбывали орех скупщикам, и это заметно увеличивало крестьянские достатки. Особенно выручал орех бедноту.
Кедровник берегли всем народом. Каждый от мала до велика знал: за одну шишку, сбитую не в указанное время, выведут все семейство виновного на сход, и тогда быть великой беде.
День выхода в кедровник назначали на сходке. Верно, с недавних пор не одни волченорцы были хозяевами кедровника. Уже лет десять на северной опушке живут переселенцы, приехавшие из Курской губернии. Два поселка выстроились в трех верстах один от другого, и волей-неволей пришлось волченорцам уступить часть кедрача новоселам.
С тех пор волченорцы через гонцов сообщали новоселам о дне выхода в кедровник.
Это происходило в последних числах августа. На рассвете раздавались три гулких удара в большой церковный колокол. Пешие и конные волченорцы, обгоняя друг друга, целыми семьями устремлялись в кедровник.
На опушке их встречала стража. Стража состояла из своих, каждого знала в лицо и зорко следила за тем, чтобы кто-нибудь чужой не проник на шишкобой.
Трое суток, с короткими перерывами на ночь, в кедровнике стоял гул. Шишки сбивали, ударяя о стволы кедров барцами – полуторапудовыми лиственничными чурбаками, насаженными на длинные жерди. Потом в кедровнике все стихало до будущего шишкобоя. Осенью по опушке бродили бабы и ребятишки, собирая рыжики, но в глубь кедровника не заходили: там грибы не водились.
В февральские оттепели подтаявший снег опадал с ветвей, и кедровник зеленел по-весеннему ярко и свежо.
Матвей с трудом поднялся на крутой холм. Лыжи, обшитые оленьей шкурой, не держали и скользили назад. Отсюда, с холма, хорошо были видны уходящие к горизонту осинник и березник. Где-то далеко, из-под горы, легким дымком курился новосельческий поселок Ягодный. В лесу было тихо, но вершины кедров шумели нескончаемо и так же убаюкивающе, как в Юксинской тайге.
Матвей остановился, вытащил из кармана брюк кисет и, завертывая цигарку, засмеялся.
– Чудачка! – сказал он вслух, улыбаясь сам себе и посматривая то на кедровник, то на простиравшиеся перед ним бельники.
Час тому назад он повздорил с женой. Увидев, что Матвей вытаскивает из амбара лыжи, Анна спросила:
– Не то в кедровник?
– Туда, Нюра.
– Будто, кроме этого, и дела нет. Снег вон со стайки сбросил бы… корова, того и гляди, в капелях купаться будет.
– Рановато, не весна еще… А денек сегодня отменный. Лесным воздухом подышать захотелось. Лесной я человек, Нюра!
Анна вспылила:
– И для этого день терять? Захотелось – так выйди вон на зады, в бельники, и дыши сколько хочешь.
– О делах я знаю, Нюра. Ох, дела, дела эти! – задумчиво произнес Матвей. – А березник неподходящ для меня. Духу в березе того нет. Вот кедр, сосна, пихта с елкой – другое дело. Приди в в крещенские морозы – все равно носом дух смолевой учуешь. Бывало, на Юксе зимой живем с дядей и все таежным запахом наслаждаемся.
Матвей собирался сказать еще что-то такое же восторженное о родной тайге, но Анна перебила его:
– Что ж, от этого таежного духу в твоем кармане прибудет или пестрая телка на двор придет?
– Тьфу, будь ты неладна! – с сердцем проговорил Матвей. – Что же, оттого, что я день дома просижу, у тебя во дворе еще одна телка прибавится?
Анна круто повернулась и ушла в коровник. Через минуту она крикнула оттуда вдогонку мужу:
– Другие мужики не разгуливают без дела, оттого, может, и ломятся у них амбары от добра.
…Теперь Матвей стоял на холме, смотрел на зеленые кедры, на голые прутья берез и, вспоминая разговор с женой, улыбался.
– Чудачка! – повторил он вслух.
Преимущество кедровника перед березником было настолько очевидным, что слова жены о прогулке в бельники показались ему смешными.
Он докурил цигарку, снял из-за спины ружье и, повесив его на плечо, побежал, оставляя за собой широкие лыжни. Спешить было некуда. Но ему хотелось бежать быстро, напряженно, как он бегал когда-то в Юксинской тайге по свежему следу лисицы. Ружье тут тоже почти не требовалось. Люди так старательно опустошили кедровник в дни шишкобоя, что зверям и птицам ничего не оставалось, и они гуртовались в других местах. Правда, иногда с бельников сюда прилетали поглотать кедровой хвои тетерева, и Матвей надеялся на счастливый случай. Ловко скользя на лыжах между деревьями, он скатился в лог и увидел на одном кедре ворону. Тетерева не попадались, а выстрелить хотелось. Он снял с плеча ружье и привычным движением приложил ложе к плечу. Ворона, распустив крылья, упала на землю, и не стихло еще короткое зимнее эхо, как послышался отдаленный говор людей. Матвей сдвинул черную папаху на затылок и прислушался. В кедровнике зимой редко бывали люди, но они могли тут быть, и этому не следовало удивляться. Матвей торопливо закинул ружье за спину и побежал на говор.
Он ложбиной обогнул лесистый, недоступный холмик и вскоре оказался там, где только что разговаривали люди. Ходили они без лыж, и следы показывали, что было их трое. Сожалея, что людей уже нет, Матвей пошел по их следам. В этакий теплый день приятно было бы встретить здесь кого-нибудь, угостить табачком из своего кисета и завести неторопливый разговор о житье-бытье. Матвей прибавил шагу и быстро выбежал на опушку кедровника, но люди его не ждали. По неторной дороге в сторону Волчьих Нор удалялись легкие сани, и опознать тех, кто ехал, было уже невозможно.
Матвей стоял, думая: «Что они тут делали? Кто это?»
Ничего не решив, он пошел в глубь кедровника. Только спустился под горку, из-под ног выпорхнул косач. Матвей выстрелил влет. Косач упал в снег, недвижим, как черный камень. Матвей подобрал его и, зная, что косачи не летают в одиночку, осмотрелся. Совсем неподалеку от него на высоком кедре сидели еще два косача. Прячась за деревьями, Матвей подкрался к птицам и убил еще одну.
2
Домой Матвей возвращался довольный. Два косача – невелика добыча, а все-таки завтра будет вкусный обед и Анна не станет больше упрекать его за потерянный в хозяйстве день.
Дома оказался гость. На лавке у окна сидел Дениска Юткин. Гость был редкий. С тех пор как Матвей подбил мужиков не возить хлеб на мельницу к Юткиным и Штычковым, Евдоким запретил своей семье бывать у Строговых.
