приглушенным щебетанием и свистом предупреждали друг друга о приближении врага. Сосновая шишка, отчаянно цеплявшаяся за ветку в течение всей зимы, падала в тишине с раскатом ружейного выстрела.
Но на этот раз не запах птиц или грызунов заставил Ваську остановиться; это был знакомый запах, которого он еще никогда не чуял в лесу, — запах кошки. Не тот влекущий дух, доносившийся весной и осенью из деревни, но все же, несомненно, запах кошки. Ошибиться было невозможно: в лесу, где Васька столь долго царствовал безраздельно, появилась киска. Следуя за запахом, он прошел к подножию березы, и там в самом деле среди древесного сора сидел, играя листком, белый котенок. Малыш то отступал, то бросался на листок, подтягивал его к себе изогнутыми когтями, отталкивал прочь, то и дело останавливаясь, чтобы полизать шерсть на груди резким движением темно-красного язычка. Надоел листок! А в следующий миг котенок вновь начинал свои прыжки. Когда после нескольких нападений листок превратился в труху, котенок оглянулся в поисках новой игрушки и с удивлением обнаружил, что на него пристально смотрит большой полосатый зверь, присевший на мощных бедрах. Охваченный ужасом, котенок ответил ему взглядом, и тогда зверь разомкнул свои плотно сжатые челюсти и гордо объявил: «Я кот Васька, жил раньше в семье Морозовых в селе Грустном». Котенок не отрывал от него взгляда — словно изумруд посреди янтарного блеска — и Васька продолжил: «Ты когда зашел в лес, малыш? Здесь, под этими деревьями, давно уж не было никаких кошек, кроме меня».
Котенок слабо мяукнул.
— Мы жили в Другом Лесу, — жалобно сказал он, — но туда бегала страшная собака, и вчера мы перебрались сюда. Мамочка пошла назад за дроздом — она не захватила его с собой, потому что боялась, что я не смогу быстро забраться на дерево, если нас настигнет собака.
— Ты мешал бы ей, — сочувственно произнес Васька. — Но как случилось, что вы стали жить в лесу? Вы должны были жить с людьми. Кошки стали домашними животными на заре цивилизации или, скажем так, на начальной стадии общественной истории.
— Мы и жили с людьми, да что от них толку, когда они топят котят.
Но среди лучших друзей Васьки были как раз люди. Он вырос в Ленинграде в полной изоляции от кошачьего общества и с детства привык к людям.
— Сейчас это называют «импринтингом», — надменно произнес он.
— Я знаю о людях только то, что они утопили моих братьев и сестер в бадье, и утопили бы меня, не спрячь меня мама в соломе; а когда она попыталась отвести меня назад в деревню, они спустили на нас собак.
— И все же, — задумчиво произнес Васька, — судьбы людей и кошек переплетены неразрывно. В Древнем Египте мы были богами, и я слышал, что еще до изобретения часов китайцы узнавали время, заглядывая в наши светящиеся глаза. Мисс Люси, моя добрая хозяюшка в Ленинграде, читала своим братьям и сестрам историю о бедном мальчике, ставшем лорд-мэром Лондона. Он сумел заработать много денег, продав кошку в одном заморском королевстве, страдавшем от крыс. Насколько я знаю, церковные колокола в Лондоне до сих пор отмечают это событие: «Вернись, Уиттингтон, лорд-мэр Лондона, лорд-мэр Лондона…». Как-нибудь я расскажу тебе сказку про Кота в Сапогах, которая, как и всякая история, есть по сути история предательства и продажности. Но люди сделали многое, чтобы сохранить древний род кошек. Сами по себе мы, кошки, могли бы и не открыть удовольствия есть рыбу, особенно жареную или вареную. Мне приходилось слышать, как кошки ловят рыбу с берега, но, поверь, вкус к рыбе они обрели у бивачных костров. Непохоже также, что тебе или мне доведется еще пить из блюдца молоко, которое можно назвать национальным кошачьим блюдом. Если, конечно (вздох), мисс Люси не приедет в Грустное и не заберет меня назад в Ленинград. Но вернемся к твоей истории. Как я понимаю, твоя мама унесла тебя в Другой Лес, чтобы тебя не постигла участь твоих братьев и сестер; почему же вы оставили его и пришли сюда?
— Как только я научился ходить, мама хотела отвести меня назад, в деревню. Она не могла поверить, что люди, с которыми она прожила всю жизнь, будут так жестоки, что прогонят нас прочь. И еще она думала, что моя белая шкурка окажется мне на пользу — в деревне нет ни одной белой кошки.
— Верно, — прервал ее Васька. — В наши дни редко встретишь белую кошку. Было, как я знаю, время, когда во время голода в Москве все кошки были белые. Этим мы обязаны, несомненно, случаю — очевидно, одна белая кошка уцелела, когда все пестрые были съедены. А когда пестрые и черные кошки стали вновь появляться в Москве, там часто можно было встретить белую кошку с полосатым хвостом или лапами — явление дотоле, я думаю, неизвестное. Но это я говорю по слухам, сам я жил, как уже говорил, в Ленинграде.
— А в Ленинграде не было белых кошек?
— В Ленинграде не было никаких кошек. Там было в порядке вещей, что дети вырастали, ни разу не видав кошки, кроме как в старых книжках с картинками. Своим существованием я обязан тому, что мисс Люси прятала меня в шкафу, время от времени принося мне еду и меняя песок. Перед этим она запирала дверь и задергивала занавески. Но вернемся к тебе. Как тебя зовут, малыш?
Котенок катался на спине у лап Васьки.
— Я Котенок, — промурлыкал он.
Васька снисходительно усмехнулся.
— Я вижу, что ты котенок, но у котят тоже есть имена. Как тебя зовет мама?
— Миленькая, Доченька. А когда я шалю, она зовет меня Озорницей.
— Это просто ласкательные прозвища. Мы должны подобрать тебе настоящее имя. Подошел бы Снежок, но это собачье имя. Мы же не хотим, чтобы нам все время напоминали о собаках, правда? — Котенок вздрогнул. — Пушок, Белянка — всё это тоже собачьи имена. Многих котят-девочек, которых я знал, звали Мурочка, но это имя просто значит, что ты мурлычешь. Английская леди, приходившая давать уроки мисс Люси, называла меня Пусси. Она садилась возле меня на корточки и пела: «О, lovely Pussy, о, Pussy ту love, what а beautiful Pussy you are!»[65]. Но Пусси это едва ли не родовое имя для кошек в Англии, как Киска в нашем языке. К тому же оба этих имени неприятно шипящие. Я буду звать тебя Жемчужинкой. Мисс Люси носила большую серебряную брошь и перламутровый кулон. Я, бывало, сидел у нее на коленях
