дела, чулан, в котором, однако, стояли кровать, стул и маленький столик. Правда, не было шкафа — лишь несколько крючков на двери; не было и умывальника — здешнему жильцу придется выходить умываться в общую ванную. Зато сквозь внушительных размеров окно лился дневной свет, и Нина Петровна обругала себя за недостаток предприимчивости. Почему она не заглянула сюда вместо того, чтобы ломиться в первую же пустую палату? Как хорошо было бы жить совсем одной в этом светлом чулане! Кровать была застелена, и непременный графин с водой и стакан на столике, казалось, ждали постояльца. Может быть, еще не поздно попросить эту комнатенку? Быть может, и не найдется женщины, согласной обменять удобства в других палатах на одиночество без всяких удобств? Но последующий визит к директору развеял все ее мечтания: крошечная комната была предназначена для женщины из Ленинграда, писательницы, которая нуждалась в отдельной комнате, потому что везет с собой пишущую машинку. Единственное, что пообещал директор, так это оставить Нину Петровну одну в комнате как можно дольше; а потом он постарается поселить с ней только одну соседку и сам проследит, чтобы это была достойная тихая женщина. Когда через несколько дней после этого разговора Нина Петровна зашла к себе в палату вымыть руки перед обедом, в дверях ее встретил крепкий запах косметики, нечто вроде смеси пудры, туалетного мыла, дешевых духов, и поверх всего грушевый аромат — это был, конечно, лак для ногтей. Она тихо закрыла дверь и присела на краешек кровати. Оглядевшись, она увидела на столике возле третьей кровати перевернутое настольное зеркало в виде сердечка и поняла, что отныне у нее нет своего пристанища. В столовой она пыталась угадать, с кем из вновь прибывших женщин она разделит комнату, но они были рассеяны по одной, по две за разными столиками, и она отказалась от этой попытки. После обеда она поспешила на третий этаж, надеясь устроиться на полуденный сон до того, как появится незнакомка. Комната была пуста, но каштанового цвета халат, висевший на спинке кровати в другом углу комнаты, и пара дырявых поношенных тапочек на полу говорили о том, что враг уже укрепился в цитадели. Нина Петровна была уверена, что ей не удастся заснуть, но не добралась она и до середины первой главы «Темного цветка»[63], как сомкнула глаза. Когда она открыла их, то обнаружила, что проспала больше часа, а звуки чужого размеренного дыхания дали ей знать, что больше она не одна. Тело, громоздившееся под простыней на третьей кровати, и россыпь золотистых волос на подушке (лицо заслоняло зеркало, расставленное на столике) помогли Нине Петровне воссоздать образ спящей. Она должна быть вульгарной и дородной — об этом говорили запахи косметики и массивное тело под простыней. Вряд ли молодая — с чего бы молодой женщине приезжать в этот скучный, хоть и на природе, дом отдыха; и еще этот старомодный, потрепанный халат и эти убогие тапочки. Спящая заворочалась, потом села в кровати и повернулась лицом к Нине Петровне; та увидела короткий нос с раздувшимися ноздрями, густые темные ресницы, безупречные дуги бровей над красивыми газельими глазами. Глаза широко раскрылись, окинув Нину Петровну взглядом, полным едва ли не нежности. «Ольга Васильевна Смирнова, — представилась незнакомка. — Мы с вами соседки, так что давайте дружить». Нина Петровна назвала себя.
Новая знакомая болтала без умолку, и Нине Петровне приходилось глядеть ей в лицо, отвечая на вопросы, задаваемые с таким добродушием, что оставить их без ответа было бы просто нелюбезно. Не переставая говорить и вовсе не смущаясь присутствием посторонней, Ольга Васильевна стянула через голову розовую нейлоновую рубашку. Затем, тяжело вздохнув, она спустила ноги на пол и стала совать их в свои ужасные тапочки. Увидев распухшие ноги с вывернутыми, мозолистыми большими пальцами, Нина Петровна поняла, что так изуродовало эти тапочки. Она отвернулась к стене, пока продолжался процесс одевания и умывания, сопровождаемый короткими вздохами и ворчанием. Когда Нина Петровна услышала, что соседка прохромала по комнате и закрыла за собой дверь, она встала сама и через несколько минут была готова к полднику. Ольга Васильевна поджидала ее на лестничной площадке. Теперь, одетая, она уже не выглядела такой толстой, и Нина Петровна отнесла слышанные ею только что вздохи и стоны на счет затягивания лифчика и пояса. Растекавшийся живот был стянут ремнем и теперь образовывал подобие футбольного мяча под тесной юбкой, а обвислые груди были подняты лифчиком, кружевная отделка которого выглядывала в вырезе блузки; ужасные ноги были втиснуты в туфли на высоком каблуке. В общем, ее массивная фигура стала едва ли не стройной.
— Мы должны подружиться, — сказала Ольга Васильевна, вприпрыжку следуя за Ниной Петровной по лестнице, и добавила со смешком: — По крайней мере, на месяц. — И, словно смакуя удачно выбранный оборот, повторила: — Да, подружиться на месяц. — Что-то в выражении лица Нины Петровны заставило ее добавить: — Конечно, под дружбой я имею в виду взаимную терпимость. Культурные люди должны уметь жить вдвоем в одной комнате, не мешая друг другу, так, словно каждая из нас одна.
Нина Петровна охотно согласилась с этими взглядами, вполне совпадавшими с ее собственными, но у Ольги Васильевны оставалось про запас еще одно сообщение, которое показало, что ее представления о невмешательстве весьма разнятся с теми, что исповедовала Нина Петровна.
— И мы не будем скучать, — сказала она. — Я привезла с собой маленький транзистор, и мы сможем слушать музыку, сколько захотим.
Они уже спустились в коридор, и Нина Петровна остановилась на коврике на площадке.
— Что? — воскликнула она. — В спальне? Да ведь это не разрешается.
— Да кто будет возражать? Я думаю, все любят музыку.
— Я буду, — твердо произнесла Нина Петровна. — А еще рядом с нами, вернее, через несколько дверей, вскоре поселится писательница. Уж она-то точно будет возражать.
— Писательница! Да ведь здесь дом отдыха. Пусть отправляется в писательский дом творчества, если хочет стучать на машинке. Но если возражаете вы, то я и вынимать не стану транзистор. Если только вы сами не захотите как-нибудь послушать музыку. Я сказала «взаимная терпимость», и я собираюсь придерживаться этого правила. Хотя и не совсем понимаю, почему я не должна делать что-то, что вам не нравится, а вы можете запретить мне делать что-то, что мне нравится. — Но при этих словах она весело засмеялась, и они вошли в столовую как старые подруги.
На следующий день в столовой появилась писательница — пожилая дама крупного телосложения, с коротко постриженными серо-стальными волосами и морщинистым
