Эта закулисная возня дошла каким-то образом до Михоэлса, следствием чего явилось его письмо еще сравнительно молодому (по тогдашним советским критериям: ему не исполнилось и сорока пяти) партаппаратчику с большой перспективой – в ближайшее время он займет место, оставленное умершим Щербаковым. Это был Михаил Суслов, сыгравший одну из самых зловещих ролей в драме советского еврейства. 21 июня 1946 года Михоэлс направил на его имя письмо, где терпеливо и убедительно изложил своему адресату историю создания ЕАК, доказывая полезность его деятельности с точки зрения кремлевских же интересов. Такое письмо не могло появиться случайно – что-то побудило Михоэлса пойти на этот шаг, что-то вынудило его избрать оборонительный тон, защищаться от вроде бы еще не выдвинутых обвинений, отвечать на никем вроде бы не поставленные, но существующие вопросы[15]. Суслов, как водится, на письмо не ответил – лишь принял к сведению. И поручил «разобраться» сотрудникам цековского отдела внешней политики. Он не мог не знать, что параллельно свою «проверку» ведет министерство государственной безопасности. Она завершилась письмом МГБ на имя ЦК партии и Совета Министров.
«Докладная записка» Лубянки была озаглавлена «О националистических проявлениях некоторых работников Еврейского антифашистского комитета» – этим уже было сказано все. Там говорилось, что «члены ЕАК, забывая о классовом подходе, осуществляют международные контакты с буржуазными деятелями и организациями на националистической основе, а рассказывая в буржуазных изданиях о жизни советских евреев, преувеличивают их вклад в достижения Советского Союза» – это следует расценить, с точки зрения авторов документа, как проявление национализма. В документе также подчеркивалось, что «Комитет явочным порядком развертывает свою деятельность внутри страны, присваивая себе функции главного уполномоченного по делам еврейского населения и посредника между ним и партийно-советскими органами». Вывод делался однозначный и беспощадный: деятельность комитета вышла за пределы его компетенции, она становится вредной, дальнейшее существование комитета нетерпимо – он подлежит ликвидации[16].
«Вредность» дальнейшего существования комитета, в глазах Кремля и Лубянки, несомненно, подкреплялась еще информацией, получаемой агентурным путем. Вряд ли «верха» могли остаться безучастными, например, к ставшим им известными таким высказываниям Ильи Эренбурга на рабочих заседаниях ЕАК: «Ради пропаганды против фашизма среди евреев за рубежом нечего было создавать Еврейский комитет, ибо евреи, в какой бы стране они ни жили, меньше всего нуждаются в антифашистской пропаганде. Главная задача Комитета должна заключаться в борьбе против антисемитизма у нас в стране»[17].
Скорее всего, именно это (потенциальная возможность легально существующей общественной структуры противостоять эскалирующему антисемитизму) и вызывало в верхах самое большое беспокойство, поскольку антисемитизм в кадровой политике практически уже стал официальным, а в сфере идеологической и культурной завоевал ведущие позиции. Только так можно объяснить пространное письмо Михаила Суслова от 19 ноября 1946 года, адресованное сразу четырем секретарям ЦК: Андрею Жданову, Алексею Кузнецову, Николаю Патоличеву и Георгию Попову, – беспощадно резкое по формулировкам и категоричное по выводам: «Деятельность Еврейского антифашистского комитета, как на заграницу, так и внутри СССР, приобретает все более сионистско-националистический характер и потому является политически вредной и нетерпимой. Вся деятельность ЕАК в настоящее время противоречит ленинско-сталинским взглядам на существо еврейского вопроса. (Автор, отнюдь не будучи апологетом Ленина, должен, однако, заметить, что взгляды вождя на «существо еврейского вопроса» были высказаны им самим более чем определенно: «Позор тем, кто сеет вражду к евреям»[18]. – А. В.)
В своей деятельности Еврейский антифашистский комитет исходит не из ленинско-сталинских идейных позиций, а из позиций буржуазного еврейского сионизма и бундизма. ‹…› Объективно ЕАК в советских условиях борется за реакционную идею единой еврейской нации»[19]. Письмо было послано Сталину и всем членам политбюро – с предложением признать «дальнейшее существование Еврейского антифашистского комитета в СССР нецелесообразным и политически вредным»[20].
Может показаться, что речь шла только о существовании ЕАК как легальной структуры, находившейся на государственном бюджете и полностью контролируемой спецслужбами. На самом деле возня вокруг комитета отражала судьбоносные повороты в кремлевской национальной политике, на которую влияло множество факторов, а не только выплеснувшиеся наружу и прогрессирующие эмоции кремлевского диктатора. Резкое обострение отношений с США, где евреи играли видную роль в государственной, общественной и экономической жизни, приближающееся провозглашение самостоятельного еврейского государства, о чем Сталин был, конечно, осведомлен из донесений разведки и по дипломатическим каналам, ничем не погашенный взрыв антиеврейских настроений, спровоцированный нацистами, – прежде всего в славянской среде (то есть в России, Украине и Белоруссии), – взрыв, с которым Сталин не мог не считаться и который он, пусть и негласно, поддержал, – все это определяло новый курс Кремля: наконец-то, хотя бы только в секретной партийной переписке, было признано существование «еврейского вопроса». Идеологические установки двадцатых – тридцатых годов наличие такого вопроса исключали – с победой «Великой Октябрьской социалистической революции» он считался уже решенным.
Однако совершенно четких указаний о судьбе комитета Сталин пока не давал, не теряя, видимо, надежды как-то еще использовать его в своих далеко идущих стратегических, внешнеполитических планах. А внутри партийного штаба явно еще не было единства по этому вопросу, что, при отсутствии ясных указаний от высшего лица, давало сторонникам разных позиций возможность маневрировать и предлагать альтернативные решения.
Именно этим, думается, можно объяснить рождение одного спасительного (увы, спасительного на весьма короткое время) документа, который 19 июля 1947 года подписали, адресуясь к секретарю ЦК Жданову, аппаратчики сравнительно не очень большого масштаба Л. Баранов и Л. Григорян – они были соответственно заместителями заведующих международного отдела и отдела агитации и пропаганды ЦК. Сам заголовок этого документа – «Об ошибках в работе ЕАК» – давал надежды на выживание: ошибки на то и ошибки, чтобы их исправлять; если комитет ликвидируется, то его ошибки уже никого не интересуют. Так прямо в письме и говорилось: работу ЕАК надо «коренным образом улучшить», дополнив его состав еще целым рядом «общественных деятелей, ученых, работников искусств, писателей, журналистов»[21]. В развитие этого предложения, но уже значительно позже (март 1948 года) был составлен список обновленного состава президиума ЕАК без Ицика Фефера, Льва Квитки и других активистов-ветеранов, зато с участием дважды Героя Советского Союза Давида Драгунского, популярных композиторов Матвея Блантера и Исаака Дунаевского, балерины Майи Плисецкой. скрипача Давида Ойстраха и других, очень известных в стране, деятелей науки и культуры[22]. Самой большой загадкой было предложение об изгнании Фефера: ведь даже на стадии проекта персональный состав президиума ЕАК по тогдашним правилам не мог формироваться без согласия Лубянки, – стало быть, Фефер, – сиречь агент «Зорин», к тому времени чем-то ей не угодил[23].
«Еврейский вопрос» активно разрабатывался в верхах отнюдь не только в связи с существованием и деятельностью ЕАК – он решался глобально. Наглядным, то есть очевидным для всех, стало резкое сокращение «еврейского присутствия» на всех этажах власти. В 1946 году прошли задержавшиеся из-за войны «выборы» в Верховный Совет СССР. Слово это взято в кавычки, поскольку выбирать избирателям было не из кого: в списке кандидатов значилась только одна фамилия будущего депутата. Того, чья кандидатура была действительно избрана в ЦК и утверждена лично Сталиным. Теперь в одной из палат – Совете Союза – было семь евреев (вместо тридцати двух, чей мандат завершился), во второй палате (Совет Национальностей) пять вместо пятнадцати. Это были так называемые «почетные евреи» (например, генерал Исаак Зальцман и полярный летчик Марк Шевелев) или те, кому депутатский статус полагался по должности (министры, заместители министров), а также декоративный депутат – колхозница из-под Биробиджана Шифра Кочина[24]. Позже их станет еще меньше – в пределах, видимо, установленной для них стабильной (неменявшейся) квоты: три в Совете Союза и три в Совете Национальностей.
Все это происходило в 1946 году. На поверхности никаких очевидных признаков государственного антисемитизма еще не было. Когда началась вторая, не афишируемая, в отличие от первой, волна террора (это также относится к 1946 году), под которую попали очень крупные деятели, в том числе нарком авиационной промышленности Шахурин и маршал авиации Новиков, евреев среди сталинских жертв не оказалось. Более того, заместитель Шахурина – Соломон Сандлер и директор крупнейшего авиационного завода в Саратове Израиль Левин по следственным материалам должны были оказаться также в числе подсудимых, но Сталин не разрешил их арестовать и даже сохранил за ними посты[25]. Не исключено, что все это было сделано сознательно. Слух о случившемся «чуде» немедленно распространился и в узких, и в широких кругах, на что Сталин, скорее всего, и рассчитывал: игра с американцами в «еврейскую тему» все еще продолжалась, и до поры до времени не было нужды их пугать.
