Все это происходило в 1946 году. На поверхности никаких очевидных признаков государственного антисемитизма еще не было. Когда началась вторая, не афишируемая, в отличие от первой, волна террора (это также относится к 1946 году), под которую попали очень крупные деятели, в том числе нарком авиационной промышленности Шахурин и маршал авиации Новиков, евреев среди сталинских жертв не оказалось. Более того, заместитель Шахурина – Соломон Сандлер и директор крупнейшего авиационного завода в Саратове Израиль Левин по следственным материалам должны были оказаться также в числе подсудимых, но Сталин не разрешил их арестовать и даже сохранил за ними посты[25]. Не исключено, что все это было сделано сознательно. Слух о случившемся «чуде» немедленно распространился и в узких, и в широких кругах, на что Сталин, скорее всего, и рассчитывал: игра с американцами в «еврейскую тему» все еще продолжалась, и до поры до времени не было нужды их пугать.
Но пора и время стремительно приближались. Наступил 1947-й, а с ним и прекращение этой игры: Сталин сделал выбор. Началось массовое увольнение евреев, в том числе – очень знаменитых, прославившихся в годы войны. Первый удар пришелся по тем, кто, казалось, с рациональной, сугубо прагматической точки зрения, должен был продолжать свою работу, поскольку в годы войны доказал свою компетентность и профессионализм, и свою преданность режиму, за что и был обласкан самыми высшими почетными званиями и орденами. Полетели, притом все разом, директора крупнейших военных заводов и промышленных комплексов: генералы Давид Бидинский, Семен Невструев, Лев Гонор, Самуил Франкфурт, Абрам Быховский, Наум Носовский, заместитель наркома цветной металлургии Соломон Рагинский и еще многие и многие их коллеги – коллеги по профессии, по крови и по судьбе: исследователи считают, что жертвы этих гонений на больших верхах исчислялись сотнями, на средних – тысячами, а в «низах» их и вообще подсчитать невозможно[26].
Самое поразительное (для того времени, потом это уже перестало кого бы то ни было удивлять) состояло в том, что в приказах об их увольнении не содержалось вообще никакой мотивировки, а должность, которую занимали уволенные высокого и среднего ранга, исключала по советским законам возможность обращаться за защитой в суд. Впрочем, мысль о подобной защите ни одной жертве и в голову не могла прийти.
Пожалуй, самой драматичной (если, конечно, не учитывать тех, кто ни за что лишился жизни) была судьба Исаака Зальцмана – человека, чье имя в годы войны не сходило с газетных страниц. Иные даже называли его спасителем отечества, поскольку именно он в немыслимых для этого условиях обеспечил бесперебойное производство тяжелых и средних танков, без которых вести войну было просто невозможно. Бывший заместитель наркома, а потом и нарком танковой промышленности, директор крупнейшего уральского завода, депутат Верховного Совета СССР и Герой социалистического труда был вышвырнут за ненадобностью, как выжатый лимон, только за то, что не захотел лжесвидетельствовать против невинных людей, да еще и исключен из партии, то есть получил «волчий билет». Высочайший профессионал в генеральских погонах, с золотой звездой Героя на груди, не без труда сумел устроиться мастером на крохотном провинциальном заводе, откуда его тоже изгнали, потом трудился рядовым рабочим, скрывая свои прежние заслуги, а позже, и опять-таки с величайшим трудом, добившись возвращения в Ленинград, где жил и директорствовал до войны, нашел работу в небольшой строительной конторе, занимаясь ремонтом квартир. Директором механического завода он стал уже через многие годы после окончания войны, после развенчания Сталина и хрущевской «оттепели»[27].
Сталин не был бы Сталиным, если бы не прикрыл эту, ставшую достоянием множества людей, вакханалию увольнений и издевательств над заслуженными специалистами-евреями (многие из них, не выдержав унижений и травли, внезапно уходили в мир иной от сердечных приступов, нередко у всех на глазах, во время так называемых собраний, представлявших публичное судилище) какой-нибудь ширмой: на такую «балансировку» он был величайшим мастером. В разгар начавшейся антисемитской кампании, когда интенсивно шла секретная служебная переписка о злокозненности ЕАК и готовился его роспуск, он наградил премией своего имени создателей искрометного, красочного, брызжущего народным юмором спектакля Еврейского театра «Фрейлехс»: на этот веселый и грустный мюзикл, который стал гвоздем театрального сезона, рвалась вся Москва.
Поток восторженных отзывов, исходивших от самых крупных представителей русского искусства, дошел до сталинских ушей, и он сделал этот, традиционный для его виртуозной хитрости, блистательный ход. Сталин отверг верноподданические поклепы на спектакль, которыми его снабдил, зная начавшуюся кампанию антисемитизма, Комитет по делам искусств, и подписал постановление о присуждении высшей государственной премии Соломону Михоэлсу, Вениамину Зускину, художнику Александру Тышлеру и другим участникам постановочного коллектива. То, что премия была совершенно заслуженной, ни у кого не вызывало сомнений. Но к искусству она не имела никакого отношения. Ее цель – служить аргументом против высказанных или невысказанных упреков в раздувании антисемитской истерии или хотя бы в потворствовании ей.
Своей цели Сталин добился. Хорошо помню, как мой дядя, крупный инженер и ученый-химик, сказал, прочитав сообщение о присуждении этой премии и разглядывая портреты лауреатов, опубликованные на первой странице «Правды»: «Все-таки слухи о государственном антисемитизме сильно преувеличены». Его не смутило даже то, что и он сам оказался среди жертв гонений, будучи уволенным – тоже без всякой мотивировки – с работы в крупном научно-исследовательском институте. Обвинить его не могу: страстно хотелось верить в то, во что уже верить было нельзя.
Таких наивников оказалось немало. Хватались за любой повод, чтобы убедить себя в ложности самых дурных предчувствий. Невозможно было смириться с мыслью, что великодержавный национализм стал, пока еще неофициальной, но уже реально действующей идеологией государственного аппарата, что, победив военного противника, Сталин воспринял его идеологию и начал проводить ее в жизнь, маскируя новый курс никем не отмененной марксистско-ленинской интернациональной риторикой.
Да и во всем мире люди демократических взглядов, сбитые с толку советской пропагандой, позволили вешать себе на уши лапшу и продолжали оставаться жертвами политической аберрации. Они по-прежнему воспринимали Сталина как государственного руководителя, сокрушившего нацизм, тогда как он, к тому же отнюдь не в одиночку, ценой немыслимых потерь, сокрушил лишь воюющую Германию, взяв у нее в наследство ту идеологию, которой втайне наверняка сочувствовал и которую полчища советских партайгеноссен Геббельса и Розенберга внедрили на российскую почву. Взял потому, что один лишь он знал, насколько эта идеология близка ему по своему духу. И еще потому, что не сомневался: совсем не у малой части его раболепного населения именно эта идеология, будучи воплощенной в конкретные дела, найдет благожелательный отзвук.
Лаврентий Берия уже не руководил зловещим лубянским ведомством. В 1946 году он был брошен на реализацию ядерного проекта, притом любой ценой и как можно скорее, что вынуждало его плодотворно сотрудничать с большой группой ученых еврейского происхождения, среди которых был и профессор Яков Терлецкий, видный специалист-ядерщик и одновременно штатный сотрудник Лубянки (он сыграл большую роль в краже американских атомных секретов)[28]. Идеологическая обработка американских евреев и выколачивание из них финансовой помощи более не входили в компетенцию Берии. В сталинские времена каждый, даже члены политбюро, обязан был заниматься своим делом и ни в коем случае не лезть в чужую «епархию». Берия, как и все остальные, строго соблюдал эти правила, не смея навлечь на себя сталинский гнев.
Место шефа Лубянки занял новый сталинский любимец – Виктор Абакумов, 38-летний генерал-полковник, завоевавший себе кошмарную славу в качестве начальника главного управления военной контрразведки (вошло в разговорную речь под названием СМЕРШ). Иные из его апологетических биографов, вероятно не без оснований, считают, что он и его подчиненные успешно разоблачали германскую агентуру, засылавшуюся в советский тыл. Теперь ему пришлось решать другие задачи. По крайней мере одна из них – «выкорчевывание еврейского буржуазного национализма» – явно пришлась ему по душе. Сталин уже склонялся к принятию радикальных решений – особенно после того, как 29 ноября 1947 года Генеральная Ассамблея ООН проголосовала за создание на землях Палестины (подмандатная территория Великобритании с 1920 года) еврейского национального государства.
