При последнем разговоре, происходившем у меня с хирургом, я беседовал с ним по поводу ответа, который он желал дать мне относительно того, что я только что изложил вам в подробности. Он высказал мне, насколько принцесса тронута свидетельствами моего рвения, которые я не перестаю ей выказывать. Она хотела бы ответить подобающим образом, слепо подчинившись тому, что я ей внушал, но ей всегда приходится опасаться упреков со стороны своего народа, если она это сделает ради некоторых уступок, жертвуемых в пользу тех прав, которые она предъявляет, чтобы вступить на престол. По этому поводу она приказала спросить меня, нельзя ли удовлетворить шведов при помощи значительных сумм, способных вознаградить их за протори и убытки. Хирург сказал мне еще со своей стороны, что, она надеется, я пожелаю войти в ее положение и согласиться, что как дочь Петра I она обязана быть более осмотрительной относительно завоеваний, сделанных ее отцом и так дорого ему стоивших.
Я отвечал, что не желал и не желаю искать пример для устранения ее сомнений ни в чем другом, как в том, что делал сам Петр I[96], и я вечно упрекал бы себя, если бы предложил принцессе иной образец для подражания. Я не могу предположить, чтобы она не знала о мерах, принятых этим государем с Швецией и следствием которых должно было явиться не только возвращение Лифляндии, Эстляндии, Ингерманландии и Карелии, но даже оставление Петербурга. Это было единственным пунктом, о котором он стал бы спорить, в то время как смерть Карла XII уничтожила проект, долженствовавший еще более прославить память Петра Великого.1 (…) Е. В. (…)во всяком случае будет доволен, лишь бы принцесса достигла престола, а потому пусть она сама рассудит: если она может совершить это собственными средствами, тем лучше – развязка будет тем славнее для нее, и чужеземная помощь окажется бесполезной. «Но как же вы хотите, – возразил мне хирург, – чтобы она сама этого достигла?» – «В таком случае, – возразил я ему, – опять-таки принцессе следует подумать, и если без помощи Швеции она не в состоянии надеяться на благоприятный исход, то следует, чтобы она доставила королю возможность помочь ей или пусть она навсегда откажется от надежды царствовать. Она должна вдобавок тем сильнее проникнуться этой истиной, что не может не сознавать, насколько русский народ изнемогает под гнетом слепого рабства, и если только принцесса хоть немного отсрочит свои действия, народ этот до такой степени войдет в привычку повиноваться существующему правительству, что не в состоянии будет отличить уже иностранца, захватившего власть, от законного своего монарха». (…)
Нолькен получил с последней почтой позволение уехать, но под условием, чтобы он сначала запасся помянутым письменным ходатайством, так как без этого секретный комитет ничего не может сделать. (…)
Вы, без сомнения, поймете, что, если излагая предметы в таком виде, который может привлечь на нашу сторону принцессу, я не достиг больших успехов, так это чтобы она не почувствовала сразу подозрения по поводу того, что малейшим бы образом обнаруживало слишком явные преимущества, какие извлечёт Швеция из нынешнего положения дел. Еще скорее охладела бы к переговорам эта принцесса, если бы наведением справок о ее партии выказано было сомнение относительно ее силы. Ее оттолкнули бы постепенно от замысла соображения, к каким она могла бы прийти, и еще труднее было бы склонить ее к предварительным обязательствам.
В предрассудках, усвоенных у нее с воспитанием, можно заметить следы боязни, которая ее часто тревожит. Бывают минуты, когда, полагаясь лишь на собственное сознание, она считает, что обладает твердостью, какую ей надлежит иметь и внушать, но вскоре она вспоминает, что это вовсе не убережет ее от катастрофы, и мысль, что ее постригут и запрячут в монастырь до конца дней, снова заставляет ее впадать в состояние слабости, которую ей тем труднее преодолеть, что лица, окружающие ее, предвидят тогда лишь ожидающее их наказание кнутом. Итак, невозможно было не указать ей на необходимость сдерживать свою партию. Я это сделал, и она ее стала сдерживать, несмотря на нетерпение, выказываемое сторонниками принцессы, а в особенности гвардейскими офицерами, которые ей преданы. (…)
Русский без волнения взирает на опасности, которым себя подвергает. Он умирает с истинным геройством. Однако он никогда не имеет мужества выполнить план, который, как ему известно, должен привести его к смерти в случае его обнаружение, если только он не будет увлечен толпой и ясным сознанием, что тайна их уже выдана. (…)
В том случае, если бы проложить путь к престолу принцессе Елизавете, можно быть нравственно убежденным, что претерпенные ею страдания, равно как и пламенная любовь к своему народу, отдалят ее от иностранцев и поселят в ней полное доверие к русским. Как по собственной склонности, так и уступая желанию народа, она немедленно удалится в Москву. Вследствие хозяйственных забот, к которым вельможи питают особую склонность и которым они предадутся тем рачительнее, что они не занимались ими уже много лет, флот останется в пренебрежении, и постепенно Россия, как увидят, обратится опять к прежним основным взглядам, которые желали водворить Долгоруковы в царствование Петра II, а впоследствии Волынский, и которые существовали до воцарения Петра I.
Такая система, вероятно, будет непрестанно тормозиться графом Остерманом. Одна лишь революция может помешать ее установлению, и шведы выиграли бы при этом вдвойне, если бы при помощи тех средств, которыми можно было бы возбудить гнев принцессы Елизаветы, восстановляя перед ней прошлое, решена была гибель этого министра и если бы Швеция, так же как и Франция, увидела себя таким путем освобожденной от могущественного врага, который всегда для них будет и опасным противником.
К этим соображениям можно прибавить еще некоторые частные. Принцесса Елизавета ненавидит англичан – она любит французов. (…)
Ж.-Ж. Амело – де ла-Шетарди{85}
Версаль, 26 октября (6 ноября) 1741 года
Я сильно опасаюсь, м. г., чтобы так называемая партия принцессы Елизаветы не оказалась порождением фантазии. Именно теперь или никогда она должна бы проявиться. Если ей необходимо присутствие шведов в Петербурге, чтобы осмелиться выступить, то от нее нечего ждать большой помощи[97]. (…)
Точно так же я нимало не замечаю в этих русских той слабости и распущенности, которые вам выставлялись на вид, ни той растерянности, которая предсказывалась среди министерства при приближении шведов[98]. Граф Остерман ведет себя благоразумно, осторожно и твердо. Русская армия не имеет ни в чем недостатка и не боится, по-видимому, своего неприятеля. Наконец, я сильно опасаюсь, чтобы все это не кончилось дурно для, Швеции. (…)
Де ла-Шетарди – Ж.-Ж. Амело{86}
С.-Петербург, 14 (25) ноября 1741 года
(…) При свидании с ней[99] в прошлую среду я подвергся настойчивым расспросам с ее стороны относительно одного пункта, а именно по поводу ссуды, которую она просила Е. В. ей выдать. «Итак, – сказала она мне, – на основании того, что вам написали из Стокгольма и что вы сообщили мне недавно, я сговорилась с моими друзьями относительно средств и назначения дня для открытого выступления моей партии заодно со Швецией. И пусть она получит помощь от Швеции, когда это необходимо понадобится для того, чтобы я отнюдь не подверглась риску. Вы понимаете, что теперь именно наступил момент, когда для меня всего необходимее иметь возможность раздавать деньги, а вам известно, что у меня до сих пор не было других средств, кроме моих собственных доходов. Поэтому я совершенно истощила мои ресурсы. Так вы не получили еще, – прибавила она мне, – той суммы, которую, как вы мне сообщали, Е. В. благоволил мне обещать?»
Я сообщил ей, что она была бы уже в моих руках, если б не затруднения, вызываемые отдаленностью и недостатком надежных людей, и если б в стране, столь подозрительной, как здешняя, не приходилось прибегать к величайшим предосторожностям, главное, чтобы отнюдь не скомпрометировать самой принцессы. Эти соображения были приняты благосклонно с ее стороны, и она одобрила их, рекомендуя, однако, мне не упустить уведомить ее о той минуте, когда вы сообщите мне что-либо новое относительно нее, по какому бы поводу это ни было. Она же всегда намерена слепо сообразоваться с тем, чего король пожелает и что ей посоветует Е. В.
Де ла-Шетарди – Ж.-Ж. Амело{87}
С.-Петербург, 24 ноября (5 декабря) 1741 года.
(…) Если партия принцессы не порождение фантазии (а это я заботливо расследую, обратившись к ней с настойчивым расспросом), вы согласитесь, что весьма трудно будет, чтобы она могла приступить к действиям, соблюдая осторожность, пока она не в состоянии ожидать помощи [от Швеции]. Партия эта слишком многого хочет и выказала бы вполне свою несостоятельность, если бы потребовала для обнаружения своих действий, чтобы шведы были в Петербурге. Но надо, чтобы события совершались одновременно. (…)
