знаешь только ты один, – шепчет она.
Жозеф замер, не в силах вздохнуть.
Ему шесть лет. Он ещё не сбежал из приюта. Он придумал, будто дама, которая заведует бельём, – темноволосая женщина с короткой стрижкой, – будто она его мать. Но он не должен никому об этом рассказывать.
В основном она стирает директорское бельё, поскольку директор считает, что у воспитанников слишком грязные души, чтобы ходить в чистом. Но, встречая в коридоре бельевую даму в белом переднике, он замедляет шаг. Она на него даже не смотрит. Бока её покачиваются при ходьбе и порой задевают стену. С ног до головы от неё пахнет мылом. И Жозеф уверен: потому она и не заговорила с ним ни разу – чтобы никто не догадался.
Один раз в год, на праздники, простыни и рубахи стирают. Как раз перед тем, как приют посещают щедрые сердобольные барышни. После этой большой стирки Жозеф делает вид, будто нашёл в свежих простынях спрятанное письмо от той дамы. Он не говорит о нём даже своему другу Мухе. Ночью он читает письмо, хотя и совсем темно и читать он не умеет. Начинается оно всегда «Мой милый мальчик». А заканчивается «Я обнимаю тебя крепко-крепко». Жозеф аккуратно складывает письмо, пусть никакого письма и нет, и зарывается носом в матрас, вдыхая запах чистоты.
Суматоха. Невольницы пытаются пересесть. Дым стал плотнее и удушливей. Надсмотрщики вмешиваются, что-то кричат. Всех отводят подальше от люка. Жозеф, кашляя, отчаянно ищет Альму.
Она ушла с толпой. И больше на него не смотрит.
В любом случае дело сделано. Она добыла что хотела.
Матросы с потухшими дымовыми ящиками вылезают из погреба. Всё снова стихает. Раскалённый солнцем воздух по-прежнему не движется. Жозеф кончил работу. Он возвращается на корму в растерянности. Ему до сих пор трудно дышать.
Когда на следующий день Жозеф открывает глаза в своём гамаке, вокруг ещё темно. Он держал вахту на правом борту, так что уснул от силы пару часов назад. Что-то его разбудило. Давно забытый звук. Так море ласкает борта. Он встаёт, поднимается на палубу.
И тут же чувствует, как воздух треплет волосы. Ветер вернулся. Жозеф идёт на ют. Паруса вздуваются в лунном свете. По морю дрожью бежит рябь. Корабль снова в пути.
– Пока ты был занят удобствами невольниц, я, малец, размышлял о нашем деле.
Капитан Гардель стоит позади него, за клетками бывшего курятника. Он облокотился на перила на самой корме. Жозеф его не заметил. Они одни.
Он сразу видит, что в лице Гарделя что-то изменилось. Глаза стали шире. Ноздри подрагивают. Капитан смотрит на пену за кормой и на белеющий в ночи торговый флаг. Время от времени он взглядывает на двух рулевых за штурвалом, по другую сторону пустых клеток.
– Мне сказали, ты три дня возился с двумя несчастными решётками для погреба, – говорит он Жозефу, вдыхая влажный ветер.
– Так вы не потеряете лишних жизней и денег, капитан.
– Будешь учить меня моему ремеслу?
– Там было так мало воздуха, что даже свеча гасла. Живая невольница стоит тысячу ливров. Ну а мёртвая…
– Замолкни. Ты в этом ничего не смыслишь.
У капитана Гарделя лишь два правила: набить в судно как можно больше невольников, а затем как можно скорее идти к островам. За двадцать пять лет он успел убедиться в верности своего подхода. Если увеличить количество товара и скорость судна, то даже с потерями выручка перекрывает выгоды от тех небольших удобств, которые предоставляют невольникам отдельные редкие экипажи.
Только одну женщину он искренне хочет спасти – ту, беременную, в шлюпке. Дважды – в Бостоне и в Картахене – он видел, как око продавали с молотка. Покупатели были готовы на всё, чтобы заполучить их в качестве «негров с талантом» или «домашних негров». И цена доходила до десяти тысяч ливров, если вдруг кто-то влюблялся в голос око, у которой была мета песен.
Но уже несколько часов, как даже невольники око для него больше не существуют. Гарделя ослепляет мечта куда грандиознее. Он уже чует запах старой кожи, которой обиты сундуки с сокровищем. Слышит, как звенят в его руках золотые монеты.
Капитан заговаривает тише, как будто кто-то может их услышать. И оглядывается по сторонам.
– Подойди ближе.
Жозеф подходит. На это он и надеялся. Страх, что за ними следят, выдаёт всех, кто обнаружил клад.
Гардель достаёт из кармана маленькую чёрную книжку.
– Что это? – спрашивает он.
– Не знаю, – говорит Жозеф, наклоняясь поближе.
Он медлит. Играть болванов он умеет прекрасно.
– Это книжка Жака Пуссена?
– Это Библия, парень. Библия.
– Он очень обрадуется. Он всюду её обыскался.
– Помнишь тот череп между рогов быка…
– Да…
– И то, что север с югом перевёрнуты, помнишь?
Как же ему не помнить? Жозеф внимательно слушает. Начинается всё превосходно.
– Если повернуть пергамент севером кверху, как на картах, – говорит Гардель, – то вместо рта и глаз черепа можно кое-что прочесть: XIX, 01,10
– Ага. И что?
Гардель открывает Библию.
– «…И вот, некто, именем Закхей…»
– Простите?
– «…начальник мытарей и человек богатый…»
– О чём вы?
– Лука, глава девятнадцать, стихи с первого по десятый.
– Как-как?
– Бычья голова – это и правда святой Лука.
Жозеф делает вид, что с трудом следит за его мыслью.
– Глава девятнадцать, стихи с первого по десятый, Евангелие от Луки: «И вот, некто, именем Закхей…»
– Закхей…
– «…человек богатый…»
– Богатый… – повторяет Жозеф.
Он открывает рот, будто начинает догадываться, но тут же закрывает обратно и делает смущённое лицо.
– Простите. Я не понимаю.
Гардель хватает его за шею. Сперва Жозеф думает, что он тут же бросит его через перила в бурлящую воду, но капитан тянет его в другую сторону – к широкой лестнице, ведущей к каютам. На последних ступенях Жозеф спотыкается. Капитан подбирает его с пола и тащит за собой до самой двери. Отпирает оба замка. Теперь Гардель берёт Жозефа за загривок и, проведя, как марионетку, к столу, тычет лицом в разложенную на нём карту. Молча он упирает палец в крохотный островок к востоку от Сан-Доминго, недалеко от Пуэрто-Рико.
И, несмотря на дрожь пламени, Жозефу удаётся прочесть одно слово, в паре сантиметров от его глаз: Закхея.
Жозеф улыбается. Он так долго ждал этой минуты. Человек за его спиной не только страшен, но и умён.
– Закхея?
Жозеф хотел, чтобы Гардель сам нашёл это место. Чтобы путь к разгадке обернулся крутым склоном и уже ничто не смогло бы его удержать.
– Так значит, здесь… – говорит Жозеф.
– Да, здесь, – произносит Гардель, медленно выпуская его
