— Металл… Чуть-чуть дерева… Нет, пожалуй, только металл. Но не обычный… Очень старый… — Слова выскакивали из моего горла без всякой посторонней помощи.
— Потрясающе! — Аурэл Чорбу коснулся большим, сладким от вина пальцем моего подбородка. — Как называется ваша газета?
— «Петербургская Аномалия», — с трудом вспомнила я.
— Похоже. У вас аномальный нюх. Такой нюх воспитывается десятилетиями. Или дается от бога. Вы не молдаванка?
— Нет.
— Может быть, румынка?
— Нет.
— И даже не француженка? Не итальянка из Пьемон-та? И не имеете никакого отношения к винограду?
— Никакого.
— Тогда я ничего не понимаю… Идемте. Мы вернулись к автобусу, Аурэл забросил в рот горсть черешни, повернул ключ зажигания и посмотрел на меня.
— А хотите знать, что почувствовал я?
Нет. Только не это. Если позволить молдаванину исследовать меня и дальше, то он наверняка наткнется на два трупа у береговой линии моей отчаявшейся душонки. Два трупа, которые, возможно, сам и подложил…
Нет. Вить из себя веревки я не позволю. Нет.
— Да, — потупив глаза, сказала я. — Я хочу знать, что почувствовали вы.
— Чужую кожу. Не вашу. Чужую кровь. Не вашу. И Meталл. Он тоже не ваш. И тоже необычный. И тоже очень старый…
От сладкого и какого-то невесомого испуга я щелкнула зубами и потянулась за черешней.
— Что скажете? — доморощенный молдавский поэт подмигнул мне и погладил усы.
— Даже не знаю. Это хорошо или плохо?
— Это замечательно. Вы не похожи на других женщин.
— На блудниц? — на всякий случай уточнила я. Аурэл Чорбу рассмеялся, и его фикса сверкнула в темноте, как прожектор.
— Поехали…
…Он заглушил двигатель в сотне метров от гостиницы, неподалеку от кустов жимолости, за которыми совсем недавно поджидал клиентов шофер Гена, так слу-л чайно сосватавший мне коллекционера Дементия.
— Идемте, Римма. Обещаю вам романтический взлом гостиницы. А потом мы отметим это событие коньяком «Дойна». Двадцать пять лет выдержки, исключительный ванильный букет.
— А как же камеры слежения по периметру? — спросила я.
— А вы откуда знаете о камерах слежения? Действительно, откуда я, рядовой газетный мусорщик, приставленный к псевдосветской помойке, могу знать об особенностях периметра VIP-гостиницы на Крестовском?
— Мой коллега… С которым мы пришли в вашу галерею… — быстренько выкрутилась я. — Он как раз занимается этим делом. Он мне все и рассказал.
— Он ваш любовник?
— Нет. Он любовник всех самых громких преступлений в этом городе, — выложила я всю убийственную правду-матку о Сергуне. — Ни на что другое у него не хватает времени.
— Понятно.
— А убийцу виолончелиста так и не нашли?
— Надеюсь, что не найдут, — с искренним сочувствием произнес Чорбу. — Женщину должен наказывать бог. Или дьявол. Женщина выше человеческого суда. Так же, как и вино.
Выслушав эту сомнительную с правовой точки зрения тираду винодела, я подумала о Монтесуме: Аурэл Чорбу — вот кто нашел бы общий язык с идейной мужененавистницей! Да еще смочил бы этот язык коньяком «Дойна» двадцатипятилетней выдержки.
Чорбу подтолкнул меня к кустам жимолости, а после этого влез в них и сам. Некоторое время мы простояли в опасной близости друг от друга. Я даже приготовилась к поползновениям лукавых молдавских усов, но ничего подобного не произошло.
— Теперь-то что? — спросила я.
— А вот что.
Он нагнулся и, подсвечивая себе спичками, зашарил руками по траве.
— Здесь проходит кабель, — принялся объяснять он. — Нагнитесь и сами увидите.
Я присела рядом с Чорбу и заглянула в маленькую металлическую коробку, удачно замаскированную дерном. В коробке находился какой-то цилиндр с двумя довольно внушительного вида близко стоящими штырями. На штыри были наброшены тоненькие провода.
— Электрическая цепь, — пояснил мне Чорбу. — Понимаете что-нибудь в электрических цепях?
— Ни уха ни рыла, — честно созналась я.
— Я тоже. Но это неважно. А теперь смотрите. Он вытащил из кармана довольно длинную деревянную зубочистку, плашмя завел ее над обоими концами проводов, легонько приподнял их и освободил от штырей. А потом поджег еще одну спичку, положил ее прямо под зубочисткой — и закрыл электронный тайничок.
— А теперь бежим, — блестя влажными глазами, шепнул мне сорокапятилетний мальчишка.
— Куда?..
Но Чорбу не дал мне договорить. Мы перемахнули невысокий, по-европейски застенчивый заборчик, пробежали по слабо освещенным плитам двора и уткнулись в заднюю дверь гостиницы.
— Объясняйте, — переводя дыхание, потребовала я.
— Зубочистка горит ровно тринадцать секунд. Потом провода падают на штыри, становятся на место, цепь замыкается, и камера снова начинает работать. Но тринадцать секунд у нас всегда есть.
— Просто находка для домушников. — «И для убийц со стороны», — мысленно добавила я. — Кто вам открыл эту механику?
— Электрику, — поправил Чорбу, берясь за ручку двери. — Одна старая поклонница Ильи Слепцова. Актера. Знаете такого?
— Впервые слышу, — не моргнув глазом, соврала я.
— Странно… Все женщины должны знать Илью Слепцова… Но тем не менее он тоже живет в этой гостинице.
— А вы тоже поили ее вином из рук? — с неожиданной ревностью спросила я Чорбу. — Эту поклонницу?
— Нет. Только коньяком и только из рюмок. Мы просто как-то выпивали вместе — Илья, немец Гюнтер, еще какой-то иностранец и секретарь покойного виолончелиста. Тогда-то воздыхательница Ильи и показала нам, как влюбленная женщина может обвести вокруг пальца любую технику. Обожаю влюбленных женщин… — Чорбу со значением посмотрел на меня. — А вы, случайно, не влюблены?
— Нет. — Голос мой прозвучал довольно тускло.
— Жаль. Женщина всегда должна быть влюблена….
…Мы прошли через кухню, в которой не было никого, кроме спящей груды салата в миске, и вышли в пустой бар.
Пустой — так мне показалось сначала.
Но, присмотревшись, я обнаружила гнусного, пакостного, мерзостного, плохо говорящего по-русски Калью Куллемяэ!
При виде этого совсем не забытого песочного человека из приснопамятной Эстонской Республики у меня подкосились ноги. Вот кого я напрочь выкинула из головы — пресс-секретаря покойного маэстро! Но что он делает здесь до сих пор? Наверняка тело Олева Киви уже перевезено на историческую родину.
А Чорбу уже волок меня к столику с Калью, будь он трижды неладен.
— Тэрэ-тэрэ, — заплетающимся языком поздоровался секретарь в отставке и скользнул по мне равнодушным взглядом.
Еще бы! За последние несколько дней я кардинально изменила внешность и даже перетрясла внутренности. А Калью видел меня совсем недолго, чтобы теперь узнать.
— Водка? — укоризненно покачал головой Чорбу.
— Ваш коньяк, — возразил Калью и уставился на меня. — Это кто?
— Самая замечательная девушка этого города и этой ночи, — витиевато представил меня Чорбу.
Ну, конечно же, он не узнал меня! У меня были другая стрижка и другая одежда. И другое лицо, и другие глаза, совсем по-другому смотрящие на мир.
— Когда уезжаешь? — поинтересовался молдаванин.
— Еще не знаю… Дня через четыре. Выпьете со мной?
Чорбу отрицательно покачал головой и, подхватив меня под руку, направился к выходу из бара.
— Кто это? — шепотом спросила я.
— Пресс-секретарь покойного виолончелиста, — пояснил Чорбу.
— А почему он до сих пор здесь?
— Понятия не имею. Спросите его сами, если хотите. Последние несколько дней он вообще не вылезает из бара, бедолага. Я его двумя канистрами коньяка снабдил, но здесь и коньяк не поможет… Впечатлительный парнишка.
Я обернулась на «впечатлительного парнишку». Он, сгорбившись, сидел за столом в позе мальчика, вынимаюшего занозу. Фотографическое изображение этого злосчастного мальчика висело в таллинском полицейском департаменте и было не лишено аллегорического смысла. Мальчиком выступала свободная от пороков Эстония, а занозой, от которой необходимо избавиться, — все мы, антисоциальные элементы.
И, сама не зная почему, я впервые посочувствовала Калью и его покатым женственным плечам. Кто знает, может быть, он был тайно влюблен в своего патрона и теперь искренне страдал.
Так, размышляя о прихотливости человеческих отношений, я поднялась в номер Аурэла Чорбу. И даже задержалась на пороге, чтобы ощутить торжественность момента. За годы, проведенные на Крюках Любви всех форм и расцветок, я впервые входила в гостиничный номер не как какая-нибудь «изенбровая бикса» [32].
А как «самая замечательная девушка этого города и этой ночи».
Но дальше этого витиеватого, подванивающего кишиневской давленой черешней титула дело не пошло. Аурэл Чорбу и не думал ко мне приставать. Настолько откровенно не думал, что досадный эпизод с футболкой в его кабинете терял всякий смысл.
