Так же темно и бурно было в душе молодого человека, когда он переезжал площадь.
Непримиримые противоречия терзали его. То в ушах его звучали слезные просьбы несчастных офицеров, мольбы их жен, детей, представлялась страшная картина по всей России по осенней распутице бредущих и едущих к столице несчастливцев Тут же представилась ему бездушная, насмешливая фигура Палена и ненависть к этому интригану, ради своих тайных целей не останавливающемуся перед таким адским средством вызвать недовольство в армии, — ненависть слепая, страстная жгла грудь юноше. Но тут слышались ему предостережения родителя и Ливена. Настаивая на своем, восстановив против себя всемогущего военного губернатора, каким опасностям подвергнет он не только себя, но и всю свою семью, родню, друзей, знакомых! Опала косит всех полосой, захватив раз одного. Но попытка его открыть глаза императору грозила опасностью той, рыцарским обожанием и служением которой жило и трепетало его сердце! Прекрасная Селанира и ее супруг, лучезарный Феб, будущее счастье России!.. Предостережения Ливена вспоминались юноше. Но весь еще под обаянием беседы с императором, он не мог не возмущаться клеветой, распространенной в обществе и народе о его помешательстве. Нет, с ним беседовал не помешанный, а великий монарх, взор которого видел дальше своего времени, изумительно оценивал политические комбинации и полагал основы величию и счастию своего народа. Что Павел Петрович не был умалишенным, ясно было Саше по противоположению с несчастной княгиней Гагариной, дух которой, несомненно, был потрясен. Саше вспомнились надежды, с которыми встретил новое царствование его родитель, радовавшийся тогда, что молодой монарх подтянет чиновников и гвардейцев. Саша вспоминал слова отца: «Мир живет примером государя». В канцеляриях, в департаментах, в коллегиях, везде в столице свечи горели с пяти часов утра. С той же поры в вице-канцелярском доме, что был против дворца, все люстры и камины пылали. Сенаторы с восьми часов утра сидели за красным столом. Возрождение по военной части было еще явственнее. «С головы началось!» — говорил тогда старый Рибопьер.
Страшный заговор против государя во всей полноте представился теперь воображению юноши. Распоряжения монарха, направленные к благу подданных, так приводятся в исполнение, что у всех получается такое впечатление, что Россией правит помешанный!.. Что же делать? Саша теряется в противоречиях и не находит прямого пути.
Требования чести и долга сталкивались с требованиями сердца, личной безопасности, любви к семье, обязанностями его рыцарского служения.
Саша выехал на Невскую перспективу. Здесь было больше света из окошек домов и от фонарей, скрипевших на перекинутых через улицу от крыши до крыши цепях. Ветер качал, гнул вершины, хлестал ветви деревьев, растущих в две линии посреди этой длиннейшей из столичных улиц. Никого почти не было видно на перспективе. Редкие прохожие закутывались в плащи и брели, шлепая по лужам, подгоняемые ветром.
Этот ночной хаос, лужи, ветер, темное мрачное небо, низкие дома, первобытные фонари, визг и скрежет цепей, на коих они висели, — соответствовали хаосу и буре в уме и сердце молодого человека. Вспоминалась ему пленительная Вена, дух порядка, довольства, изящного вкуса, там царивший! Он не узнавал самого себя, так в три дня русская действительность преобразила юного дипломата, выехавшего из России беспечным мальчиком, вернувшегося возмужалым осмысленным юношей.
Вдруг бурный топот коней, хлопанье бича, крики «пади» раздались за ним, и сейчас поровнялась с его каретой другая. Из окна ее высунулся бравый молодой Преображенский офицер и крикнул:
— Сашка, ты, что ли, обезьяна заграничная?..
Это был Нефедьев, одновременно с Рибопьером от конной гвардии, Неклюдовым от Семеновского полка и Опочининым от Измайловского назначенный оруженосцем к великому магистру.
— Нефе душка, милый друг мой! — обрадовался истомленный одиночеством Саша.
— Я заезжал к тебе, обезьяна! Сказали, счастливец поехал строить куры Гагариной в Зимний. Оставил было записку. Сегодня мы, оруженосцы, назначили попойку в кабачке. Прикажи, обезьяна, заворотить в наш старый притон. Помнишь, чай?!..
— Zu bleue Eselin?..
— Zu bleue Eselin!..
Немецкий герберг под вывеской «Голубая Ослица» находился по Невской перспективе недалеко от адмиралтейства и до отъезда Саши служил местом еженедельных заседаний четырех оруженосцев.
Теперь около него стояло несколько карет. Маленькие окошки были закрыты ставнями. Внутри набилось в душных, прокопченных и наполненных тучами табачного дыма низких комнатах десятка два гвардейских офицеров разных полков. Они пели, шутили с хорошенькими немочками, разносившими пиво и сосиски, и играли в лото.
Появление Нефедьева с Рибопьером встречено было громкими приветственными криками:
— Виват, кавалер и камергер! Виват, победитель венских прелестниц! Виват! Виват!
Опочинин и Неклюдов поднялись из-за стола, уже отягченного бутылками и яствами, навстречу двум оруженосцам и заключили Сашу в объятия.
Все четверо, еще два года назад мальчики, теперь возмужали и находили друг в друге множество перемен.
Посыпались вопросы, начались рассказы о полковых новостях, повышениях, актрисах, приключениях и попойках.
Между тем девушки принесли огромные кружки, из которых валила пена.
— Господа, — крикнул Нефедьев, стуча кружкой по столу, — прошу внимания!
Общий говор прервался. Все обернулись в сторону Нефедьева.
— Господа, — сегодня в наш приют возвратился камергер его величества, кавалер российского посольства в Вене и оруженосец великого магистра, прозванный в нашем кругу Сашка Обезьяна. Мы, его товарищи, оруженосцы великого магистра, прозванные Нефедушко Малый, Петя Улитка и Неклюдов Неуклюжий Медведь, предлагаем исполнить в честь прибывшего «Большую песнь Голубой Ослицы».
— Одобряем! Исполнить! Начинай, Нефедушко, начинай!
Оруженосцы поднялись с огромными кружками в руках, и Нефедьев запел:
Прекрасно вся вселеннаУстроена для нас, —С гренками кружка пенна,С похмелья хрен и квас!
Все сидевшие в кабачке подхватили хором, хлопая в такт кружками:
Дай Бог тому здоровье,Кто выдумал сие!Виват! Виват!Кто выдумал сие!
Рибопьер пропел второй куплет «Большой песни Голубой Ослицы»:
У Голубой Ослицы —Хмельное молоко!А надобны девицы —Ходить не далеко!
— Чего — далеко! Под каждым локтем по сударке! — крикнул Нефедьев, подхватывая за талии двух немочек и последовательно каждой влепляя по поцелую в розовые губки, между тем как они с притворным смущением отворачивались от оруженосца и, хихикая, рвались из его мощных дланей.
Хор голосил вразброд:
Дай Бог тому здоровье,Кто выдумал сие!Виват! Виват!Кто выдумал сие!
Третий куплет пропел Опочинин:
Красотки поцелуемВас нежат вечерком,Мы пьяные танцуемИ вертимся волчком!
Хор подхватил:
Дай Бог тому здоровье,Кто выдумал сие!Виват! Виват!Кто выдумал сие!
Последний куплет пропел, вернее, проревел по-медвежьи огромный семеновец Неклюдов:
Но что тому дивитьсяИ много рассуждать —Вселенна вся вертитсяТак нам не устоять!
— Не устоять, брат, не устоять! — закричал Нефедьев.
Хор голосил.
Дай Бог тому здоровье,Кто выдумал сие!Виват! Виват!Кто выдумал сие!
Оруженосцы состукнули неизмеримые свои кружки и, запрокинув свои головы, принялись тянуть содержимое без передышки, пока не вытянули до дна. Тогда опрокинули кружки вверх дном и показали всему обществу в удостоверение выполнения принятого ритуала.
— Виват! Виват! Возвеселитесь, пьяницы! Рукоплещите все пьющие вино! — заорала компания.
Огромное количество проглоченного пива ошеломило Сашу, отвыкшего от «Большой песни Голубой Ослицы». В голову ему ударило. На мгновение комната пошла кругом. Потом в голове немного прочистилось, но приятное расслабление и пьяная смешливость овладели юношей.
Он грохнулся на лавку и захохотал.
— Все по-старому кабак! — проговорил он.
— Ты сейчас убедишься, что не по-старому, — сказал ему Нефедьев серьезно.
Действительно, из-за одного стола поднялся совершенно трезвый офицер с бледным, энергичным лицом. Парик его висел возле на стене, и клоки черных волос осеняли высокий лоб. Впавшие глаза лихорадочно горели под черными бровями, подбородок загибался вверх и верхняя губа каким-то крепким клювом смыкала тонкую и змеящуюся нижнюю.
