— Я не смею, — пробормотала я.
В ее глазах задрожали слезы.
— Умоляю, — произнесла она. — Сыграй для него. Пусть его бедное сердце порадуется.
Затем она опустилась на пол, обхватила колени руками и зарыдала.
— Возьми! — рявкнул стражник. — Играй, пусть она замолчит!
Он был неплохим человеком и предпочел бы вести себя по-доброму, но им двигал страх. Я видела это в его взгляде. Нам всем было страшно. Все насмотрелись на повозки с приговоренными.
И я играла для Луи-Шарля. В последний раз.
Когда меня вывели из комнаты, стражник открыл футляр. Сперва он срезал ножом струны и ощупал гитару изнутри. Затем содрал обивку футляра, чтобы удостовериться, что под ней нет тайных посланий. Лишь убедившись, что королева ничего там не спрятала, он позволил мне забрать гитару.
Позже, сидя у себя, я нашла то, что королева хотела мне передать. Я повернула ключ трижды, потому что она подняла тогда три пальца. И мне открылось секретное отделение. Там лежал миниатюрный портрет Луи-Шарля на слоновой кости и мешочек с деньгами. Двадцать золотых луидоров. Глядя на них, я разозлилась.
Черт возьми, зачем она отдала их мне? Что мне с ними делать? Я не какой-нибудь маркиз с собственной армией. Я маленький и совершенно бессильный человек.
Но злость вскоре отпустила меня, и на смену ей пришла горечь. Я поняла, сколь глубоко было отчаянье королевы, раз она решила доверить мне жизнь своего сына. Я, ничтожная прислуга, — ее последняя надежда.
Ей больше некого просить о помощи. Портрет и деньги — это просьба не покидать Луи-Шарля.
Я зачерпнула монеты рукой и высыпала их обратно. Меня терзали сомнения. С двадцатью луидорами можно сбежать из Парижа, подальше от крови и смертей. Начать все сначала — где-нибудь в другом городе. Поступить наконец в театр. Разве не этого я всегда желала?
Но что, если с двадцатью луидорами я сумею чем-то помочь дофину? Подкупить Симона, чтобы тот обходился с мальчиком поласковее. Передать для него игрушек и книг. Возможно, мне позволят с ним повидаться. Тогда я смогу искупить свою вину. И ложь. И предательство. И — кто знает — возможно, мне даже удастся его спасти.
Конечно, здешняя стража приучена давать отпор заговорщикам. Комендант всегда держит ухо востро. Он рассказывал, что уже пресек несколько попыток освободить королеву и ее детей. Он осторожен как лис, и его люди в любую минуту начеку. Но ведь у каждого человека есть своя цена.
Я взяла луидор и стала его рассматривать. На одной стороне профиль короля, на другой — корона. Я подбросила монетку вверх, поймала и сжала в руке.
Орел или решка? Остаться или бежать? Искупление или свобода? — гадала я. Будто у меня был выбор.
Я глубоко вздыхаю, набираясь смелости читать дальше. У меня вновь появилась надежда. Хотя я уже знаю, что надежда опасна.
У Алекс теперь есть двадцать луидоров. Может, их в итоге хватило. Чтобы подкупить гробовщика, и он бы ночью привез в Тампль чье-то маленькое безжизненное тело. Чтобы убедить пару стражников повернуться спиной. Чтобы освободить Луи-Шарля.
57
29 мая 1795
Герцог Орлеанский отправился на гильотину спустя, несколько недель после королевы, в ноябре девяносто третьего.
Незадолго до этого его старший сын, герцог Шартрский, вместе с генералом Дюмурье переметнулся из революционной армии к роялистам. Герцог Орлеанский тогда публично отрекся от сына, но позже обнаружили их переписку, из которой явствовало, что отречение было фальшивым. Его обвинили в пособничестве герцогу Шартрскому и Дюмурье и объявили врагом Революции.
После его ареста я снова начала играть в Пале за деньги, а по вечерам возвращалась к себе в чердачную комнатку. Прошло несколько месяцев, прежде чем я решилась навестить герцога в тюрьме. Не потому, что желала его видеть, а потому, что знала: скоро его казнят. А мне необходимо было получить кое-какие ответы, пока он жив.
— Надо же, воробушек прилетел меня проведать, — улыбнулся герцог, когда я вошла. — Отчего ты до сих пор в Париже? Улетай. Со мной все кончено. Ты теперь свободна.
— Выходит, вы рассчитывали сесть на трон, — сказала я.
Он поднял бровь.
— Выходит, ты не так глупа, как я думал.
— В Ассамблее вы вместе со всеми голосовали за казнь короля. Потому что надеялись занять его место.
— У меня не было выбора. Я кузен Людовика и всегда оставался под подозрением. Мне нужно было доказать свою верность делу Революции. Голосовать против казни означало бы голосовать за собственную смерть.
— Хотите сказать, что вы не желали власти? Я вам не верю.
— Конечно, желал. Я мечтал управлять Францией мудро и успешно. Мечтал освободить Луи-Шарля и после смерти его отца править в качестве регента. Теперь этому не суждено случиться. Франция покончила с королями. Но не с тиранами.
— Вы подкупили толпу, чтобы она штурмовала Версаль. И сентябрьские зверства — тоже ваших рук дело! — сказала я. Между нами была решетка, и это придало мне храбрости.
— Неужели? Видимо, у меня гораздо больше власти и денег, чем мне казалось.
— Не принимайте меня за дурочку. А Луи-Шарль — он ведь был препятствием на пути к вашей цели, так?
— Скорее ступенькой на пути к желаемому. Как и для тебя.
Эти слова ранили меня, но лишь на секунду.
— Теперь он сирота, — сказала я. — Несчастный, покинутый всеми. И вы голосовали за то, чтобы его заточили в башню. Чтобы его истязал этот негодяй Симон. Не отпирайтесь, я знаю, вы этого хотели. А я шпионила для вас. Доносила. Вы не человек, вы дьявол.
Черные глаза герцога блеснули злостью.
— Скажи мне, воробушек, кто позволил единственному сыну погибнуть на кресте, кто молча смотрел, как разбойники издеваются над ним? Дьявол? Нет. Хочешь называть меня дьяволом — называй. По мне, это комплимент.
По полу пробежал паук. Герцог поднял его, посадил на зарешеченное окно и проследил, как он удирает на волю.
— Почему его не отпустят? — спросила я. — Ведь он всего лишь дитя.
— Он не просто дитя, ты отлично это понимаешь. Робеспьер никогда его не освободит. Луи-Шарль умрет в этой башне, — ответил герцог.
— Но есть же и другие, помимо Робеспьера! Великие, влиятельные люди. Дантон, Демулен… Почему они не помогут ему?
— Они пальцем ради него не пошевелят. Как и ради меня. Для них в этом нет выгоды. Ты, стало быть, ничему у меня не научилась? Великие люди редко бывают добры.
Однако я не слушала его и с упорством одержимой стояла на своем.
— Наверняка есть кто-то, кто, подобно вам, умеет плести интриги, но кто желал бы видеть Луи-Шарля на свободе? — Я надеялась, что, если такие люди и впрямь существуют, он мне их назовет.
Но герцог промолчал. Он стянул с пальцев перстни и, просунув руку сквозь решетку, высыпал их в мою ладонь.
— Добавь к этому все, что ты у меня украла. Ты же не думаешь, что я не замечал? Этого тебе хватит, чтобы выбраться из Парижа.
Затем он пошел за маленький деревянный столик в дальнем углу камеры, нацарапал записку, запечатал ее и протянул мне.
— Что это? — спросила я.
— Рекомендация. Когда-то мы с тобой говорили о парижских театрах, но теперь тебе нельзя здесь оставаться. Отправляйся в Лондон. На Друри-Лейн. Человек, которому адресовано письмо, — мой друг, он тебе поможет.
— Ни за что! У меня есть деньги от королевы! Двадцать луидоров! И теперь еще ваши перстни. Я его освобожу. Раз другие не хотят ему помочь, справлюсь одна!
Он посмотрел на меня таким взглядом, какого я раньше за ним не замечала. В этом взгляде была невообразимая печаль.
— Забудь о мальчишке, воробушек, — произнес он. — Ты ничего не сможешь для него сделать. Тебе придется пойти войной против целого мира, чтобы его освободить. А мир всегда побеждает.
Спустя пару минут за ним пришли. Он отправился на гильотину в открытой повозке, беззащитный перед кровожадной толпой. Он был великолепен, до самого конца. Он не поддался им. Не дрогнул. Ни слезинки, ни крика.
А я плакала.
Так собака воет по хозяину, который ее избивал.
30 мая 1795
Я пыталась сбежать. Всего однажды, в июне девяносто четвертого, спустя несколько месяцев после казни герцога.
Меня тогда одолевало отчаянье, потому что мой план провалился. Много недель кряду я готовилась вызволить Луи-Шарля из Тампля. Нашла полунищего гробовщика, который обещал сделать, как я просила, — доставить тело мертвого мальчика, свежее, не смердящее, к дому тюремной прачки. С этой прачкой и ее дочерью я договорилась, что они уложат тело на дно большой корзины, накроют чистыми простынями и пронесут в тюрьму, а там спрячут в бельевом шкафу. Стражник Луи-Шарля должен был затем перенести тело в камеру и подменить живого мальчика мертвым, а самого Луи-Шарля отвести в прачечную и спрятать в той же корзине, под грязным бельем. На следующее утро прачка с дочерью поставили бы корзину на телегу и увезли домой. Их никто не стал бы обыскивать, поскольку их давно знают в Тампле и ни в чем не заподозрят. Я собиралась встретить Луи-Шарля у них дома, переодеть его и перекрасить ему волосы в черный цвет, а затем, дождавшись ночи, сбежать с ним из города. Ворота на ночь закрывают, но я знаю лазейку в стене.
