Он стоял в дальнем углу просторного загона напротив двери, повернул ко мне морду, удивленно напряг уши. Я заговорила и, пытаясь сделать голос ровным, успокоилась сама. Когда он шевельнул ушами, я открыла загородку и вошла. Он не двинулся с места, только выше поднял голову и немножко склонил вбок, так, что огромные темные глаза смотрели искоса, показывая края белков. Провела нежной рукой по шее. Он опустил голову и подышал на рукав блузки.
Я сказала: «А теперь помоги мне, красавчик Рябиновый», — и протянула ему удила. Он даже не задумался, принял их, как голодная рыба муху. Через семь секунд спокойно, как во сне, он был взнуздан. Еще через десять я выводила его в ночь. На седло я не стала тратить времени, взобралась на него с края бочки с водой, и он стоял тихо, как ослик на берегу моря.
Мы направились к реке. Эта дорога вела и к пастбищу, поэтому он шел с удовольствием и прямо, красивыми огромными шагами, будто заглатывая ярды. Я сидела тихо, ослепленная темнотой, и не могла ни направлять, ни торопить его. Говорила, конечно, больше для собственного спокойствия, чем для его, но это довело нас до слабо сверкающей реки, где перед узким деревянным мостиком тропинка поворачивала.
Теперь я не представляла, смогу ли заставить Рябинового пройти по воде. Река раздулась от недавнего ливня и неслась с бешеной скоростью, издавала страшные звуки и завихрялась над камнями. Это было бы плохим переходом и при дневном свете, в темноте — прямой риск. Но ни одна живая лошадь, если она не работает в цирке, не пойдет по опасному, отдающему эхом деревянному мосту. Или по воде, или никак.
По крайней мере, мы вышли из-под деревьев, и я обрела зрение.
Берег там довольно крутой. В широкой сияющей реке камни отмечены тенями, а там, где бьют родники, бурлят пузырьки. Прекрасные звуки. После дождя все пахло жизнью и свежестью, тимьяном, мятой и прибитой копытами травой. Рябиновый засомневался и начал отступать, я настаивала. Будто хорошо воспитанный, он повернулся к воде и шагнул. Его копыта поехали, он прижал уши и остановился.
Ездить без седла в каком-то смысле неудобно, но и имеет определенные преимущества — чувствуешь лошадь, соединяешься, срастаешься с ней мускулами. Наездник становится частью коня, двигается вместе с ним и может реагировать быстрее на очень важную долю секунды, за которую сигнал проходит через седло и уздечку. Я почувствовала, как задумался жеребец, моментально испугался, поняла это даже до того, как эти импульсы укоренились в его природе, и немедленно подействовала в обратном направлении. Он всхрапнул, неожиданно рванулся вперед и бросился в воду.
Он сам искал дорогу среди камней, я говорила любовные слова, которые думала, что забыла. Копыта скользили и стучали по камням, вода кипела вокруг ног. Скоро она дошла до его колен, однажды он провалился в яму и намочил мою ногу до бедра, но быстро выпрямился и продолжал спокойно идти вперед. Будто это времени и не заняло, а мы уже оказались на другой стороне. Он поднялся на берег так пылко, что чуть не стряхнул меня, и быстро побежал на дорогу.
Дорога круто поднимается от моста вверх. Она неровная и покрыта корнями, но ее освещал лунный свет и ограничивал темный камыш. Я схватилась рукой за гриву и пустила Рябинового во весь дух. Он с удовольствием помчался, нужно бы успокоить его и замедлить бег, но мне все казалось медленно… И кроме того, возникло замечательное ощущение, как во сне — полет среди ночи, необыкновенная мощь, частью которой я стала, наркотик скорости, скорое завершение отчаянной миссии…
Он перешел на галоп, мы взлетели на склон и шли ровно. Я знала, что впереди ворота. Придется остановиться, чтобы их открыть. Даже если бы я ехала с седлом, я не могла бы его заставить прыгнуть в темноте. Я неуверенно смотрела вперед, надеялась, что конь увидит ворота раньше меня, просто знает, где они. Знал. Шаги укоротились, и в следующий момент я увидела или подумала, что увидела, туманные столбы забора, соединенные невидимой проволокой, и очертания коров за ними. Поперек дороги ничего. Путь открыт. Казалось, ворота открыты… да, теперь я их увидела, они прислонились к одной стороне дороги, будто опирались на проволочный забор.
Рябиновый выставил уши вперед, опустил назад и устремился вперед галопом.
Я не успела подумать, почему скот не вышел, а потом увидела. Прямо поперек дороги лежала борона, восемь футов железа, которое, если и не сломает ему ноги, заставит нас обоих упасть на…
Не было времени останавливаться, два шага и он будет…
На этот раз он подумал за меня. Выпрямился, поднялся и перелетел, ровно, как ласточка. И сразу в скоплении деревьев показались огни фермы.
Позже я узнала, что гроза произвела кое-какие разрушения на ферме Фенвиков, и поэтому все они, отец и два сына, вышли осмотреться. Они услышали стук копыт и подошли к воротам. Мы выскочили из-за поворота примерно в пятидесяти ярдах от них, но они, наверное, подумали, что лошадь понесла, и даже не подумали нас впустить. Рябиновый остановился, почти уперся грудью в перекладины, но увидев мужчин, отшатнулся и пошел по кругу. Тогда они все-таки распахнули ворота и разошлись в стороны. Мне стоило огромных трудов уговорить Рябинового пройти между ними, пришлось отвоевывать каждый дюйм. Один из мужчин закрыл за нами створки и потянулся к уздечке, но я подумала, что конь рассердится и сказала, задыхаясь: «Не трогайте его. Все в порядке… Не подходите…»
Кто-то сказал: «Это Форреста». Потом: «Это девушка Винслоу». Потом прозвучал голос мистера Фенвика: «Что такое, барышня? Несчастье?»
Я обнаружила, что говорить трудно. Я запыхалась, но дело не в том. Зубы стучали, полагаю, это шок на меня накатил. Все тело тряслось. Думаю, не держись я рукой за гриву, я бы просто позорно скатилась вниз. В конце концов я выдавила: «Катастрофа в домике у ворот. Форрест Холл. Дерево упало на домик, кто-то ранен, и мистер Форрест тоже там. Они завалены внутри, и если скоро не получат помощи, все это на них обрушится. Телефон в Вайтскаре не работает. Ваш работает?»
Мистер Фенвик всегда быстро действовал и мало говорил. «Не знаю. Санди, посмотри. Нужен доктор?»
«Да. Скажите, порвана артерия, нужно быстро… И можете вы пойти сами… все, сразу? Стена падает, а мужчина внизу, а там только Кон и Юлия…»
«Да. Билл, выводи «Лендровер». Веревки, фонари, ломы. Санди, скажи матери».
Санди побежал, Билл уже исчез в сарае, где за распахнутыми дверьми сиял капот автомобиля. Я соскользнула со спины коня и взяла его под уздцы. «Приспособления, — сказала я. — У вас есть что-нибудь, чтобы поднимать камни?»
«Насколько?»
«Ненамного. Просто поднять их с мужчины. Он лежит внизу. Просто, чтобы его не раздавило».
«Господи Иисусе Христе…» — сказал фермер.
«У нас были столбы от забора, и Кон может подпихивать их сбоку, но мало. И в проходе тоже, если есть подлиннее…»
«Дерева много. — Он повысил голос, чтобы заглушить неожиданно взревевший мотор. — Билл, включи фары!»
Вспыхнул свет, Рябиновый резко дернулся, почти оторвав меня от земли. Фермер повернулся, я крикнула: «Неважно! Я с ним справлюсь!»
“Лендровер» выехал и остановился прямо перед воротами. Билл выскочил и побежал помогать отцу тащить тяжелые бруски дерева. Промелькнул металлический лом, что-то вроде большой кирки, все это отправлялось в багажник. «Веревку от трактора?» — крикнул Билл. «Да». Фермер все наполнял и наполнял багажник.
Санди, должно быть, сказал матери что-то, пробегая к телефону. Она появилась в освещенном дверном проеме. «Мисс Винслоу? Санди сказал несчастье? Он сейчас звонит».
«Работает?»
«О да?»
«Господи, радость моя», — произнесла я от всей души и прижалась лбом к шее Рябинового.
«Дорогая, — сказала она, — не беспокойтесь. Это недолго. Мистер Вилсон не дома, он в Хаксби, но Санди дозвонился. Он приедет в Форрест примерно через двадцать минут, а мужчины будут там через десять. Хотите я тоже поеду, если смогу помочь?»
До меня докатился первый всплеск теплоты в арктической ночи. Слабое воспоминание о том, что до того, как выйти замуж за Джима Фенвика, она была медицинской сестрой. Он сломал ногу, провел месяц в больнице «Ройял Виктория» и забрал ее с собой при выписке. Очень давно, но если доктор задержится… Я закричала: «О, миссис Фенвик, а вы можете поехать? Можете? Там молодой человек Юлии с порванной артерией, Адам Форрест пережимает ее, а крыша может рухнуть, и только Кон с Юлией пытаются ее укрепить».
Она оказалась такой же решительной, как ее муж. «Конечно. Возьму кое-что и поеду с вами. Не мучайся, деточка. Можешь оставить эту лошадь и войти?»
«Нет».
Она не тратила времени на споры и убеждения. Должно быть, знала, что я почти рада, что у меня есть дело — держать Рябинового среди суеты двора. Она вернулась в дом и закричала: «Бетти! Налей чая в большую флягу, быстро! И достань бренди. Санди, возьми простыни… Что? А, полдюжины. Быстрей давай!»
