Имоджен была уверена, что это правда.
Она взглянула на Джека, который смотрел в пространство, неожиданно притихший. Осознав, что за ним наблюдают, он резко повернул голову к Имоджен.
— Знаете, я ее обожал. Она заслуживала гораздо лучшего человека, чем я. Я никогда, никогда не сделал бы ее счастливой. Я слишком поверхностный и тщеславный.
— Не печальтесь, — сказала Имоджен. — Дедушка сделал ее счастливой. Очень счастливой.
Мгновение ей казалось, что она слишком резко ответила этому старому человеку. Его слова, казалось, обожгли ее.
— По-другому, — мягко добавила она. — Уверена, что для нее вы были особенным.
Имоджен не одобряла их поступок, но понимала: страсти не прикажешь. Она сама очень хорошо это знала.
Закончили они сгроппино: каждый получил по бокалу лимонного сорбе с просекко, и после этого Джек очень быстро ослабел. Уснул прямо за столом, голова его стала клониться на грудь.
— Это нормально, — сказала Петра. — Через минуту он встанет и пойдет в постель. — Она забрала у него бокал и мягко потрясла за плечо. — Джек, по-моему, Имоджен собирается уходить.
Он проснулся и поднял на нее взгляд.
— Если вы когда-нибудь полюбите, — сказал он, и глаза его стали яркими, — если вы когда-нибудь полюбите по-настоящему, не уходите. Все, что угодно, только не уходите.
Он встал и вышел из комнаты, не оборачиваясь. Петра принялась убирать со стола.
— Он делается таким, когда устает, — сказала она, сострадательно улыбнувшись. — Позднее он снова приободрится.
Сначала Имоджен не ответила. Слова Джека пронзили ее в самое сердце. Внезапно все обрело смысл и встало на свои места.
— Я должна идти, — только и проговорила она, беря сумочку. — Спасибо за прекрасный ленч.
Она только надеялась, что еще не слишком поздно.
Из окна гостиной Джек смотрел на Имоджен, пока она шла по бульвару к «Чиприани». Он почувствовал в ней внутреннюю силу, равно как и ранимость, и это перенесло его в прошлое. Это было больше пятидесяти лет назад, но осознание того, что он потерял свою истинную любовь, поразило его так же, как в то утро в «Чиприани», когда он проснулся и увидел, что Адель ушла.
Он получил самый жестокий урок за всю свою жизнь. Больше романов у него не было. Моллой оставался верен Розамунде, зная, что как бы старательно он ни искал любовь, он не заполнит пустоту, оставшуюся после потери Адели. И постепенно ему стало достаточно Розамунды, и он научился ценить то, что действительно было важно в жизни: например, их чудесных дочерей, роскошный дом и друзей. Джек стал счастливее, когда избавился от добровольного напряжения, связанного с достижением бессмысленных побед. Пришлось одержать много значившую для него победу, чтобы понять, какая все это тщета.
Джек прошел в комнату, служившую ему кабинетом. Из нее открывался вид на канал позади дома, и если выглянуть из окна, можно было увидеть край острова и чуть дальше — голубую воду лагуны. Вдоль стен шли книжные полки — сотни и сотни книг по искусству: ценная коллекция, многие из томов давно стали раритетами. Здесь он написал свои рецензии, доклады и несколько собственных книг, ни одна из которых не принесла ему больших доходов, но доставила огромное наслаждение.
И сотни писем. Писем, которые он написал, но так никогда и не набрался смелости отослать, все — к одному человеку. Тем не менее он их хранил, потому что они были свидетельством его чувств, напоминанием о каждом охватывавшем его переживании — от надежды и восторга к отчаянию — за те годы, что минули с тех пор, как он и Адель провели свои последние дни вместе на этом острове. Он потому и вернулся на Джудекку после смерти Розамунды, что здесь чувствовал себя ближе к Адели, чем где бы то ни было.
Он услышал громкий перезвон на церкви Святой Марии. Два часа.
Джек вынул из блокнота лист бумаги, взял ручку и начал писать, его прекрасный наклонный почерк четко выделялся на странице. Начал он точно так же, как начинал все другие письма, те, что так и не отослал.
Моя дражайшая, милая Адель!
С каким удовольствием я принял у себя твою чудесную внучку! Не в последнюю очередь потому, что словно бы часть тебя находилась со мной в комнате. У нее твой характер, твоя грация и твои изумительные глаза, глаза, которые я никогда не забывал. Мое последнее воспоминание о тебе — слезы в твоих глазах, когда ты целовала меня ночью перед уходом. Я ничего так не хочу, как еще раз посмотреть в них, чтобы раз и навсегда стереть следы тех слез. Если ты решишься на встречу со мной, это будет иметь для меня огромное значение.
По-моему, не найти лучшего хранителя для «Возлюбленной», чем Имоджен. И Ребен, знаю, был бы доволен, что она в надежных руках. Эта работа всегда была его любимой.
Твой навсегда и всегда Джек.
Он положил ручку и посмотрел на письмо. Джек чувствовал себя опустошенным. Не сумел удержаться от мольбы. В конце концов он хотел, чтобы Адель приехала по собственной воле, а не из чувства долга. Джек аккуратно промокнул написанное, сложил листок и сунул в конверт, затем написал адрес. С этим письмом он пошел гораздо дальше, чем с остальными. Они так и лежали стопкой в нижнем левом ящике его стола. Джек полагал, что это ритуальное излияние чувств, которое он себе позволял, дешевле психоаналитика.
Со вздохом он повернулся на вращающемся стуле, чтобы посмотреть в другой конец комнаты, где стоял мольберт. На нем стояла картина.
Петра, подумалось Джеку, талантливая девочка. Одна из лучших студенток, которых он выпестовал за многие годы. Когда он попросил ее сделать копию «Возлюбленной», она не испугалась и блестяще справилась с задачей. Только самые опытные эксперты, самые придирчивые критики заметили бы недостаточную уверенность в мазках, едва уловимую нерешительность. Может, в работе и нет контролируемой импульсивности подлинного Зила, но девяносто девять процентов зрителей этого не поймут. Однако дух картины, по мнению Джека, передать не удалось. Перед художником не было источника вдохновения. Он помнил слова Ребена, когда тот передавал ему законченную работу. «У меня такое чувство, будто я написал настоящую любовь», — сказал он Джеку. В то время Джек не совсем понял, что имел в виду Ребен. Когда же осознал, Адель ушла и ему осталась лишь эта картина.
И поэтому в течение всех этих лет «Возлюбленная» приносила ему утешение и боль. Напоминала о том, что у него было и чего он лишился. Даже сейчас Адель смотрела на него, ее глаза сияли обожанием и желанием, которые он не ценил, пока не стало слишком поздно.
Раздался стук в дверь, затем вошла Петра с дневной чашкой чая.
— Все в порядке? — спросила она, уловив его настроение. Она привыкла к его капризам, знала, что он может в мгновение ока перейти от общительности к мрачности.
— Я… Мне кажется, я просто устал, — сказал ей Джек. Выдавил усталую улыбку. — Возможно, за обедом я переусердствовал с вином.
Петра поставила на письменный стол перед ним чашку. Увидела письмо и протянула руку.
— Хотите, я его отправлю?
Джек уставился на письмо. Куда проще будет убрать его в ящик к остальным. Таким образом, он будет избавлен от сомнений. Таким образом, он будет сам в ответе за свою судьбу. Если отправит, то будет мучиться, дожидаясь ответа.
— Да, — ответил он. — Да, пожалуйста. Это было бы очень любезно с твоей стороны.
Имоджен покинула квартиру Джека как в тумане. Снаружи в глаза ей ударило яркое солнце, а белый Дзаттере напротив вырос перед ней, как мираж. Очертания неба, воды и зданий были четкими, соответствуя ясности ее мыслей. Мимо проплыла флотилия гондол, скользя по воде спокойно, но целиком сосредоточившись на своей цели. Именно так, поняла Имоджен, чувствовала себя и она. Спокойной, но сосредоточенной. Внезапно все обрело смысл и будущее стало ясным.
Ей стало интересно, до какой степени Адель знала, что она, Имоджен, нуждалась именно в этом, и не послала ли ее к Джеку Моллою для того, чтобы научить при встрече с любовью распознавать ее? Адель обладала мудростью и интуицией. Она вполне могла легко догадаться о переживаниях своей внучки. Она поняла бы, что простой беседы недостаточно. Что Имоджен должна до всего дойти сама.
В любом случае ей было все равно. Она знала, что должна сделать. Дэнни лучше ее знал, что они созданы друг для друга, и не боялся это признать, однако Имоджен пошла на попятную. Чего она боялась? Любовь, когда она чиста, правильна, реальна, не нуждается ни в оправдании, ни в анализе. При покупке картин Имоджен всегда руководствовалась внутренним чутьем, тогда почему она оказалась не способна правильно определить возникшие между ними отношения?
Не помешал ли ей глубоко укоренившийся страх, что у плохого парня и хорошей девушки не может быть сказочного будущего? Только потому, что весь остальной Шеллоуфорд отнесется к этому скептически? Если она боялась именно этого, тогда почему не поступила, как Ники, и не вышла замуж за кого-нибудь предсказуемо безопасного и скучного?
