— Так вот, — сказал он, — что мы делаем. Мы создаем магическое шоу уникального качества; прежде чем отправиться в мировое турне, мы хотим довести представление до блеска. Пока оно совсем сырое — о, вы очень любезны, но все же я вынужден с вами поспорить, оно совершенно сырое — по сравнению с тем, каким мы хотим его сделать. Мы хотим сочетать высочайший класс работы с шармом и романтической пышностью, какие ассоциируются обычно с балетом — с европейским балетом, а не с этой американской физкультурой. Вы знаете, что в наши дни театр почти отказался от шарма — артисты желают быть потными и достоверными, а драматурги прилюдно колупаются в своих язвах. Ну и ради Бога — таков, значит, дух времени. Но во все времена рядом с этим модным духом присутствовал и другой, прямо ему противоположный. Сейчас это подспудное стремление ориентировано на романтику, на чудеса. Именно это мы хотим предложить публике, но только не с согбенной спиной, не с угодливой улыбочкой, а с достоинством. Вы должны были заметить, что мы не слишком-то улыбаемся в ходе представления и не шутим. В шоу такого рода улыбка — это первый шаг к раболепству. Посмотрите на фокусников, работающих в ночных клубах, они прямо из кожи вон лезут, чтобы завоевать любовь публики, чтобы все думали: «Ну до чего же забавный парень», — а ведь нужно совсем не это, нужно, чтобы думали: «Какой блестящий парень, какой загадочный парень». Это главная болезнь развлекательного жанра: любите меня, приласкайте меня, погладьте по головке. Мы хотим совсем иного.
— Ну и чего же вы хотите? Чтобы вас боялись?
— Чтобы нами поражались. Это не самовлюбленность. Люди хотят чем-то восхищаться, чему-то изумляться, а весь дух нашего времени целенаправленно мешает им в этом. Они с радостью заплатят за возможность поизумляться. Неужели война никого ничему не научила? Гитлер сказал: «Удивляйтесь мне, восторгайтесь мной, я могу сделать то, что другие не могут», — и немцы сбежались к нему, сшибая друг друга с ног. Мы же предлагаем нечто совершенно невинное: развлекательное зрелище, способное напитать изголодавшуюся часть духа. Но из этого ничего не выйдет, если людям, которые нами восхищаются, будет позволено ласкать нас, панибратствовать с нами, покровительствовать нам. Поэтому у нас есть план.
— Какой план?
— Что шоу должно непрерывно поддерживать свой имидж. Меня не должны видеть вне сцены — ну разве что при достаточно серьезных обстоятельствах; я не должен показывать фокусы вне театра. При любых встречах с людьми я должен быть изысканным джентльменом, вызывающим к себе почтение, а не так, приятным мужиком, парнем из соседнего подъезда. У всех девушек будет в контракте пункт, что они не принимают ничьих приглашений без нашего предварительного одобрения, не появляются нигде в одежде, не получившей нашего одобрения, не вляпываются в истории со своими дружками и всегда ведут себя как истинные леди. Это, как вы понимаете, очень не просто. Сама Фаустина доставляет мне уйму головной боли, она абсолютно не умеет одеваться и ест словно с голодного острова.
— Если кто и согласится на такую жизнь, то только за большие деньги.
— Конечно. Поэтому труппа должна быть очень маленькой, а жалованье — очень соблазнительным. Людей мы подберем.
— Извините, пожалуйста, но вы все время говорите: мы сделаем то, мы сделаем се. Это что, царственное «мы»? Если так, у вас могут быть нелады с психикой.
— Нет. Конечно нет. Когда я говорю «мы», я имею в виду Лизл и себя. Я маг. Она — самодержица труппы, скоро вы это и сами поймете.
— И почему же это она самодержица?
— Это вы тоже поймете.
— Не знаю, не знаю. Зачем я вам нужен? Иллюзионист из меня аховый, даже хуже, чем тогда, в Дептфордской народной библиотеке.
— Это не важно. Вас хочет Лизл.
Я взглянул на Лизл, улыбавшуюся настолько очаровательно, насколько позволял ей кошмарно выпирающий подбородок, и сказал:
— Она ничего про меня не знает и не может знать.
— Вы недооцениваете себя, — заговорила Лизл. — Разве не вы написали «Сто святых для путешественников»? А «Забытые святые Тироля»? А «Кельтские святые Британии и Европы»? Вчера, когда Айзенгрим мельком сказал, что видел вас среди зрителей, я сразу захотела с вами встретиться. Я благодарна вам за обилие сведений, но еще больше — за удовольствие от чтения вашей восхитительной прозы. Нам не так-то часто выпадают встречи с выдающимися агиографами.
Магия бывает разная. Эти немногие фразы открыли мне, что Лизл совсем не так уродлива, как мне думалось, что эта деформированная оболочка держит в жестоком заточении женщину выдающегося интеллекта и обаяния. Я без труда распознаю лесть, но мне редко приходится ее слышать. Кроме того, бывает лесть и лесть, эта же лесть была самого лучшего розлива. И что же это за женщина, если она знает такое слово, как «агиограф», на чужом для себя языке? Никто, кроме болландистов, не называл меня так прежде, а ведь я не отдал бы этот титул, даже чтобы зваться Царем Островов.[59] Восхитительная проза! Нужно посмотреть, что будет дальше.
Услышав лесть в свой адрес, многие люди стараются сразу же показать себе и окружающим свою практичность и рассудительность, дабы скрыть тот печальный факт, что они заглотили приманку. Я тоже из этой породы.
— Ваш план кажется мне ужасно непрактичным, — заявил я. — В наше время гастролирующему шоу нужно выступать перед большими аудиториями и иметь сильную внешнюю поддержку, иначе оно просто прогорит. Вы планируете зрелище самой высокой пробы. Что позволяет вам надеяться на успех? А вдруг и вы прогорите? Я-то, конечно же, ничего не могу вам посоветовать на этот счет.
— А мы вас и не просим, — сказала Лизл. — За советами по финансовым вопросам мы обращаемся к финансистам, вы же нас интересуете как человек с несомненным вкусом. Кроме того, нам нужна от вас некая не совсем обычная помощь.
Иными словами, не суй свой нос в денежные вопросы, если ничего в них не петришь. Но что же это за не совсем обычная помощь?
— Каждый маг издает свою автобиографию для продажи в театре и прочих местах, — продолжала Лизл. — По большей части эти книжонки совершенно ужасны, и все они написаны чужой рукой — литературными неграми, если я не путаю выражение. Мы же хотим иметь автобиографию, равноценную по качеству нашему шоу. Она должна быть написана очень хорошо, но в то же время просто и убедительно. Вот тут-то и появляетесь на сцене вы, дорогой Рамзи.
Она кокетливо накрыла мою ладонь своей исполинской клешней.
— Вопрос о том, чтобы я написал эту штуку под своим собственным именем, даже не подлежит обсуждению.
— Ни в коем случае. Важно, чтобы это была именно автобиография. Мы просим вас стать негром. Понимая некоторую оскорбительность нашей идеи для такого, как вы, писателя, мы предлагаем вам существенный гонорар. Три с половиной тысячи долларов это совсем не плохо, я интересовалась расценками.
— Но и не слишком хорошо. Прибавьте сюда половину доходов от продажи, и я подумаю.
— Вот что значит шотландская кровь! — рассмеялся Айзенгрим; за все это время я впервые услышал, как он смеется.
— Хорошо, тогда подумайте, о чем вы меня просите. Это же не просто биография, книгу нужно полностью высасывать из пальца. Надеюсь, вы не думаете, что публика проглотит, не поперхнувшись, утонченного джентльмена, родившегося в медвежьем углу Канады в семье баптистского священника…
— Ты никогда не говорил, что твой отец был священником! — воскликнула Лизл. — Все-таки как много у нас общего. В семье моего отца было много священников.
— Эта автобиография, — продолжил я, — так же как и ваша личность, должна быть ручной, штучной работой, а как вы сами тут меня убеждали, вдохновенные произведения искусства не создаются тяп-ляп.
— Не надо загонять нас в угол, — сказала Лизл. — Понимаете, нам же годится не любой писатель. Но вы писали о святых с такой убедительностью, серьезность вашего тона придает чудесам достоверность твердо установленных фактов, а ваша блистательно безыскусная прямота способна обезоружить любого скептика, — вы тот человек, который нам нужен. Мы можем заплатить вам, и мы заплатим, хотя, конечно же, мы не можем согласиться на абсурдно высокую цену. Но мне кажется, что такой старый друг магии просто не сможет сказать нам «нет».
Ее безобразное лицо расцвело настолько обаятельной улыбкой, что я действительно не смог сказать «нет». Все это сильно смахивало на приключение, а в пятьдесят лет приключения подворачиваются не так уж и часто.
4
А нужны они, эти приключения? В пятьдесят-то лет? Вот таким интересным вопросом задавался я месяцем позже. Меня тошнило от Магнуса Айзенгрима и его труппы. Я злобно ненавидел Лизелотту Вицлипуцли[60] — такое вот идиотское имечко сообразила себе его страхолюдная бизнес-партнерша. Но их яростная энергия, их целеустремленность, загадочная красота их работы держали меня крепкой хваткой, а собственное внутреннее одиночество лишало меня сил эту хватку разбить.
