Но Великая Монголия при нем утратила силу и независимость… Она попала под власть своих соседей — маньчжуров. И маньчжурское это иго длилось двести двадцать лет.
Монгольский народ, естественно, воспринял нашествие чужестранцев как тяжкое бедствие, как позор. И в нем с особенной силой ожила память о грозном былом величии нации…
Однако воспоминаний этих желтая церковь никогда не одобряла — наоборот. Легенды о Чингисхане считались кощунственными. В образе его как бы воплощено было мировое зло: созданная им держава являла собою бездушную военную машину, губящую все живое. А ведь ламаистская религия запрещает убивать даже мотылька!
Но вот в 1910 году пришло освобождение. А вскоре началась революция. И над древней Халхой снова поднялись дымы пепелищ…
А затем настал час новых испытаний. И смиренные монахи сами вдруг взялись за оружие. И страна тогда опять потонула в крови.
И так оно всегда и ведется, думал я, все в этом мире путано, двойственно, противоречиво. И нет ничего по-настоящему прочного. Прочны, неистребимы одни только наши иллюзии!
"ЧАС БЫКА"
Наутро за завтраком Гринберг заявил, что он намерен слегка задержаться в Эрдени-Цзу, и предложил ребятам добираться до Улан-Батора уже без него.
— И без меня! — сейчас же отозвался я. — Мне тоже хочется побродить по монастырю, по этим развалинам.
Гринберг посмотрел на меня искоса, хотел, видимо, что-то сказать. Но промолчал. И полез, сопя, за папиросами.
— А сколько вообще-то осталось до Улан-Батора? — поинтересовался я затем.
— Четыреста пятьдесят километров, — сказал Митя. — Пустяки!
— Вот именно, — сказал, закуривая, Гринберг. — И к тому же, тракт здесь большой, хороший, машин ходит много. Так что проблем нету. Ждите нас к завтрашнему утру!
Когда мы, наконец, простились с ребятами и грузовичок ушел, утонув в пыли, Осип хмуро поворотился ко мне:
— Ну чего ты вяжешься, черт возьми? У меня дела, а тебе что надо?
— Да ничего, просто любопытно, — пожал я плечами. — Но я не пойму: боишься ты, что ли? Какой-то ты стал нервный…
— Если и боюсь, так не за себя, — проворчал он.
— А за кого же? За Дамдина?
— За него, главным образом…
— А еще за кого?
— Ладно, — сказал со вздохом Осип. И выплюнув окурок, сильно растер его каблуком. — Объясню… Но — уговор! — Он погрозил пальцем. — Ничего не записывать и вообще не трепаться. Идет?
— Идет, — покивал я, — о чем речь! Повторяю: можешь мне верить.
— Тогда слушай. К Дамдину, оказывается, приехал один родственник, тоже монах. Причем человек знатный. Он является специалистом по предсказаниям; должность эта называется Гуримч. И кроме того, это крупный астролог, звездочет, Зурхайч.
— Зурхайч — его имя? — спросил я, начиная смутно догадываться кое о чем.
— Нет, тоже ученое звание. Одно из самых высоких!
— А как же монаха зовут?
— Не знаю, — замялся Осип, — не запомнил… Да и какая разница? Назовем его просто звездочетом.
— Так. И приехал этот звездочет издалека, не правда ли? Откуда-нибудь с гор…
— Если уж быть точным, то с Каракорума… И, оглядевшись, медленно добавил:
— Ты, наверное, знаешь, что существуют два Каракорума? Один — вот он лежит, погребенный в пыли… А другой — это высочайшая горная страна у западных границ Тибета.
— Знаю, — сказал я, — что ж, будем считать, что наш звездочет возник, словно дух, из здешних развалин… Такой вариант тебя устраивает?
— Вполне. — Осип похлопал меня по плечу. — Ты, я вижу, парень понятливый.
— И когда же должна состояться встреча с этим духом?
— Да вечерком. Как только стемнеет, мы и пойдем.
— Ого, у вас настоящая конспирация!..
— А что ж ты думаешь? Иначе, брат, нельзя. Встречи с „духами" строго запрещены… И Дамдину, естественно, надо беречься, а мне совсем не хочется его подводить! И того — другого — тоже… Да и вообще было бы крайне обидно потерять доверие этой касты.
— А как ты, собственно, добился ее доверия?
— Ну, оказал кое-какие мелкие услуги Дамдину, — отмахнулся Осип. — Долго рассказывать… Да это и неважно. Главное в том, что мне повезло, понимаешь? Случайно удалось сблизиться с людьми, хранящими древние тайны, принадлежащими к одной из самых загадочных культур… Согласись, на долю простого этнографа такие удачи выпадают редко. Может быть, раз в жизни!
Весь этот день мы слонялись по развалинам ханской столицы — ждали вечера. И, казалось, он никогда не наступит. Наконец стало смеркаться. Мы пошагали к монастырю. Однако остановились не у главного входа, как в прошлый раз, а возле низкой калиточки, за углом… И Осип здесь сказал озабоченно:
— Мы вот о чем не подумали: Дамдин, очевидно, ждет меня одного. Может получиться конфуз… Надо что-то придумать.
— Скажи, что я тоже монголовед и потому интересуюсь…
— Но он уже видел тебя и знает: ты полный профан.
— Ну, тогда представь меня просто как поклонника Будды!
— Как поклонника? — Осип оглядел меня скептически. — Будды? Думаешь, этот номер пройдет? А впрочем, рискнем. Только веди себя соответственно…
— То есть как же?
— Будь сдержан, не суетись. И на всякий случай запомни такую фразу: „Ом-ма-ни-пад-мэ-хум", что означает: „О, благословен ты, сидящий на лотосе!" Это заклинание должен знать каждый поклонник Будды… Повторяй его время от времени — и все будет в ажуре. А ну повтори!
Я повторил. Осип сказал строго:
— Чего тебе не хватает, так это благочестивого выражения. Но тут уж ничего не поделаешь. Таким уж уродом ты, видать, родился… Ладно, пошли!
И он усмехнулся, поджимая губы. И постучал в дверь тихим, условным стуком.
* * *
И вот опять мы сидели в юрте Дамдина. Помещение было теперь нарядно убрано и повсюду вдоль стен дымились серебряные курильницы. И воздух пропитывал терпкий, чуть сладковатый, дурманящий аромат. А на полу, поверх бараньих шкур, постелен был новый яркий ковер с традиционными синими и красными цветами. И на нем на деревянном подносе стояли блюда с сыром, с творогом, с „бовами" (монгольскими коврижками) и пиалы, полные молока и чая.
Я прихлебывал душистый чаек и разглядывал таинственного гостя. Был он примерно одного возраста с хозяином, но на этом их сходство кончалось. Ничего родственного, во всяком случае, я в их облике не нашел. В отличие от длинного, костлявого Дамдина человек этот был приземист, плотен, широкоскул. Плоское лицо его казалось выкованным из темной бронзы. Узкие, чуть запухшие глаза были полуопущены. Он сидел, скрестив ноги, перебирая в пальцах коралловые четки, и не спеша вел беседу с Осипом.
