ходить в легких платьях на свидание с городом. Она никогда не ощущала этот город своим, но завидовала тем, кто мечтал туда переехать, тем, кто не был в нем лишним, а органично в него вписался. Стильные студенты собирались около университетов, курили сигареты рядом с барами, женщины толкали коляски, прогуливаясь по паркам, мужчины с портфелями куда-то спешили. Она переживала из-за того, что оказалась в их мире обычным наблюдателем, заурядным подростком без цели и без смысла, без друзей, детей и возлюбленных. Она покупала книгу и читала ее в парке, но не могла сосредоточиться на строчках – вслушивалась в то, что говорили на соседних скамейках. Молодые люди обсуждали артхаус и модных питерских поэтов, она думала о том, что если окажется в Питере студенткой, то не сможет поддержать разговор, потому что ничего не понимает ни в артхаусе, ни в модных питерских поэтах.
Мама и ее подруга рассказывали о том, как были счастливы на набережной Фонтанки в восьмидесятые и каким красивым тогда был Ленинград. Они не называли Питер Питером, и ей начинало казаться, что это имя ему дали враги Советского Союза – настолько неорганичным оно было для женщин, проживших больше половины жизни в Стране Советов. Брат уставал от мегаполиса – так он и ее мама называли любой крупный город – и хотел домой: к немногочисленным друзьям и компьютеру, в котором застыл прогресс в играх. Она старалась как можно меньше времени проводить с мамой и братом, вырывалась на свободу, уходила в одиночество. Она садилась на подоконники – в квартире маминой подруги, в кофейне, на питерском вокзале – и записывала в блокнот все, что приходило в голову: случайные сценки, стихи, афоризмы – о нелюбви и разочаровании. Она боялась, что эти путешествия с мамой и братом больше никогда не повторятся, но тревогу вызывало и другое – то, что она никогда не вырастет из этих поездок и останется только с родственниками, не познав других людей, городов, стран. Эти чувства вызывали тошноту и тремор рук, она расчесывала тощие ноги длинными, покрытыми синим лаком ногтями и думала о том, что этот город больше нее, лучше нее, что ей никогда не стать такой, как он, такой, как все они.
Она думала о том, что ее отцом мог бы стать такой человек, как ее дядя. Он, младший брат ее матери, любил ловить раков и пить пиво около Дона, когда приезжал к ним в гости. Он окончил школу и техникум только потому, что нужно было окончить школу и техникум. В юности он врал знакомым девушкам – чтобы им понравиться – о том, что был в Афганистане, когда стал старше – что воевал в Чечне. Ему нравилась эстетика войны, он любил, когда понятно, кто их, а кто наши, то, что за наших нужно болеть.
Играя мускулами, вспоминал девяностые – лучшее время, когда не было ничего, но казалось, что было абсолютно все. Он вдыхал воздух свободы, рассекая по незаасфальтированным улицам Ростовской области на «Жигулях» и «Ниве». Крутил руль сильными руками с армейскими наколками на пальцах. Выходя из машины, сплевывал на землю, рассказывал о том, как тяжело жилось когда-то, но как было весело – он знакомился с криминальными авторитетами, которых на следующий день убивали в перестрелках, на концерты привозили Наташу Королеву и Любу Успенскую, он плакал как чорт, когда бандиты-отморозки убили Круга, таскал на спине по лестницам чужие холодильники и верил, что когда-нибудь мир, который они строят вместе с его отсидевшими за разбои, грабежи и хранение наркотиков друзьями, изменится, вернется к их счастливому детству в Советском Союзе, когда все было понятно, стабильно, предсказуемо.
Одна из его подруг забеременела от него, когда ей было шестнадцать, а ему – двадцать три. Родился сын и воспитывался в атмосфере абсолютной свободы – засыпал под громкую музыку, доносившуюся из колонок, на деревянных скамейках на улице, когда пьяные родители вместе с гостями доедали остатки шашлыка и шли в ларек за новыми бутылками пива. Сын научился читать в шесть лет, за год до школы. Поступил в училище, сходил в армию, познакомился с парой девчонок из соседнего подъезда, на одной из них женился, она родила двоих, он размышлял о том, как ему содержать семью, и стал закладчиком, сам – несколько раз – принимал наркотики. Его посадили на девять лет из-за того, что подставили свои же – кто-то перешел дорогу. Отец давно жил с другой женщиной в Москве, когда мать позвонила ему в слезах, пытался вмешаться, дать на лапу, но новая жена не хотела, чтобы деньги семьи тратились на бывшего сына. Сыну пришлось сесть в тюрьму.
Она могла бы родиться в такой семье, если бы тот, кто распоряжается душами новорожденных, немного промахнулся – с людьми и датами.
Она думала о том, что могла бы родиться не у своей мамы, а у собственной тети. Черной вдовы, похоронившей четырех мужей, пережившей несколько выкидышей – на свет должны были появиться мальчики. Тетя занималась магией, а может быть, была сумасшедшей – говорила, что она, невзрачная, сумела приворожить каждого из красавцев-мужей. Ее мужья – действительно – были похожи на греческих богов из папиных научных книжек – тех, что с цветными картинками. Тетя – длинноволосая, широкоплечая, косолапая, с горбатым носом – наливала им чай, разрешала курить в крошечной однушке и ходила в магазин за опохмелом – все ее мужья были запойными алкоголиками. Тетя смотрела сериал «Зачарованные» и радовалась, что ее племянница тоже его смотрит. Тетя устраивалась с тазиком, наполненным семечками, перед телевизором в 18:00, включала телеканал СТС, лузгала семечки и спрашивала у племянницы: тебе кто больше нравится, Пайпер, Пейдж или Фиби, мне вот больше старшая нравилась, Прю, у нее силы было больше, за то ее и убили, всегда убивают тех, у кого силы больше, продолжала тетя, разглаживая на диване газетку для шелухи. Она ходила с племянницей в книжный магазин – ей льстило, что племяннице повезло с отцом и матерью – они не ушли после девятого, стали учиться дальше, получили образование. Тетя покупала книги в мягкой обложке, на которой были изображены сестры из сериала – книги так и назывались «Зачарованные», их писали женщины по всему миру после того, как увидели экранизацию чужого сценария. Племянница думала о том, что каждая женщина в каждой стране мира хочет чувствовать себя ведьмой, что зачарованные помогли женщинам поверить в то, что они могут оказаться лучше мужчин, что способны справиться со страхами и демонами при помощи сестринства. У тети была сестра – ее мама, но мама не увлекалась сериалами на СТС, не лузгала семечки перед телевизором и не покупала газету «Оракул», зачитываясь страшными историями про пришельцев, магов и колдунов (в газете «Оракул» женщины были не ведьмами, а жертвами – их всегда убивали и насиловали), ее мама была другая, и это раздражало ведьму. Черная вдова не знала сестринства.
Тетя родила ребенка – поздно, в пятьдесят. Она родила его самостоятельно, зачав от последнего мужа-алкоголика за девять месяцев до его смерти. Ребенок появился через два дня после того, как умер муж. Тетя никому не рассказывала о том, что ждала ребенка, – боялась сглаза, хотя в каждом углу хрущевки установила обереги. Тетя врала ребенку о том, что отец очень его ждал и очень его любил. Тетя плакала по ночам оттого, что она стареет и что ребенку нужен отец, а в пятьдесят уже не найдешь красивого и умного мужчину. Тетя следила в интернете за жизнью Аллы Пугачевой и рассказывала сыну о том, как ненавидит ее – «без голоса и без совести». Племянница уважала Аллу Пугачеву за честность и независимость, о чем случайно проговорилась тете – разразился скандал, тетя кричала, что больше видеть никого не желает, что все хотят свести ее в могилу. Тетя отдавала последние деньги свахам – в бюро знакомств, тетю часто обманывали – она так ни с кем и не познакомилась. Она – со всей силой созависимости – полюбила своего ребенка и ухаживала за ним лучше, чем за мужьями во время запоя, он и казался ей – сначала – запойным алкоголиком. Потом он стал высказывать собственное мнение, понял, что мать ничего не понимает в ютьюб-блогерах и компьютерных играх, понял, что мать старше, чем бывают матери, что мать нельзя расстраивать, иначе она уйдет, умрет, а если он будет плохо себя вести – заберет с собой в могилу. Она не отходила от него ни на минуту – не сдавала
