3. Одиночество
1800 год
1По крайним улицам без света,Стараясь проскочить скорей,В столицу въехала каретаБез гайдуков и фонарей.Солдат, стоявший у заставы,Ей путь загородил штыком,Намереваясь по уставуДознаться, кто в ней седоком.Но кучер с козел наклонилсяИ что-то на ухо шепнул —Солдат с пути посторонилсяИ молча взял на караул.Минуя караульный пост,Карета быстро поскакалаСперва через Торговый мост,Потом вдоль Крюкова каналаИ с громом стала у крыльца.Два денщика, согнувши спины,Из дверец вынесли перинуИ, взяв ее за два конца,Пройдя вдоль темных коридоров,Внесли в покой. Под простыней,В жару, простуженный, больной,Закрыв глаза, лежал Суворов.Он, застонав от боли, ПрошкуКостлявым пальцем поманил,Чтоб тот белье переменилИ в кресла посадил к окошку.
2Суворов при смерти. С утра,К нему слетевшись, как вороны,Шныряют в доме доктора,Прогуливаются шпионы.А ближние зайти не смеют,Боясь немилости двора.Один лишь Прошка вечераС ним коротает, как умеет.Прозябнув, съежившись в комок,Больной укутан в две шинели…Уже которую неделюНикак согреться он не мог.То одеялом и платкомПрикроет Прошка, то к затылкуИз-под шампанского бутылкуПрижмет, наливши кипятком,То руки, синие, как лед,Себе за пазуху положитИ держит ночи напролет,Как будто отогреть их может.Но, как ни грей их, все равно —Что пользы в том, когда наружуВесь день отворено окноИ в комнате такая стужа…«Скорей закрой окно!» — «Да что вы!Вам померещилось! Окно!Чай, с осени на все засовыЗаконопачено оно».И Прошка пальцем сколупнетКусок замазки с зимней рамыИ в доказательство упрямоЕе показывать начнет.«Да, показалось… Но откудаТак дует ветер, словно с гор?Еще альпийская простудаНе отпускает до сих пор.Метель кружится по отрогам,Того гляди, сметет на дно…Пока не поздно, ради бога,Закройте кто-нибудь окно!..»И чтобы не сердить больного,Придется Прошке встать к окнуИ, створку отодрав одну,Тотчас ее захлопнуть снова.«Ну вот, как будто и теплей,Теперь совсем другое дело…Да кипятку в бутыль подлей,Чтоб кровь в висках не холодела».Сейчас тряхнуть бы стариною,Воды черпнувши из Невы,Вдруг нестерпимой, ледяноюОбдаться с ног до головы.Клин клином вышибить! Но где там,Когда не шевельнуть рукой,Когда небось уж гроб с глазетомДавно заказан в мастерской!
Все можно взять у человека:Чины, награды, ордена,Но та холодная страна,Где прожил он две трети века,И синие леса вдали,И речки утренняя сырость,И три аршина той земли,Скупой и бедной, где он вырос,Земли, в которую егоВдвоем со шпагою положат, —Ее ни месть, ни плутовство,Ничто уже отнять не сможет!Среди хлопот, обычных делОн редко замечал природу,Но вдруг сегодня захотелК песчаному речному бродуПодъехать на рысях в жаруИ жадно воду пить из горсти;Или, к своим оброчным в гостиС ружьем забравшись поутру,Из камышей пальнуть по уткам;А коли на дворе зима —По новгородским первопуткамСкакать в лесу, чтоб бахромаС ветвей за шиворот, чтоб телоКололо снегом, чтоб лиса,Как огненная полоса,Вдруг за стволами пролетела…Разжечь костер, чтоб вдруг в дымуВспорхнула вспугнутая галка…Все это вовсе ни к чему —Да умирать уж больно жалко!И, Прошку с толку сбив, теперь,Когда все щелочки заткнули,Он просит, чтоб открыли дверьИ окна настежь распахнули.«А помнишь, Прошка, в ИзмаилеКак ты горячкою хворал?»«Еще б не помнить! Был в могиле,Да бог раздумал, не прибрал».«Ты вспомни, Прошка, ты похоже,Почти как я, болел в те дни:Я рук не подниму — ты тожеНе мог поднять их с простыни,И кости у тебя болели,И лоб, как у меня, потел…И уж не думал встать с постели,А помирать все не хотел.Сперва садился на кровать,Потом ходил, держась за стену…Вот так и я: глядишь, опятьИ встану и мундир надену…Что плачешь? Думаешь, не встать?Сам знаю — время в путь-дорожку.Начнет за окнами светать,Один как перст ты будешь, Прошка.Да разве ты один такой?Пересчитай полки и роты —Как только выйду на покой,Все будут без меня сироты…»Но Прошка, привалясь к стене,Не выдержав ночей бессонных,Уже дремал и монотонноПоддакивал ему во сне…И ни души кругом… Ну, что же,Пока ты важный господин,Так все готовы лезть из кожи,А умирать — так ты один…Он поспешил глаза смежить,Чтоб не прочли в последнем взореБезумную надежду жить,Людское, будничное горе.
3Вдоль долгих улиц гроб несли.На бархате ряды регалий,Оркестры медным шагом шли,Полки армейские шагали.Чтоб этим оскорбить хоть прах,В эскорт почетный, против правил,В тот день заняв их на смотрах,Полков гвардейских не дал Павел.Ну, что ж! Суворов, будь он жив,Не счел бы это за обиду;Он, полстолетья прослужив,Привык к походному их виду,Он с ними не один редутВзял на веку. И, слава богу,За ним в последнюю дорогуАрмейские полки идут.
1938–1939МУРМАНСКИЕ ДНЕВНИКИ{11}
У окружкома на видуВисела карта. Там на льдуС утра в кочующий кружокВтыкали маленький флажок.Гостиница полным-полна.Портье метались дотемна,Распределяя номера.Швейцары с заднего двораНаверх тянули тюфяки.За ними на второй этаж,Стащив замерзшие очки,Влезал воздушный экипаж.Пилоты сутки шли впотьмах,Они давно отвыкли спать,Им было странно, что в домахЕсть лампа, печка и кровать.Да, прямо скажем, этот крайНельзя назвать дорогой в рай.Здесь жестко спать, здесь трудно жить,Здесь можно голову сложить.Здесь, приступив к любым делам,Мы мир делили пополам:Врагов встречаешь — уничтожь,Друзей встречаешь — поделись.Мы здесь любили и дрались,Мы здесь страдали. Ну и что ж?Не на кисельных берегахРождалось мужество. Как мы,Оно в дырявых сапогахШло с Печенги до Муксольмы.У окружкома на видуБольшая карта. Там на льдуС утра в кочующий кружокВтыкают маленький флажок,Там, где, мозоля нам глаза,Легла на глобус бирюза,На деле там черным-черно,Там солнца не было давно.За тыщу верст среди глубинНа льду темнеет бивуак.Но там, где четверо мужчинИ на древке советский флаг,Там можно стать к руке рука,Касаясь спинами древка,И, как испытанный сигнал,Запеть «Интернационал».Пусть будет голос хрипл и груб,Пускай с растрескавшихся губСлетает песня чуть слышна —Ее и так поймет страна.Гостиница полным-полна.Над низкой бухтою туман,Девятибалльная волнаРевет у входа в океан.К Ял-Майнену, оставив порт,В свирепый шторм ушли суда.Семисаженная водаПерелетает через борт.Бушует норд. Вчера МоскваПослала дирижабль. Ни зги!По радио сквозь вой пургиЕдва доносятся слова.Бушует норд. Радист в углу,Охрипнув, кроет целый мир:Он разгребает, как золу,Остывший и пустой эфир.Где дирижабль? Стряслась беда…Бушует норд. В двухстах верстахБыл слышен взрыв. Сейчас тудаОтправлен экстренный состав.За эту ночь еще пришлоДва самолета. Не до сна.Весь окружком не спит. Светло,Гостиница полным-полна.Сегодня в восемь пять утраНашли разбившихся. В дугуСогнулся остов. На снегуЖивые грелись у костра.Был выполнен солдатский долг,В гробы положены тела.Их до ближайшего селаСопровождает местный полк.Другим летели помогать —Погибли сами. Чтоб не лгать —Удар тяжел. Но на землеЕсть племя храбрых. Говорят,Что в ту же ночь другой отрядУшел на новом корабле.У окружкома на видуБольшая карта. Там на льдуС утра в кочующий прыжокВтыкают маленький флажок.Всю ночь с винтовкой, как всегда,Вдоль рейда ходит часовой.Тут ждут ледовые судаВ готовности двухчасовой.До кромки льда пять дней пути.Крепчает норд. Еще в порту,Товарищ, крепче прикрутиВсе, что нетвердо на борту,Поближе к топкам и котламВсю ночь механики стоят,Всю ночь штормит, — быть может, намБольшие жертвы предстоят.В больницу привезен пилот.Он весь — один сплошной ожог.Лишь от бровей — глаза и рот —Незабинтованный кружок,Он говорит с трудом: — КогдаСтряслась с гондолою беда,Когда в кабине свет погас,Я стал на ощупь шарить газ,Меня швырнуло по борту.Где ручка газа? Кровь во рту.Об радиатор, об углы,Об потолки и об полы.Где ручка? На десятый разЯ выключил проклятый газ.Напрасный труд! Сквозь верхний люкВрывалось пламя. Через щельВнизу я видел снег и ель.Тогда, сдирая кожу с рук,Я вылез вниз. Кругом меняСвистало зарево огня.Я в снег зарылся с головой,Не чувствуя ни рук, ни ног,Я полз по снегу, чуть живой,Трясясь от боли, как щенок.Меня перенесли к костру.Нас всех живых осталось шесть.Всем было плохо. Лишь к утруМы захотели спать и есть.Обломки тлели. Тишина.Лишь изредка в полночный мракВзлетал нагретый докраснаЕще один запасный бак.Всю ночь нас пробирала дрожь.Нам было всем как острый ножСмотреть туда, где на снегуТлел остов, выгнутый в дугу.Забыв на миг свою беду,Мы представляли, что на льду,Вот так же сидя, как и мы,К огню придвинувши пимы,Четыре наших парня ждут,Когда им помощь подадут.Нам холодно. Им холодней:Они сидят там много дней.Уже кончается зима.А где же мы? Вода кругом…Чтоб не сойти совсем с ума,Нам надо думать о другом.Что ж, о другом — так о другом!Давай о самом дорогом.Но что ж и мне и всем другимКазалось самым дорогим?Вот так же сидя, как и мы,К огню придвинувши пимы,Четыре парня молча ждут,Когда им помощь подадут… —Ночь. На кровати летчик спит.Сестра всю ночь над ним сидит.Он беспокойный, он такой —Он может встать. Да что покой?Как может предписать покойТот врач, который в свой чередС утра дрожащею рукойГазету в ящике берет?На старой, милой нам землеЕсть много мужества. ОноНе в холе, воле и тепле,Не в колыбели рождено.Лишь мещанин придумать могМир без страстей и без тревог;Не только к звукам арф и лирМы будем приучать детей.Мир коммунизма — дерзкий мирБольших желаний и страстей.Где пограничные столбы,Там встанут клены и дубы,Но яростней, чем до сих пор,Затеют внуки день за днемЖестокий спор, упрямый спорС водой, землею и огнем.Чтоб все стихии нам взнуздать,Чтоб все оковы расковать,Придется холодать, страдать,Быть может, жизнью рисковать.На талом льду за тыщу верст,Где снег колюч и ветер черств,Четыре наших парня ждут,Когда им помощь подадут.Есть в звуке твердых их имен,В чертах тревожной их судьбыНачало завтрашних времен,Прообраз будущей борьбы.Я вижу: где-то вдалеке,На льду, на утлом островке,На стратоплане, на Луне,В опасности, спиной к спине,Одежду, хлеб и кров деля,Горсть земляков подмоги ждет.И вся союзная земляК своим на выручку идет.И на флагштоках всех судовПлывет вперед сквозь снег и мрак,Сквозь стаи туч, сквозь горы льдовЗемного шара гордый флаг.
1938ПЯТЬ СТРАНИЦ{12}
