Сердце ее сжалось. Пока их с ребенком связывает кровь.
Когда он жадно присосался к ее груди, она погладила тонкие волоски у него на голове и крепко заснула.
Утром, как только роженица проснулась, Хафса поднесла к ее лицу свиток бумаги, и Хюррем прочла:
Любимая, ты светишь в этом мире,Как в полночи луна, как солнышко во мгле…Прекраснейшая…Весна моя веселая, мой день,Мой сладкий апельсин, цветок благоуханный,Ты мой Стамбул, мой Караман и Анатолия,Мой Бадахшан, Багдад и Хорасан…Я золото волос твоих люблю и озорные глазки!Люблю всегда!Я, Мухубби[5], — израненное сердце, глаза в слезах,Но счастлив.
СулейманСо слезами на глазах Хюррем снова и снова перечитывала стихи. Прижав письмо к губам, она поцеловала подпись своего любимого.
Хафса просияла от радости.
Глава 64
Ибрагим хмурился. Почти каждую ночь Сулейман проводил один в своем шатре. Он все еще встречался с великим визирем, чтобы обсудить предстоящие операции, но чем дальше, тем больше султан передавал руководство в опытные руки Ибрагима. Прошла зима, а за ней и лето 1524 года, а войско все не возвращалось в Стамбул. Продолжались изматывающие, кровопролитные стычки. Османы разрушали крепости Лайоша и все ближе подходили к Будапешту.
Ибрагим стоял у главного костра перед своим шатром; он обсуждал с офицерами планы на следующий день. Проводя рукой по разложенной перед ними карте, он бросил взгляд на обиталище султана. Уже много месяцев он не прикасался к телу друга — после той ночи накануне Рамадана, когда Сулейман бросился на помощь Давуду. Ему ужасно недоставало нежности, которая соединяла их с детства.
— Великий визирь! — обратился к нему один из офицеров.
Ибрагим встрепенулся и, склонившись над картой, принялся рисовать направление ударов, способных продвинуть османское войско в соседнюю долину. Офицеры кивали в знак согласия, но мысли Ибрагима были далеки от поля битвы. Подняв голову, он заметил, как в шатер его друга входит Давуд. Хотя он знал, что ичоглан всего лишь выполняет свой долг, глаза и сердце Ибрагима запылали ненавистью. Кинжал, свисавший с его пояса, словно обжигал его. Он непроизвольно барабанил пальцами по рукоятке, инкрустированной драгоценными камнями.
Давуд молча приблизился к султану, опустился на колени у небольшого сосуда и заварил чай.
Сулейман оторвал взгляд от своих рукописей и улыбнулся ичоглану, но тут же вернулся к письму. Молчание продолжалось — Давуд поднес господину кубок с чаем и, скрестив ноги, сел на пол. Сулейман пил медленно, продолжая сосредоточенно писать.
Низко опустив голову, Давуд внимательно разглядывал туфли султана, покрытые искусной вышивкой. Но куда больше, чем вышивка, его занимали крепкие ноги его господина. Он невольно посмотрел выше, на складки черного кафтана, и, наконец, осторожно в лицо Сулейману. Длинные черные волосы спадали ему на плечи.
Давуд пытливо изучал лицо султана в то время, как Сулейман перечитывал лежащее перед ним письмо. Ичоглан любовался узкими губами и подбородком своего повелителя, его прямым носом и длинными густыми ресницами… После той ночи, когда ему стало дурно, их отношения с султаном стали еще доверительнее.
Вдруг Сулейман поднял голову и посмотрел на своего ичоглана. Давуд поспешно опустил глаза, не желая нарушать приличий.
— Давуд! — Сулейман улыбнулся. — Хочешь услышать мою газель[6]?
Ичоглан кивнул.
Стихотворные строки, слетавшие с губ Сулеймана, были нежными и полными любви. Он красноречиво описывал любовь, жившую в самом его сердце. Его любовь была глубже океана. Рядом с ней бледнели самые яркие лучи луны. Прелесть прекраснейшего из садов или сияние драгоценных камней казались скучными рядом с ней.
Когда с губ Сулеймана слетели последние строки, и в его глазах, и в глазах Давуда блестели слезы.
Султан и ичоглан сидели молча и смотрели друг на друга.
Давуд думал о своей страсти к Александре.
Сулейман думал о своей страсти к Хюррем.
А потом, вспомнив об огненно-рыжих волосах своей любимой, султан и Давуд переглянулись, и их посетили совсем другие мысли… Они подумали друг о друге.
Глава 65
Османское войско неуклонно двигалось вперед. Кровопролитные битвы велись под грохот военных барабанов. Янычары теснили войска Лайоша все дальше в сердце Венгрии. Деревни и хутора охотно сдавались на милость победителей; крестьяне радовались, что их освободили от ига Габсбургов и их молодого ставленника.
Вторая зима венгерского похода выдалась суровой; полы шатров и палаток дрожали от пронизывающего ветра. Султан лежал на своем диване и перечитывал письмо, полученное от Хюррем.
«Господин мой, как мне одиноко без тебя! Как я тоскую в разлуке с тобой! Если бы море превратилось в чернила, а деревья стали перьями, даже ими невозможно было бы передать мою печаль.
Прошу, забудь горькие слова, отдаляющие тебя от меня…
Когда я читаю детям твои возвышенные письма, твой слуга и сын Мехмет и твоя рабыня и дочь Михримах плачут и скучают по тебе. От их плача я схожу с ума; мы все словно надели траур. О мой султан, твой сын Мехмет и твоя дочь Михримах, а также сыновья Селим и Абдулла шлют тебе привет и целуют пыль у твоих ног».
Сулейман задумался, а затем взял еще одно письмо любимой.
Мой верный друг, жизнь смысла не имеет.Любовь ушла. И нет былого лада.Так соловей в неволе петь не смеет,Лишенный сада.Я на холмах тоски изнемогаю.И день, и ночь — рыдания и муки.С какой судьбой смириться мне — не знаю
Со дня разлуки.Какие чувства без тебя пробудитПодлунный мир от края и до края?Но если и в раю тебя не будет —Не нужно рая…[7]
Сулейман смахнул слезы с глаз.
Пора возвращаться в Стамбул. Гораздо сильнее, чем наказать Лайоша и принести свободу северным народам, ему хочется снова оказаться рядом с Хюррем.
Глава 66
Хафса смотрела вниз сквозь резную решетку галереи. Сулейман и Хюррем не спеша спускались по парковой тропинке. Снег укутал парк; белые шапки лежали на ветвях декоративных кустарников. Сулейман с гордостью нес на руках Селима. Хюррем прижимала к груди Абдуллу; малышей закутали в меховые шубки, чтобы они не простудились на холоде. Михримах и Мехмет носились вокруг родителей и с радостными криками дергали Сулеймана за кафтан. Их крики эхом отдавались в низине. Хафса бессознательно поднесла руку к груди, когда увидела, что пара остановилась под большим буком, а затем с облегчением улыбнулась, когда они обнялись и поцеловались.
