— Зачем? — спросила я. — Зачем?
— Доро и Керк обставили эту комнату, когда были молодые, до того, как Керк уехал, а Доро встретила твоего отца. Кларита говорит, что они взяли мебель из дома, а кое-что купили. Доро сама сшила занавески, поэтому кое-где они не очень ровные. Они здесь прятались. Когда Хуан и Кэти думали, что они на ранчо, они приезжали сюда. Должно быть, это было так романтично!
— Но почему здесь все сохранилось? Хуан знает об этом месте?
— Возможно. Он знает все. Но он изгнал это из своего сознания. Он не принимает то, чего не хочет принимать. Любовное гнездышко Доро и Керка его теперь не касается. Кларита говорит, что Кэти тоже знала об этом и что после их смерти она заперла этот дом. Однажды Кларита в ее вещах нашла этот ключ и, когда я была подростком, она привезла меня сюда, чтобы рассказать о своей младшей сестре и о жестоком молодом человеке, которого она любила. Жестоком в представлении Клариты.
Поднимая пыль, куда бы я ни ступила, я обошла комнату, сочувствуя разбитой любви, от которой пострадала моя мать.
— Конечно, когда Керк уехал, она больше сюда уже не приходила, а затем она встретила твоего отца, — продолжала Элеанора. — Когда они оба умерли, Кларита привезла сюда твоего отца и показала ему комнату. Она сказала, что он должен был понять женщину, на которой женился, и увезти ее из семейства Кордова и больше никогда к ним не возвращаться.
Мрамор столика просто обжег меня холодом, и я в гневе заметалась:
— Жестокая Кларита! Что за ужасную вещь она сделала!
— Она должна была заставить его понять, почему Доро убила Керка. Он не верил в их любовь, пока она не показала ему это.
— Не надо было этого делать!
Элеанора загадочно улыбалась, и мне не понравилось, как она выглядит. Зачем она меня сюда привезла?
В дальнем конце комнаты была дверь. Чтобы успокоиться, я оставила Элеанору и прошла во вторую комнату с покрытой ржавчиной раковиной у окна, голым деревянным столом и двумя шаткими стульями. Кухню не пытались ремонтировать, а если здесь и была плита, то ее убрали.
В одном углу стоял маленький старый чемодан, я открыла его. Пустота, запах нафталина и всего одна вещь. Я удивленно наклонилась и подняла крошечный чепчик, сшитый из желтого атласа и кружев — детский чепчик, который лежал на дне чемодана. Неровные стежки подсказали мне, как он попал сюда — в дом, в который она никогда больше не возвращалась.
Я взяла чепчик и унесла его, чтобы показать его Элеаноре.
— Что делать с этим?
Элеанору совершенно не интересовали детские вещи. Она наблюдала за мной таким напряженным взглядом, что мне стало не по себе.
— Аманда, — сказала она, — веришь ли ты в старые рассказы о проклятии рода Кордова, которое пошло от доньи Инес? Знаешь ли ты, что каждый из нас несет в себе каплю безумия.
Ее глаза сверкали от возбуждения, в ее улыбке не было ни доброты, ни дружеского расположения. Да, возможно, все мы немного сумасшедшие. Даже я, которая считала себя вне досягаемости семейных преданий Кордова.
Она продолжала говорить, а я снова закружила по комнате, пытаясь освободиться из сетей своей кузины.
— Интересно, какой она была в действительности — эта Инес? Хотелось бы знать, что она чувствовала, когда стояла у той кровати ночью с кровью на платье. Боялась ли ее тогда Эмануэлла?
В ее словах звучало какое-то коварство, оно было в самом ее тоне, поэтому я должна была посмотреть ей в лицо и не должна была ее бояться.
— Это ты подложила тот фетиш, который я дважды находила в своей комнате, не так ли? — спросила я. — И ты положила донью Себастьяну в мою постель. Это ты хлестала меня плетью во дворике и…
— И дедушку? — вскричала Элеанора.
— Ему не было больно. И, возможно, в твоих руках была медная статуэтка в магазине?
Постепенно ее лицо, обрамляемое длинными волосами, становилось все более бледным.
— Я не столь изобретательна, как ты думаешь. Фетиш — да. И все то, что произошло с Гэвином, — каменная голова и остальное. Тетя Кларита помогала мне, потому что мы обе хотели ссоры с Хуаном. Но это все были шалости, и мы не добились никаких результатов. Я ничего больше не предпринимала, и, наверное, это было моей ошибкой, Аманда.
Она так пристально на меня посмотрела, что я почувствовала себя просто в плену этого взгляда. Но я понимала, что должна бежать. С Элеанорой что-то происходило: если это было сумасшествие, то оно сейчас проявилось в полную силу, и я совершенно не верила тому, что она говорила. Я знала только, что она хочет причинить мне боль. Я старалась не поворачиваться к ней спиной, и потихоньку отступала к двери, шаг за шагом. Казалось, она этого не замечала, потому что принялась осматривать комнату. Ее внимание привлекла узкая доска, которая выпала из оконной рамы, она быстрым движением подскочила к ней и схватила обеими руками доску, из которой торчали ржавые гвозди. И тут она снова впилась в меня горящими глазами.
— Итак, ты надеялась получить мое наследство, Аманда? А сейчас ты хочешь получить Гэвина. Знаешь ли ты, что ты этого не получишь? Тебе некуда бежать. Это будет похуже плети, Аманда. И если я так решила, ты никогда не выйдешь из этого маленького домика, куда когда-то приходила и твоя мать. Пройдут годы, пока тебя найдут. А когда найдут, ты будешь похожа на донью Себастьяну в повозке смерти.
Нельзя стоять и дожидаться, когда она подойдет и ударит: я должна опередить ее — и бежать. Рванувшись к двери, я распахнула ее одним рывком и выскочила на крыльцо — прямо в руки к Гэвину Бранду.
XVII
Гэвин обнял меня, и на секунду я прижалась к нему с чувством бесконечного облегчения. В комнате никто не двигался, и когда у меня, наконец, перестали дрожать ноги, я обернулась и посмотрела на Элеанору.
Она держала в одной руке отколотую раму и смеялась:
— О Аманда! Я тебя сильно напугала, да? Ты так тихонько сидела, что я не удержалась. Гэвин, откуда, черт возьми, ты взялся?
Он ответил ей холодно:
— Хуан видел, как вы с Амандой сели в автомобиль и рванули с места на полной скорости, и забеспокоился. Когда Аманда крикнула, что вы едете в Мадрид, он велел Кларите позвонить мне и сказать, чтобы я ехал за вами.
Элеанора резко отбросила в сторону доску. Я легко представила ее с плетью в руке.
— Прошу тебя, уйдем, — сказала я Гэвину.
Он обнял меня за плечи, и мы пошли прочь от маленького домика, населенного привидениями, оставив Элеанору. Она теперь больше, чем когда-либо, была моим врагом, и я ничего не могла изменить. В машине я откинула голову на спинку сиденья и закрыла глаза. Я чувствовала, что он сердит на Элеанору, по тому, как крепко он стиснул руль и как резко свернул на шоссе. Но он сердился и на меня тоже.
— Почему ты ехала с ней? Почему ты ей доверилась?
— Она сказала, что покажет мне что-то, касающееся моей матери, — сказала я ему. — И она показала. А ты знал о существовании этого дома? Ты знал, что моя мать встречалась здесь с Керком?
— Нет. Кларита просто сказала мне, где вас искать. Но какую пользу принесло тебе то, что ты узнала?
Я все еще держала в руках желтый кружевной чепчик, и показала его Гэвину.
— Может, это моя доля сумасшествия, унаследованного от Кордова, но я хочу собрать все, что можно узнать о своей матери.
Я свернула чепчик и положила его в сумку. Но что бы я ни узнавала, все только порождало новые вопросы, по-прежнему безответные. Я даже не была уверена, что Элеанора на самом деле хотела выполнить свои угрозы. Или она только искала выход своей злости и пугала меня?
— Дверь так и остается закрытой, — печально сказала я.
Гэвин не ответил, и я знала, что она закрыта и для него, а клин между нами становится все шире. Он был бы счастлив со мной, только если бы я уехала.
Когда мы подъезжали к Санта-Фе, я вспомнила о ключах у себя в кармане. Нужно было навестить коллекцию картин до того, как Кларита или Хуан узнают о моем возвращении домой, и теперь со мной пойдет Гэвин.
Мы въехали в город в полном молчании, нам нечего было сказать друг другу. Когда мы достигли дороги на каньон, я попросила его пойти со мной в хранилище и объяснила, что в картине меня беспокоит. Он припарковал машину, и мы вошли в патио через гараж. Если кто-нибудь и видел нас, никто не окликнул.
Когда мы подошли к дому с остроконечной крышей, я отдала Гэвину ключи и он открыл дверь. Мы вошли в темноту помещения и несколько секунд постояли, прислушиваясь. Нигде ничего не было слышно, ни внутри, ни снаружи. Он повел меня в полутьме к алькову в задней части комнаты и включил лампу над Веласкесом. В то же мгновение картину залил поток света.
Донья Инес смотрела на нас с картины своими странными, сумасшедшими глазами, которые теперь казались похожими на глаза Элеаноры, когда она грозила мне в городе призраков. Однако меня интересовала не карлица, а собака. Животное лежало у ее ног, серебристо-серое, с вытянутыми вперед передними лапами и поднятыми торчком ушами.
