Стало быть, необходимо либо признать принадлежность предания о Куаре/Кие к общеиндоевропейскому мифологическому фонду, либо искать культурных посредников, которые могли содействовать распространению предания в Армении и среди славян. На эту роль подходят, например, венеты. Страбон упоминает не только о западном направлении миграции венетов из Пафлагонии в Европу, но также пишет о движении части венетских племен на восток. Его взгляд прослеживает их путь вплоть до Каппадокии, за которой в XIII—VII вв. до н. э. начиналась область, занятая урартскими племенами. В связи с этим обращают на себя внимание отцы Куара, Мелтея и Хореана из армянской легенды — князья-инды, которые напоминают о купцах-индах, плавающих, согласно римским писателям, на европейском севере по «Индийскому океану» («Венедскому морю»). Возможно, в обоих случаях речь идет о виндах, венетах.
Если интересующее нас предание входило в состав венетского эпоса, то славяне могли познакомиться с ним в период венетского господства в Польском Поморье (кстати, не исключено, что связь города Куара/Кия с землей Палуни/полян относится к архетипу легенды — еще одна причина появления летописных «полян» на «киевских горах», среди «бора и леса»). Став частью славянских преданий, легенда о трех братьях в дальнейшем подверглась переосмыслению применительно к истории Древней Руси: замена Мелтея на Щека удостоверяет эту ее позднейшую «историзацию». Впрочем, все это на правах гипотезы.
Интересна и связь древнерусского Кия с Дунаем (походы на Царьград, основание Киевца Дунайского). Византийский памятник VII в. «Чудеса Димитрия Солунского» знает князя Кувера, князя славянской области Срем (Сирмий) в Хорватии, куда он был вынужден переселиться из Северного Прикарпатья. Будучи подданным аварского кагана, Кувер восстал против аваров, нанес им несколько поражений и попытался основать княжество на византийских Балканах в районе Фессалоник (Солуни), но потерпел неудачу.
Таким образом, похоже, что создатели древнерусского сказания о Кие использовали фрагменты эпоса дунайских славян о князе Кувере — возможном кандидате на роль основателя упомянутого в летописи Киевца Дунайского. Впрочем, попытки локализации этого топонима не имели успеха. Надо заметить, что средневековый Дунай и его притоки пестрели «Киевами», только на участке между городами Велико-Тырново и Русе их было несколько.
Возникновение Киева по археологическим данным
Археология древнего Киева также проливает весьма слабый свет на его возникновение в связи с тем, что историческая интерпретация большинства находок вызывает неутихающие споры.
Историческое ядро Киева состоит из нескольких культурных пластов, непосредственная преемственность между которыми, однако, не прослеживается. Это свидетельствует о том, что значительную часть своей ранней истории город существовал как дославянское поселение, принадлежавшее неизвестной этнической группе (или группам).
Древнейшие находки на территории Киева датируются римским временем (зарубинецкая культура). Но едва ли с них можно начинать отсчет истории города. В исторической части Киева они практически отсутствуют; кроме того, среди них нет доказательств наличия городских форм жизни. По всей видимости, в районе будущего города существовало неукрепленное селище, жители которого во II—III вв. занимались перевозом через Днепр и торговлей с римской Тавридой. С началом Великого переселения народов жизнь на поселении постепенно заглохла.
Следующий этап в становлении Киева был связан с поселением на Замковой горе — неприступном утесе, вознесшемся на 70 метров над уровнем Днепра. В VI—VIII вв. это место заселили немногочисленные славянские роды, происходившие из разных областей славянского ареала, что подтверждается массовыми находками славянской керамики. Впрочем, первая попытка славян закрепиться на Замковой горе не имела успеха. Древнейшие обитатели здешнего поселения не посчитали нужным возвести укрепления и в конце концов оставили его — раскопки выявили стерильный слой глины, отделяющий поселение VI—VIII вв. от культурных напластований более поздней эпохи.
Однако уже в IX в. северо-западную часть Замковой горы вновь обживают славянские поселенцы, сочетавшие занятия земледелием, охотой и рыболовством с ремесленной деятельностью.
С этого времени начинается и активное заселение окружающих возвышенностей. На соседней Старокиевской горе, расположенной южнее Замковой, появляется еще одно поселение площадью примерно 2 гектара. Надежно защищенное с трех сторон крутыми склонами, оно ограждается с юга искусственным оборонительным сооружением — валом и рвом четырехметровой глубины. Здесь же обнаружены остатки загадочного каменного сооружения, обычно интерпретируемого как языческое капище.
Примерно тогда же возникает городище на Лысой горе, обнесенное рвом и земляным валом. Не исключается появление ряда мелких усадеб и отдельных дворов на горах Детинка и Щекавица.
От Константина Багрянородного известно, что даже в середине X в. одно из этих укрепленных городищ все еще имело отдельное название — Самватас, вероятно образованное от славянского личного имени[172].
Таким образом, археологические исследования говорят о том, что догородской этап в развитии Киева продолжался по крайней мере до последней четверти IX в. Но даже для этого времени имеющиеся материалы все еще дают картину небольших, топографически обособленных поселений, чьи характер и функции остаются неясны.
Сарматское наследие
Заселение славянами Среднего Поднепровья ознаменовалось подлинной встречей славянского и иранского миров, прелюдией к которой был античный период скифо-сарматского владычества в Северном Причерноморье. В процессе продвижения на левобережье Днепра и в Поросье славяне ассимилировали дославянское, ираноязычное население, которое передало славянам Среднего Поднепровья свои характерные физические черты: средний размер черепа, довольно узкое лицо, низкий лоб и прямой, неширокий нос[173]. Самыми заметными и многочисленными сарматскими племенами были асы, обитавшие в бассейне Северского Донца, Верхнего Подонья и в сопредельных областях.
С этого времени древнерусская культура испытывает сильное иранское влияние. Древнерусский словарь изобилует словами иранского происхождения — «топор», «хата», «шаровары» и др. Через посредство потомков скифо-сарматского населения Древняя Русь ознакомилась с вавилонскими и пергамскими мерами длины и веса, общепринятыми в сарматский период на всем Переднем Востоке, на Кавказе и в Северном Причерноморье. Так, древнерусская «большая гривенка», или «русский фунт», соответствует вавилонской мине, а «пуд» — вавилонскому таланту; пергамскии «палец» равен русскому «вершку», а «шаг» — «аршину»[174]. Русское народное искусство восприняло многие иранские мотивы. Наиболее яркий из них — излюбленный сюжет древнерусской вышивки: женщина на коне или между двумя конями, под копытами которых, а также наверху изображены по два знака свастики, — вероятно, солнце в «верхней» и «нижней» полусфере небес. Почитание скифами Великой Матери отмечено еще Геродотом; этот культ был характерен и для аланов.
Древнерусские былины знают немало случев женитьбы киевских витязей на богатыршах-поляницах, которые выезжают «в чисто поле поляковать, а искать же себе-ка супротивничка...». Причем, как правило, они превосходят мужчин-«супротивничков» силой, удалью и боевым искусством. Вот Добрыня трижды наезжает на случайно встреченную в степи поляницу Настасью, пытаясь сбить ее с коня ударами палицы по голове. На третий раз Настасья наконец обращает на него внимание:
Думала же, русские комарики покусывают,Ажио [а оказалось, это] русские богатыри пощелкивают!
А свое предложение Добрыне жениться на ней она облекает в следующую форму:
Сделай со мной заповедь великую,А не сделаешь ты заповеди да великия —На долонь кладу, другой сверху прижму,Сделаю тебя я да с овсяный блин.
Богатырю Дунаю хоть и удается победить в поединке Настасью-королевичну, но затем, на свадебном пиру, она одерживает верх в соревновании на меткость: пущенная ею «стрелочка каленая» попадает в лезвие ножа, которое «рассекает стрелочку на две половиночки»; Дунай между тем трижды промахивается и в сердцах направляет четвертую стрелу «во Настасьины белы груди».
В этих сюжетах нашел отражение факт многочисленных браков славяно-русских дружинников с представительницами знатных родов донских асов. Девушка-воительница — обычная фигура в фольклоре тюрко- и ираноязычных народов Великой степи, причем в наиболее древних преданиях их героини, для того чтобы выйти замуж, должны непременно убить врага. В Дмитриевском могильнике на территории салтовской культуры (в верховьях Северского Донца) около 30% женских захоронений, относящихся в подавляющем большинстве к IX в., содержат предметы вооружения: топорики, луки со стрелами, кинжалы, сабли. Вместе с оружием в погребениях в большом количестве находятся амулеты. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что ноги этих женщин связаны, а у некоторых покойниц кости конечностей даже вынуты из могилы. Археологи полагают, что этот погребальный обычай отражал «желание живых максимально обезвредить мертвеца, лишить его возможности выхода из могилы. Очевидно, самыми опасными признавались женщины с амулетами, т. е. женщины, наделенные какими-то сверхъестественными возможностями, которые после их смерти желательно было бы предельно ослабить»[175].
