Через месяц их знакомства Здравко пригласил профессора к себе, а это был знак особого доверия!
Шабеко изумился: тут был целый музей. Он занимал весь дом капитана, построенный за городской стеной, на самой «обале», набережной, откуда была отлично видна вся Бока Которская — дорога вдоль берега, поселки, паром, ползущий через бухту... Бесчисленные модели — барки и корветы, бригантины и фрегаты, клипера и даже весельные триеры; старинная корабельная пушка и колокол; ядра, по-видимому поднятые со дна; ростр и старые морские карты, навигационные приборы, оружие, ордена... А потом Здравко стал доставать из инкрустированного сундучка документы, «дукалы» — грамоты и аттестаты, выданные командиром порта Котор, и среди них — руки у историка задрожали — письмо посланника Петра I полковника Михаила Милорадовича к князю Нике Лазаревичу! Увидел Шабеко и документы, датированные шестнадцатым и семнадцатым веками... Вот бы разобраться во всем этом богатстве, хоть как-то систематизировать его, помочь Здравко и впрямь создать Которский морской музей!
Старики, каждый по-своему переживающие одиночество, потянулись друг к другу. Профессор с удовольствием навещал своего знакомца, копался в его книгах и материалах, что-то разбирал, систематизировал, описывал и часто повторял, довольный сделанным: «Со временем в Которе (Шабеко никак не мог приучить себя называть город «Каттаро») будет настоящий морской музей и мемориальная доска о его основателе, патриоте и мореплавателе Здравко Ристиче». Хозяин, встречающий гостя уже попросту, по-домашнему, в длинном халате и красном платке, перекрещивающем лоб, — настоящий корсар, — лишь усмехался: зачем городу музей? Кого это интересует? Еще стреляют друг в друга. Люди хотят покоя, мира, хотят есть, рожать детей, тишины хотят. А когда наступит мир? Никогда. Сколько он себя помнит, всегда на Балканах лилась кровь.
Целые дни проводил Шабеко в доме капитана. Он бы, пожалуй, и совсем перебрался к нему, да неудобным казалось стеснять Ристича, вжившегося в свое застарелое одиночество. Возвращаясь под вечер, Виталий Николаевич все чаще стал замечать присутствие в доме некоего высокого и широкоплечего молодого человека с приятным лицом. При встрече с ним молодой человек останавливался, точно пойманный на воровстве, но кланялся с достоинством и исчезал. Поинтересовавшись как-то у Екатерины Мироновны, старик получил спокойный ответ: это сын уборщицы, он приходит помочь матери в тяжелой работе — заготовить дрова, привезти с базара тележку овощей, крышу починить. Кому мужской работой заниматься, если хозяин все в дороге, а к себе словно в гостиницу приходит. Шабеко пожал плечами, хотел уйти к себе, но Екатерина Мироновна проговорила, величаво скрестив на груди руки:
— А чего скрывать?! Люблю этого парня, живу с ним, если хотите знать.
С тех пор они почти не разговаривали. Приехавший из Константинополя деловой и энергичный Леонид, разумеется, сразу заметил: в доме что-то произошло. Похоже, назревал взрыв. Леонид пытался вызвать на разговор отца, несколько раз с полицейской дотошностью допрашивал Екатерину Мироновну. Она была, кажется, уже на грани признания. Хорошо, дела потребовали срочного отъезда Шабеко-младшего в Париж. Он умчался, и дом в Каттаро вновь погрузился в глухую тишину. Взрыв, к счастью, не состоялся. Исчез и красивый далматинец.
Из дневника профессора Шабеко
«... Полным ходом идет переоценка идей в разных слоях русской нашей эмиграции. С пеной у рта споря, извлекают уроки из прошлого все — от крайних монархистов до социалистов разных мастей и оттенков. Антибольшевистский фронт дрогнул и распадается на десятки кусков, как зеркало, по которому ударили молотком. Несгибаемы лишь наши сведущие» генералы Врангель, Кутепов и иже с ними. За каждым — тысячи безымянных могил, и кто ответит живым, за что погибли те, мертвые?! Да, старая Россия умерла. Надежда на будущую русскую империю под правлением очередного диктатора увядает. Исход из лагеря белых увеличивается: Pricul a Jove, procul a fulmine![16]
Как не вспомнить великого знатока истории российской Соловьева: «Преобразования проводятся успешно Петрами Великими, но беда, если за них принимаются Людовики XVI-е или Александры II-е». И далее: «Преобразователь вроде Петра Великого при самом крутом спуске держит лошадей в сильной руке — и экипаж безопасен; но преобразователи второго рода пустят лошадей во всю прыть с горы, а силы сдерживать их не имеют, и поэтому экипажу предстоит гибель...»
Каким маленьким камешком попали мы, «избеглицы», в огромные жернова мировой политики! Кто считается с осколками бывшей России?! Куда только не занесло нас, «избеглиц»?! А меня-mo, слугу божьего, в самое осиное гнездо! «Руссы» из монархистов, проникшие в Сербию-Хорватию-Словению, черносотенцы в своем большинстве... Но прежде чем говорить о гостях, следует два слова хотя бы сказать о хозяине, кавалере ордена св. Георгия. Король Александр окончил Пажеский корпус. Он не забыл этого, как не забыл и помощи России, оказанной Сербии в 1914 году. Он принял под свое крыло не только остатки армии, но и самую реакционную часть беглой, черной Руси. Чему же удивляться, увидев здесь высших генералов и казачьих атаманов, полицейского Климовича, начальника петербургской охранки Глобачева, личного секретаря царицы графа Апраксина, духовника Николая II попа Феофана, фрейлин, митрополита Антония, престарелых сенаторов и членов Государственной думы (а вернее, Дум), офицеров жандармерии и контрразведок, баронов, князей, графов, многоземельных в прошлом помещиков и владельцев промышленных предприятий, банков и etc и etc... Не хватает только главнокомандующего со своей камарильей. Впрочем, по слухам, вот-вот приедет. И тогда — ждут — начнется новая жизнь. А пока господа офицеры и генералы, сидя на мели, призывая один другого быть в полной готовности, беседуют о повышении в чинах, лениво спорят о будущем, приходя к выводу, что все зависит от того, как зачтется им эмиграция: как действительная служба или как отпуск.
Господа штатские по привычке сбиваются в партии. Программы их нечетки. различия мало заметны. Преобладают монархисты, в среде которых, если судить по газетам, уже намечается персонифицированный — если так позволительно сказать! — раскол. Одна группа тянется к великому князю Кириллу Владимировичу, мечтая страстно провозгласить именно его наследником русского престола. Это — в большинстве — немецкой ориентации. Другие становятся под знамена великого князя Николая Николаевича, живущего то на Ривьере, то в Шуаньи под Парижем. И если Кирилл весь в политике, то Николай Николаевич до сих пор хранит многозначительное молчание, ждет неизвестно чего, не разрешает пользоваться своим именем как отмычкой неизвестно кому и в каких целях. Он ждет, что его... пригласит (весь!!!) русский народ! Недурно! За ним — французы и, сквозь обычный дипломатический туман, дети сумрачного и расчетливого Альбиона. Ждут — и все! Возможно, они и правы: Ne quid nimis.[17]
Есть и другие господа. По сравнению с вышеназванными едва не «революционеры». Называют себя объединенной национально-прогрессивной и демократической русской эмиграцией. Потереть их лидеров, точно кувшин Алладина, слева направо — обнаружится кадет чистых кровей; потереть справа налево — и предстанет перед нами умеренно левый кадет, связанный с левоказачьими организациями и всевозможными правыми социалистами, обосновавшимися в Праге. А еще существуют разные прочие союзы и союзики в городах и селах — несть им числа! Они и довершают дело развала и расслоения русской эмиграции, рождают и крепят в ее среде вражду, сеют семена злобы и взаимной ненависти, способствуют усилению антирусских настроений. Между тем молодое государство сербов, хорватов и словенцев, рожденное в конце 19J8 года, остро нуждается в притоке интеллигенции, гуманитарной и технической. Русские могли бы играть прогрессивную роль в административной и хозяйственной жизни страны, в учреждениях, органах самоуправления, в школах и институтах, в интеллектуальной жизни народа. Особую нужду испытывает страна в техниках и инженерах, строителях, землемерах. А сколько их в среде нашего офицерства из вчерашних вольноопределяющихся и подпоручиков, окончивших краткосрочные командные курсы? Чем занимаются они? Сколачиваются, по недомыслию, в рабочие артели, мостят дороги, валят лес, варят мыло. Почему, почему?.. Да потому, что, состоя в артели, человек остается как бы в армии, в прежнем своем полку роте. Его действия, слова и даже мысли по-прежнему регламентируются уставами и приказами — то есть волею других людей, волею маленьких наполеончиков, которые убеждены: их стодневный марш на Москву еще впереди. Потому-то и нужны им артели, команды (называй, как хочешь!), построенные повзводно, — только оружие раздай, винтовки и пулеметы! Чтобы была сохранена армия. Им нужна изоляция от народов, давших им приют, нужно постоянное развитие и укрепление идеи своего превосходства над этими народами. Для чего? Ad majorem dei gioriam? Для вящей славы божией! И все тут, вся философия и политика.
