Он быстро находит кабачок, куда по воскресеньям ходит Фелиси, — деревянное строение на берегу Сены. В этот час там никого нет, и сам хозяин, верзила в свитере, подходит к Мегрэ и спрашивает, что ему угодно. Через пять минут, сидя за столиком перед полными рюмками, они узнают друг друга. Гора с горой не сходится, а человек с человеком сойдется. Хозяин кабачка, который теперь, по воскресеньям, в перерыве между танцами, собирает плату, когда-то подвизался на ярмарках в качестве борца и имел неприятности с полицией. Он первый узнал комиссара.
— Это случайно не из-за меня ли вы забрели сюда? Вот уж было бы напрасно.
— Ну конечно!.. Конечно… — улыбается Мегрэ.
— Что касается моей клиентуры… Нет, господин комиссар, не думаю, чтобы вы здесь что-нибудь обнаружили… Посыльные из магазинов, служанки, славные молодые люди…
— Вы знаете Фелиси?
— Кто это такая?
— Забавная девушка, тощая, как спаржа, остроносая, лоб, как у козы, одета вроде флага или радуги…
— Да это Попугай!
Вот как! А старик Лапи называл Фелиси Какаду.
— Что она такое сделала?
— Ничего… Я только хотел бы знать, с кем она у вас встречалась…
— Пожалуй, ни с кем. Моя жена — не пытайтесь ее вспомнить, она совсем из другого круга, серьезная женщина — так вот, мол жена называла ее Принцесса, такой у нее всегда высокомерный вид… Кто же она в самом деле, эта курочка?.. Я никогда не мог этого узнать… Держалась она действительно как принцесса… Танцевала всегда прямо, как палка… Когда ее начинали расспрашивать, она давала понять, что вовсе не та, за кого ее принимают, и приходит сюда инкогнито… Такое болтала… Вот, смотрите! Она всегда садилась за этот столик, всегда одна… Пила маленькими глотками, отставив мизинец… Мадемуазель не с каждым пошла бы танцевать… В воскресенье… Ах, да… вспомнил…
Мегрэ представляет себе толпу на тряском полу, резкие звуки аккордеона, хозяина, который, подбоченившись, ожидает, когда он сможет пройти между парами и собрать денежки…
— Она танцевала с одним типом, которого я уже где-то видел… Только где — не могу вспомнить… маленький, коренастый, нос немного на сторону… Но это неважно… Я только заметил, что он крепко прижимал ее к себе… И что вы думаете, посреди танца она как залепит ему пощечину!.. Я был уверен — сейчас начнется скандал… Ничего подобного… Этот тип тут же смылся, а Принцесса с достоинством уселась на свое место и стала пудриться.
Наверное, Жанвье уже давно приехал в Руан. Мегрэ оставляет свой велосипед у террасы «Золотого перстня», а сам направляется к телефонистке. Прохладное помещение почты выходит на теневую сторону.
— Мне ничего на передавали?
— Только один раз… Просили позвонить в центральную бригаду Руана… Соединить вас?
К телефону подошел не Жанвье, а какой-то инспектор.
— Комиссар Мегрэ? Вот что нам поручили вам передать: молодой человек прибыл в Руан после того, как обошел с десяток баров на Монмартре… Он, кажется, ни с кем не разговаривал… У него повсюду был такой вид, словно он кого-то ждет… В Руане он сразу же отправился в район казарм, Он вошел в пивную, где можно познакомиться с женщинами, вы, конечно, знаете, «Тиволи»… Там он пробыл с полчаса, потом бродил по улицам, наконец оказался на вокзале… Вид у него все более усталый, подавленный… Сейчас он ожидает поезда в Париж, а Жанвье продолжает слежку…
Мегрэ отдает обычные приказы: расспросить хозяйку пивной, узнать, к какой женщине приходил Петийон, что ему было нужно, и тому подобное… Он слышит какой-то неясный грохот, будто поблизости прошел автобус, и, только выйдя из кабины, понимает, что это отдаленные раскаты грома.
— Вам еще должны звонить? — спрашивает почтовая служащая, у которой за всю жизнь не было столько развлечений…
— Возможно… Я сейчас пришлю к вам своего бригадира…
— Как это увлекательно — работать в полиции! А мы сидим в этой дыре и ничего не видим…
Он хотел пожать плечами, но машинально улыбнулся и снова вышел на дорогу, ведущую к поселку.
— Придется все же ей заговорить! — повторял он, направляясь в Жанневиль.
Надвигается гроза. Горизонт становится угрожающе-лиловым, а косые лучи солнца кажутся еще более пронзительными. Больно кусаются мухи.
— Возвращайся в «Золотой перстень», Люка!.. Могут позвонить по телефону, что-нибудь передать…
Он толкнул дверь «Мыса Горн» с решительным видом человека, который слишком долго позволял над собой издеваться. Теперь с него хватит! Он не отстанет от этой проклятой Фелиси. Нужно ее как следует встряхнуть, так, чтобы она растерялась.
— Ну, хватит, детка! Поиграли, и довольно!
Она у себя. Мегрэ это знает. Он видел, как заколыхалась занавеска в окне первого этажа, когда он отправлял Люка в Оржеваль. Он входит. Тишина. В кухне варится кофе. В саду ни души. Мегрэ хмурит брови.
— Фелиси! — зовет он вполголоса. — Фелиси!
Голос становится громче. Он разъяренно кричит:
— Фелиси!
В какую-то минуту ему начинает казаться, что она его снова одурачила, может быть, опять выскользнула у него из рук. Но нет… Со второго этажа до него доносится легкий шум, что-то похожее на плач младенца. Он взбегает по лестнице, останавливается на пороге комнаты Фелиси и видит ее: она лежит на диване и плачет, уткнув голову в подушку.
Как раз в эту минуту забарабанили крупные капли дождя, а от сквозняка где-то в доме с шумом распахнулась дверь.
— Ну что? — ворчит он.
Она не шевелится. Спина ее толчками поднимается от рыданий. Он трогает ее за плечо.
— Оставьте меня! Умоляю! Оставьте меня!
Внезапно ему приходит в голову мысль, но он не хочет на ней останавливаться: не комедия ли все это? Быть может, Фелиси специально выбрала подходящий момент. Она даже выбрала позу, и кто знает, случайно ли ее платье поднялось так высоко, что обнажило крепкие бедра.
— Вставайте, детка!..
Вот так штука! Она подчиняется. Ну это уже совсем на нее непохоже, она подчиняется безропотно. И вот она уже сидит на диване, с глазами, полными слез, с красными пятнами на лице. Она смотрит на него и выглядит такой несчастной, такой усталой, что он чувствует себя скотиной.
— Ну в чем дело? Расскажите…
Она качает головой. Она не может говорить. Она дает понять, что охотно все бы ему рассказала, но это невозможно, и снова закрывает лицо руками.
Ему неудобно стоять здесь, он почти достает головой потолок. Он подвигает стул и садится у изголовья, поколебавшись, отодвигает ее руку от залитого слезами лица. Ведь он еще ни в чем не уверен. Он нисколько не удивится, если под сжатыми пальцами обнаружит лицо, глядящее на него иронически.
