Германии, чтобы оттуда отправиться в Нью-Йорк, Клара обняла и поцеловала меня. В качестве прощального подарка она вручила мне коробку мацы.
— Не забудь, — сказала она. — Вы будете праздновать Пасху на корабле.
Мы еще раз обнялись в последний раз: больше нам не пришлось встретиться никогда.
Глава 18. Нью-Йорк, Нью-Йорк
США
1950 ГОД / МНЕ 11 ЛЕТ
И вот надо мной возвышается большущий корабль, привязанный толстыми канатами к причалу Бремерхафена. На пристани я почувствовала трепет возбуждения в животе. «Какое приключение», — думала я. Мы оставляли все позади, начинали все сначала. Новая школа, новый язык и новые друзья — все это ждало нас впереди. Этот корабль должен был стать началом следующей главы моей жизни. Мне было одиннадцать с половиной лет.
Судно называлось «Генерал Р. М. Блатчфорд», но для нас и всех остальных, поднимавшихся по крутому крытому трапу 26 марта 1950 года, это был скорее Корабль к Свободе. В списке пассажиров я значилась под номером 263. Маме и папе были присвоены два предыдущих номера. На борту, по предварительным оценкам, находились около тысячи измученных и эмоционально истощенных беженцев, у каждого из которых была своя мечта и план новой жизни в Америке.
Хотя кораблю «Генерал Р. М. Блатчфорд» было всего пять лет, он явно знавал лучшие дни. Это был совсем не роскошный трансатлантический круизный лайнер. Пятна ржавчины покрывали его лакированные борта. Интерьер был строгим, соответствующий судну и его предназначению — оно перевозило по 3500 американских военнослужащих через океан к линии фронта в Европе. Солдатам, которые плыли на нем до нас, должно быть, было чертовски тесно, потому что, хотя сейчас корабль был заполнен всего на треть, каюты были переполнены. Условия нашей поездки вызвали во мне воспоминания о заключении в гетто, но я быстро прогнала эти мысли, потому что уже понимала разницу между двумя ситуациями.
Сначала мы шли вперед хорошо, море было относительно спокойным. Примерно через день мы вошли в Ла-Манш и смогли полюбоваться Белыми скалами Дувра по правому борту. Но когда мы оставили Англию позади и вышли в воды Атлантики, путешествие перестало радовать. Влекомый сильным ветром и высокими волнами, «Генерал Блатчфорд» непредсказуемо кренился, его немилосердно кидало вверх-вниз и из стороны в сторону. Судно охватила эпидемия морской болезни, тошнило даже бывалых членов экипажа. Было невозможно удержаться на ногах, полы в каютах, коридорах и туалетах превратились в зловонные катки. Морская болезнь оказалась еще и заразной. Вид или звук выташнивающего соседа вызывали аналогичную реакцию у всех, кто находился поблизости. Маме было сильно плохо; корабль швыряло, как игрушку. У нее очень болела голова. Теснота каюты и вонь рвотных масс были невыносимы. Мы перенесли наши матрасы на палубу, где небольшие группы пассажиров сбились в кучу, пытаясь удержаться на ногах. Когда ветер стих и стало легче балансировать, по палубе зазвучал оживленный идиш: люди делились историями с войны. Трагедия коснулась всех. Пережившие Холокост люди, оказавшиеся во власти воспоминаний, отпускали свои приглушенные рыдания по ветру. Несмотря на то что мы промокли от пены и продрогли на ветру, воздух был гораздо свежее, чем в салоне. Однако мама, похоже, не замечала разницы. Укрывшись одеялом, она вцепилась в свой матрас. Ее головные боли усилились, и она почти ничего не ела. Я была убеждена, что она умрет, если я оставлю ее. На протяжении всего путешествия я сидела с ней рядом.
— Ты так трепетно заботишься о маме, — заметила женщина, сидевшая неподалеку на матрасе со своим мужем и хорошенькой маленькой дочерью.
— Она столько раз спасала мне жизнь, — ответила я, скорее защищаясь.
— А я не смогла спасти своих двух мальчиков и их отца, — ответила женщина. — Но я встретила своего мужа в лагере для военнопленных, и, поскольку мы оба потеряли свои семьи, мы решили начать все сначала, — сказала она, указывая на девочку, которая, должно быть, родилась после войны, ей было около трех лет.
Неужели это никогда не закончится, думала я, это постоянное напоминание о прошлом.
Когда мы подплывали к Нью-Йорку, я все еще сидела возле больной мамы.
— Мы почти на месте, — сказал мне папа. — Иди на нос корабля и посмотри на Статую Свободы. Это незабываемое зрелище. Я присмотрю за мамой.
Я была ошеломлена размерами монумента и тем, как глаза женщины, олицетворявшей Свободу, казалось, следили за нами, пока мы медленно проплывали мимо. Наши учителя в Ландсберге показывали нам эту фотографию, теперь же я в реальности совершенно очаровалась ее величием и безмятежностью лица. Годы спустя, когда я прочитала надпись, я еще больше оценила эффектность статуи, которая была поставлена там для встречи новых граждан страны.
Отдайте мне свою усталость, свою нужду,
Вы, сбившиеся в кучу массы, жаждущие вздохнуть свободно,
Жалкие отказники своего враждебного берега.
В тот самый момент я решила творить добро на этой земле. Я понятия не имела, как это сделать, но я пообещала, что этот мир станет после меня лучше, чем был до меня. Обещание, которое я дала в возрасте одиннадцати лет, повлияло на мои отношения, на мою профессию и на всю мою жизнь.
После волнений Атлантики ровный штиль Нью-Йоркского залива принес маме облегчение, и к тому времени, как мы высадились, она немного пришла в себя. На пирсе нас встретил представитель Еврейского общества помощи иммигрантам, предложил нам кофе и пончики.
У женщины из «Помощи иммигрантам» сложилось впечатление, что мы направляемся в Массачусетс.
— Опять ехать? — воскликнула мама. — Никогда больше, и мне плевать на Бостон, где бы он ни был.
Женщина проверила свой планшет и исчезла. Она вернулась с мужчиной официального вида, говорившим на идише, и сказала нам, что мы должны покинуть Нью-Йорк. Начался дождь, но мама уселась на чемодан и отказалась сдвинуться с места. Ее решимость возымела действие. Вместе с другими беженцами нас отвезли на временное проживание в отель на Манхэттене.
Все это происходило 4 апреля 1950 года, в четвертый день Песаха. Я все еще сжимала в руках нераспечатанную коробку мацы, подарок Клары, и поймала себя на том, что вспоминаю ту Пасху в Стараховице, когда свобода была всего лишь недостижимой фантазией. Однако здесь и сейчас свобода представлялась вполне реальной, и в отеле мы объединились с несколькими другими еврейскими семьям, чтобы отпраздновать Пасху и новую свободную жизнь.
На следующее утро и каждый последующий день мы выходили из отеля в Верхнем Ист-Сайде и исследовали Манхэттен. Мы были поражены масштабами Нью-Йорка и его жизненной силой. На фоне небоскребов легко
