Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Было ведь, и кроме этого, чем заняться. Например – попробовать вычислить, кто же из обитавших здесь людей участвовал – хотя бы косвенно – в проведении незаконного и ставшего роковым для корабля эксперимента.
И Карачаров вновь погрузился глубоко-глубоко в размышления.
Кто же?
Членов экипажа он еще раньше исключил из числа подозреваемых: как бы ни относиться к тому же капитану, как к человеку, но предположить, что он способен пойти на какие-то рискованные для корабля и пассажиров действия, было бы абсурдным.
Почти так же трудно всерьез подумать об участии в тайно проводившейся операции кого-либо из женщин. И потому, что ни одна из них не имела ни малейшего отношения не только к физике, но и вообще к технике, и (полагал Карачаров) вряд ли была способна в нужное время нажать именно нужную кнопку; и еще потому, что за столь долгий срок – восемнадцать лет как-никак – любая женщина не только из находившихся здесь, но и вообще любая в мире представительница прекрасного пола не смогла бы сохранить свое участие в эксперименте в секрете; рассказала бы – хотя бы потому, что замучила бы совесть. Поведала бы по секрету хотя бы одной подруге – ну а после этого информация пошла бы расходиться кругами. В глубине души физик, как видим, придерживался весьма давних и традиционных представлений о прекрасных дамах.
Ну а кто же после такого отбора оставался?
Из шести мужчин-пассажиров, находившихся на борту во время полета и катастрофы, сейчас пребывало в живых четверо, включая самого Карачарова.
Себя он, естественно, не подозревал. В остатке было трое.
Карский. Истомин. Нарев.
Администратор? Физик покачал головой и даже усмехнулся. Карский летел на Землю для того, чтобы на целый год взять на себя тяжкое бремя управления Федерацией. Глупо было полагать, что он мог бы впутаться в какое-то не совсем благовидное предприятие. Да никому бы и в голову не пришло обратиться с подобным предложением к человеку такого уровня.
Три минус один – два.
Истомин?
Здесь уже возникали поводы для размышлений.
Конечно, писатель вряд ли мог сознательно пойти на причинение вреда кораблю и людям – в том числе и себе самому. Но это еще ни о чем не говорило: ведь и автор эксперимента, и те, кто ему помогал и, наверное же, финансировал, – они тоже не предполагали такого исхода. Скорее всего надеялись, что все пройдет незамеченным, корабль благополучно финиширует, и они тихо-мирно получат свои результаты так же скрытно, как и осуществили все предшествовавшие действия. Так что о злом умысле речь не шла. А писатели, вообще – все люди искусства, по твердому убеждению Карачарова, неизбежно были людьми романтического склада, а кроме того, их профессиональной болезнью должно было быть чувство своей неполноценности. В нормальной обстановке они боролись с этим чувством, наделяя своих героев качествами, какими сами не обладали, хотя и очень хотели бы. И вряд ли кто-нибудь из них отказался бы от возможности хоть немного побыть в шкуре собственного персонажа, сыграть на жизненной сцене роль, пусть и эпизодическую, человека деятельного, решительного, такого, от которого что-то немаловажное зависит в подлинной, а не измышленной жизни. К тому же – таким путем можно было набрать прекрасный материал для какой-то будущей книги...
Да, пожалуй, писателя можно было вовлечь в такого рода авантюру.
Поставим знак вопроса.
Авантюра, да. Был человек, с которым это слово связано куда теснее, чем с Истоминым. Почти приросло к нему, как определение основной черты характера и жизни.
Карачаров думал, конечно, о Нареве.
Вот кто действительно мог бы ввязаться (и не раз ввязывался в жизни) и не только в такую историю – даже не ради какой-то выгоды, но просто из любви к искусству, повинуясь лишь внутреннему побуждению. Если можно так сказать – по зову его своеобразного таланта.
Здесь одним лишь вопросительным знаком вряд ли можно обойтись.
Итак – один из двух.
Придя к такому выводу, Карачаров ощутил чувство удовлетворения. Неудивительно: ведь какой-то результат он уже получил. Выбирать из двух вероятностей – вовсе не то, что оперировать полдюжиной.
Теперь можно позвонить – нет, все же не капитану, но инженеру. По сути дела, именно Рудик являлся тем человеком, который мог оказать физику практическую помощь в обследовании самых укромных закоулков корабля.
Карачаров нашел в справочнике и незамедлительно набрал нужный номер. Подождал несколько секунд и раздраженно положил – чуть ли не бросил – трубку на место.
Причиной было то, что вместо инженера ему ответил капитан. И отозвался он таким разъяренным голосом, словно его оторвали от бог весть какого важного дела. Но будь он даже медово-ласковым, Карачаров сейчас не стал бы с ним разговаривать: не созрел еще.
Промелькнула даже у него постыдная мыслишка: вот ведь Петров и Еремеев были неплохими людьми, а ушли; а вот такие лейб-гусары, как Устюг, живут себе, в ус не дуют...
И тут же размышления бросились в новом направлении.
Конечно, два человека погибли, каждый по-своему, уже весьма давно. Но ведь беда с кораблем приключилась еще раньше! И то, что люди эти умерли, вовсе не исключало участия одного из них – а может быть, и обоих – в эксперименте.
В самом деле: если подумать...
Ни Еремеев, ни Петров не погибли в результате несчастного случая, тяжелой болезни или, допустим, покушения или простого скандала. И тот, и другой ушли из жизни совершенно сознательно, по своей воле. И если Петров хоть пытался как-то объяснить свое намерение, то Еремеев покончил с собой, так сказать, на ровном месте. Жил-жил и вдруг решил умереть.
Уж не совесть ли заела? Не сознание своей ответственности за судьбу более чем десятка ни в чем не повинных людей, за разрушенные судьбы, за нереализовавшиеся замыслы?
Все это выглядело достаточно правдоподобно.
Карачаров только покачал головой, не ощущая той иронической, скорее, даже саркастической улыбки, что появилась на его губах.
Выбирать приходилось не из двух, а самое малое теперь – из четырех. И двое из них теперь уже ничего больше не могли рассказать.
Но это вряд ли является непреодолимым препятствием, не так ли?
Физик не сознавал, как стихия сыска затягивает его все глубже и глубже. Рассуждая о комплексе неполноценности у Истомина, он и не подумал о том, что сам страдал теми же ощущениями – и, может, еще в большей степени.
Правда, источники были другими. Карачаров вовсе не считал физику не мужским занятием; напротив, по его убеждению, это была работа для настоящих, сильных духом и телом мужчин, смелых и выносливых. У него комплекс основывался совсем на иной почве.
Женщина, которая была с ним, пренебрегла его любовью и ушла к другому человеку, видимо, посчитав его более мужчиной, чем Карачарова. Хотя по специфически мужской линии у него все было более чем в порядке, и за время их близости у Зои не возникало ни намека на какие-то претензии. Это он знал точно. Как раз в этой области у них не возникало разногласий.
Следовательно, дело было в общечеловеческой оценке: капитан – представитель сугубо мужского ремесла, так считалось испокон. А физик, к тому же теоретик, – книжный червь, кабинетный сиделец!
А вот червь этот вам и покажет. Никто другой не разберется в том, что же на самом деле с ними произошло, не схватит за руку – или, в крайнем случае, хотя бы не назовет имени человека или людей, во всем случившемся виноватых. А вот он, кабинетный сиделец, – сможет. Найдет и докажет...
Тут самое время было перейти к разработке конкретного плана действий. Но, к сожалению, почти всегда случается так: в самый интересный миг тебе кто-нибудь да помешает.
Вот и сейчас в дверь не ко времени постучали.
Физик хотел было выругаться. Но сдержался.
– Открррыто! – рыкнул он по-львиному. Дверь отворилась, и вошел – ну, в общем, совсем еще мальчик.
Карачаров удивился.
– Здравствуйте, доктор Карачаров, – сказал мальчик. – Меня зовут Флор. И мне нужна ваша помощь.
Такому заявлению физик настолько удивился, что непроизвольно проговорил:
– В чем дело? Рассказывайте.
И тут же пожалел о сказанном. Но уже было поздно.
Часть V
Глава 1
ЗЕМЛЯ
Профессор, доктор и многократный лауреат Авигар Бромли и в самом деле в тот час, когда в главном офисе «Трансгалакта» шло столь важное совещание, находился в номере гостиницы ученых «Академия», и чемодан его был уже уложен: в скором времени ему предстояло отправиться на нижний терминал, оттуда, вместе с другими пассажирами, взлететь на Большой Космостарт и занять свою каюту на «Альдекоре», уже заканчивавшем подготовку к старту.
Уже одетый для выхода, ученый то и дело с нетерпением поглядывал на часы – каждый раз прежде на свои наручные, потом, как бы не вполне доверяя им, на гостиничные на стене номера; могло показаться, что он выбирает между временем на одних и на других – хотя оба механизма показывали совершенно одно и то же. Время, однако, утекало, и с каждой минутой Бромли проявлял все большее нетерпение. Во всяком случае, находись здесь сторонний наблюдатель, он с легкостью сделал бы такой вывод: о Бромли было известно, что он принципиально никогда не скрывал своих чувств и настроений.
- Ближайший родственник - Эрик Рассел - Романтическая фантастика
- Астронавты в лохмотьях - Боб Шоу - Романтическая фантастика